Александр Унтила - Нога
Клюков пялится необыкновенно осмысленным взглядом, но явно не понимая, что с ним произошло и что ему делать — боли он, по всей видимости, еще не чувствовал из-за шока. Палыч глянул на него построже, тихо сказал:
— Рот закрой, воин. Нормально все.
Боец немедленно захлопнул отвисшую челюсть, длинно, со свистом выдохнул, пустив из угла рта кровавые пузыри, и вдруг обмяк, мешком сполз на сиденье.
Все. Надо вытаскивать его отсюда. Палыч обернулся, хрипло проорал через плечо: “Жгуты и промедол!”
Правая нога солдата оказалась обмотанной вокруг рычага переключения передач, держалась на лоскуте кожи и лохмотьях ватных штанов. Недолго думая, Палыч вытащил нож и обрезал все это. Дернув вниз остатки штанины, проткнул ее сбоку лезвием, пару раз крутанул, затягивая импровизированный жгут. Водительское сиденье со своих креплений было сорвано. Капитан вышиб его пинком вглубь салона, потянул молчавшего Клюкова на себя. Левая нога выскользнула из своего плена, изгибаясь в тех местах, где ей совсем не положено. Все ясно, тоже раздроблена. Пачкаясь в липкой крови, подхватил бойца под тощий зад, передал кому-то в подставленные руки.
Стали подходить разведчики, прибежали командиры групп. Доставали промедол, потрошили свои индивидуальные перевязочные пакеты. Кто-то не сдержался, запричитал:
— Ой, бля…
— Ой, ё…
Клюков задышал, оглянулся безумными глазами и заскулил.
— Тихо все! На хрен ушли отсюда! — Палыч поймал взглядом вытаращенные глаза первого попавшегося разведчика. Тихо и внушительно сказал:
— Сейчас жути нагоните, он запаникует и умрет. Все нормально, всем улыбаться, ясно? И вообще, дуйте по своим местам, не дай Бог, обстрел начнется.
Подошел Омич, разогнал разведчиков.
— Ты как сам-то, Палыч?
— Нормально…
Капитан дошел до БТРа, постучал в броню прикладом.
— Тимоха, цел?
— Так точно…
— Воды умыться дай… И бушлат чистый.
Пока механик возился внутри машины, Палыч повернул на себя зеркало заднего вида, глянул… Да уж, ну и рожа. Весь в крови и глине, на черта похож. Скинул бронежилет, бушлат, ставший комком сырого теста. С пятилитровой пластиковой баклажкой подскочил Тимоха.
— Вот, товарищ капитан… Из силового, теплая…
— Полей…
Палыч умылся, стуча зубами, теплой водой, натянул чистый бушлат и пошел помогать доктору.
Клюков, обколотый лошадиной дозой промедола, наконец, потерял сознание. Доктор уже навертел из бинтов целый футбольный мяч и затолкал его солдату в пах, наложил нормальный жгут на оторванную ногу и теперь накладывал шины на переломанные конечности.
— Как он, Док? — мысли тяжело ворочались в гудящей голове, заплетался язык.
— Хреново… Крови потерял много, если внутренние повреждения есть — вряд ли довезем. Омич вертолет пошел вызывать… тут, в общем, так целый набор, еще и нога…
“Нога!!” — мысль молнией мелькнула в разжиженном контузией мозгу.
— Тимоха!
Примчался механ, вылупился на распростертого Клюкова, отвалил челюсть и завис. Палыч вывел его из ступора подзатыльником, отвел в сторону.
— Тимоха, лезь в “Урал”. Там осталась нога Клюкова, возьмешь ее, ботинок и штанину снимешь, нароешь чистого снега — вот с этой горки, дальше не лезь. У тебя две РШГ лежат в десанте, снимешь с них целлофан. В один замотаешь ногу, вложишь в другой, а промежуток забьешь снегом. Если летчики быстро прилетят, может, еще и пришьют. Понял?
Тимченко умчался, Палыч, превозмогая тошноту и мотая головой, помогал Доку. Начмед что-то плел, но пчелы, свившие улей в черепной коробке и отчаянно гудевшие, мешали его слушать.
— Слушай, Док, сустав у него цел тазобедренный?
— Да вроде…
— А яйца?
— Там все всмятку, Палыч. Мягкие ткани все в лоскуты. Как он жив-то еще, не пойму. Я вот помню…
— Слышь, Димон, а ногу ему можно пришить? Я сказал, чтобы ее в снег замотали. Ну, я читал где-то, что так можно сохранить оторванную часть…
— Не знаю… вряд ли. Судя по всему, ему с бедра вынесло кусок, я из-под бушлата две горсти обломков выгреб… Хотя можно вставить штырь металлический, а кожу и мышцы со спины вырезать… Ты сам-то как? Ого, у тебя кровь из уха… — Доктор опять затрепал языком, видно ему необходимо было говорить, чтобы отвлечь себя от страшной работы.
Опять заморосило. Клюкова бережно перетащили в БТР, накрыли одеялами. Док с трудом нашел у бойца вену, воткнул иглу, подвесил под броневой потолок какой-то пакет.
Снаружи забарабанили:
— Палыч!
У БТРа стоял Омич.
— Как боец?
— Жив пока…
— Я с Ханкалой связался. Двигаться нам нельзя, и вертушка придет только утром. Темно уже и погоды нет… — комбат выругался. — Расставь бэтээры по периметру охранения и иди к бойцу. Продержи мне его до рассвета, слышишь, Палыч? Тебя солдаты слушаются, вот и прикажи ему, чтобы не умирал…
— До рассвета… Ногу не пришьют, поздно будет.
— Какую ногу? — не понял Шувалов. Палыч рассказал ему про ногу.
— Ничё… Снег чаще меняйте. Бывают исключения, — обнадежил комбат и, развернувшись, ушел в темноту.
23:05, 04 марта 2001. Палыч полез в десант. Клюков очухался, застонал, разлепил глаза.
— Товарищ капитан… Товарищи капитаны… где я?
— В БТРе ты, Клюков. Спи давай, чего проснулся?
— Я подорвался, да?
— С чего ты взял…
Клюков с трудом сглотнул, хотел кашлянуть, но не смог.
— Я знаю, подорвался… Сильно?
— Зацепило маленько… Меня самого тряхнуло, голова гудит. Жить будешь. Не истери мне тут!
— Не, я нормально… Я только вот одного не пойму, товарищ капитан…
Клюков зажмурился, из глаз ручьями потекли слезы — промедол отпускает, догадался Палыч.
— Почему я, товарищ капитан? Ну почему я? Столько народу, командировка, считай, к концу подходит, и все целы, почему я-то?
Губы водителя задрожали, в глазах вспыхнуло отчаянье, всё, сейчас сорвется, понял Палыч. Ему жалко, невообразимо жалко было Клюкова, но он понимал: пожалей сейчас бойца — и тот зарыдает, забьется, замечется, выдерет сломанными руками капельницу, разорвет бинты. Надпочечники выплеснут в кровеносное русло адреналин, повысится давление, сердце закача-ет-погонит и без того скудные остатки крови из сочащихся ран. Жалость поставит их на один уровень, а Клюкову сейчас нужен командир. Он должен чувствовать рядом силу, бояться и слушаться ее, не позволять себе расслабиться. Палыч поймал мутный взгляд Клюкова, спокойно и зло сказал:
— Ты охренел, мартышка? Ты что, хотел, чтобы Тимоха подорвался или я? Тебе легче было бы, воин?
— Да нет, я не в том…
— Вот и помалкивай лежи, силы береги. И вообще ты у нас везунчик, лежишь тут живой, болтаешь всякую хренотень. Починят — плясать будешь. Нам еще два месяца корячиться, а ты сейчас домой улетишь, к подруге, она тебе, герою, плюшки будет в госпиталь таскать…
— Подруга… — Клюков вылупил глаза. — Товарищ капитан, а у меня… ТАМ… цело все?
— Ясен пень, — соврал Палыч, поняв, что с подругой допустил осечку. — Ты вон на доктора так возбудился, что ему пришлось твое полено к ноге примотать. Ты, может, у нас нетрадиционный, а, солдат?
Клюков попытался улыбнуться, его перекосило.
— Тебе больно, воин? — встрял доктор. Палыч зыркнул на него, сильно пихнул локтем в бок. Не хватало еще, чтоб солдат сконцентрировался на своих ощущениях.
— Больно…
— Док, на хрена ты спросил? — зашипел Палыч. — Коли теперь промедол.
— Нельзя, и так уже шесть тюбиков.
— Ну, а на хрена спросил тогда? Клюков, ты терпи, понял? Сейчас вертолет придет — и все, конец. Госпиталь, белые простыни, медсестры… Терпи, родной… Терпи, с-сука!!!
Боец заметался, пошел испариной. Впал в забытье, заскулил. Вкололи еще промедол. На возражения доктора Палыч резонно заметил, что допустимые дозы рассчитаны с большой перестраховкой, а если боец помрет от боли, то доктор ляжет рядом с ним.
05:30, 05 марта 2001. Клюков то терял сознание, то просыпался, бредил и стонал. Палыч то материл его последними словами, то успокаивал, смачивал распухшие горячие губы водой и чаем, выдавливал их по капле из ватного тампона солдату в рот. Он рассказывал ему байки и анекдоты, заставлял слушать, смеяться и смотреть в глаза. То называл Клюкова братом, то уродом маминым, плаксивой телкой, макакой и позором ВДВ… Заставлял рассказывать про свою деревню, читать стихи, исполнять Гимн России… Палыч тянул его на тросах нервов, на канатах сухожилий, усилием воли выдирая и сплетая их из собственной плоти, физически ощущая, как звенят они от натуги, дрожат перетянутыми струнами, удерживая ускользающее сознание солдата, как потрескивают, рвутся, кучерявятся кольцами их отдельные пряди.
Тросы жгли руки, резали ладони, капитан наматывал их на локти и тянул, так сжимая челюсти от напруги, что скулы, казалось, вот-вот прорежут кожу, раскрошатся зубы, лопнут мелкие сосуды и вены на руках.
