Михаил Аношкин - Рубежи

На следующий год, когда меня приняли в школу, учительница только головой качала. Я поначалу думал, что она удивляется моему умению писать и считать. Она же беспокоилась. Другие ничего не умели, с ними приходилось возиться. Я же беспрестанно вскакивал, хотел показать, что знаю, и, конечно же, мешал. Да и шалить начал. Мать вызывали. Попало. В углу настоялся, и на улицу не пускали. Страшнее наказания и не придумаешь.

Бывало, набегаемся, на улицу сумерки падут, домой идти пора, а тут кто-нибудь заведет сказку-небылицу. Посредине улицы-деляночки сруб стоял. Это дядя Вася Кудряшов баню задумал строить, вот и поставил сруб, чтобы бревна выстоялись. Да что-то замешкался со строительством. Рядом еще бревна навалены горкой. Мы либо на бревнах, как воробьи, уместимся, либо в сруб спрячемся. И гоним сказку за сказкой, небылицу за небылицей.

Мать выйдет на улицу и кричит:

— Минь, а Минь! Где запропастился? Айда домой! Спать пора! — Затаишься и не дышишь — авось отступится, уйдет. Но в голосе матери чувствуется металл:

— Я кому говорю!

Поднимаешься и идешь, досадуя: такую сказку не дала дослушать.

Потому и был самым тяжким наказанием запрет выходить на улицу. Обычно мать говорила:

— Коль провинился, недельку посидишь дома. Ниче, ума наберешься. А то избегался, дома не живешь, от рук отбился.

А у сруба такие заковыристые и страшные истории рассказывались — оторопь брала. Больше всех старался двоюродный брат Петька. Фантазия у него была необузданная. Сидеть без дела не мог. Выдумывал сказки, устраивал набеги на чужие огороды, чаще по вечерам. Что было, то было.

Верхний завод официально назывался Кыштымским литейно-механическим. Литье требовалось для новостроек Свердловска и Челябинска. Заводу посылали новые и новые грузовики из Нижнего Новгорода. Такую новенькую полуторку получил и мой отец. На борту крупно белой краской вывели: КЛМЗ.

Отец часто ездил в Свердловск и Челябинск. Вез туда литье, а оттуда — кислород в баллонах, всякие железяки-детали и даже жидкое стекло. Летом в поездки брал и меня. Кабину занимало начальство, а два грузчика и я устраивались в кузове.

Сразу за Кыштымом в сторону Челябинска есть железнодорожный переезд. Проселочная дорога здесь поднимается на бугорок, пересекает рельсы и снова сбегает вниз. Обычно отец вел машину осторожно: ухаб на ухабе. Но однажды он понадеялся, что одолеет бугорок на той же скорости. Но когда машина передними колесами уперлась в железнодорожную колею, отец решил переключить скорость и мотор вдруг заглох. И надо же — из-за поворота вынырнул поезд и устремился на нас. Товарный. Грузчиков из кузова как ветром сдуло. Закричали:

— Павлыч, тикай! Тикай скорее!

Из кабины вывалился начальник и пустился к домику путевого обходчика. Я тоже дал стрекача. Лишь отец остался в машине, отчаянно пытаясь завести мотор. А поезд приближался и приближался. Вот… Вот… Наконец, мотор яростно взревел, и полуторка, словно козел, подпрыгнула и сорвалась с полотна. И тут мимо бжихнул паровоз, а за ним, перестукивая колесами, покатились красные вагоны.

Мы остались на кыштымской стороне дороги, а отец с машиной — на той. Дядька-грузчик стер со лба холодный пот и облегченно вздохнул:

— Отчаянный!

Когда поезд скрылся за поворотом, мы подбежали к машине, заняли свои места. Молчали. Отец, как ни в чем не бывало, обошел вокруг полуторки, пинком проверил скаты и спросил:

— Чё, мужики, поехали?

Мужики согласились.

А в другой раз, когда ездили в Свердловск, стряслась беда. Прогремела гроза, пролилась обильным ливнем. В те времена свердловский тракт был грунтовым, с деревянными мосточками через речушки и канавы. Недалеко от села Никольского, где дорога прорывалась через густой березняк, для чего-то прорыли канаву, через нее перебросили неошкуренные сосновые бревна. Сотворили что-то вроде мостика. Но не догадались скрепить бревна хотя бы скобами.. После ливня бревна осклизли и, когда полуторка въехала на них передними колесами, вздрогнули, а под задними, ведущими — расползлись. Одно бревно попало под карданный вал. Каким образом машина преодолела коварную канавку, осталось загадкой. По инерции, наверное. Но лишь бревна остались позади, как кардан издал резкий скрежещущий звук и мотор заглох.

Это теперь просто — подождал попутную, проголосовал — вот тебе и помощь. Возьмут немощную машину на буксир и доставят до первой мастерской. А тогда? Можно ждать и день, и два, и неделю — не дождешься. И село не близко. Да если бы и было близко, все равно утешение небольшое.

Отец напористо взялся за ремонт. Стал разбирать кардан и дифер, выправлять вал. Прямо на дороге, без подручных средств и материалов. Возился до сумерек, помогали ему грузчики. Как стемнело, запалили костер, старались и при его трепетном свете. Я поглазел малость, погрелся у костра и полез в кузов спать. Утром протер глаза: отец с грузчиками все еще возятся с карданом — ночь не сомкнули глаз. Днем собрали-таки, опробовали. Пошла машина, скрежетала, но двигались со скоростью улитки, правда, но все же вперед, все ближе к дому. Так вот и доползли до Тюбука, где была МТС. Тамошние механики руками развели — как это мы ухитрились добраться при такой аварии от Никольского? Сначала и не поверили.

Школа наша была деревянной, построена еще до революции. Учился в ней и мой отец. Зимой ее хорошо протапливали березовыми дровами. От березы тепла больше, чем от сосны, и держится оно дольше.

Приходит в класс учительница, садится за стол и говорит:

— А сегодня, дети, будем читать Максима Горького «Детство».

Сидим не шелохнувшись: какой мир открывается перед нами!

А то учительница приносит на урок цветные картинки. На них жирафы с длинными шеями, и гривастые львы, и зубастые крокодилы, и чудные, как зонты, деревья. Тихим голосом учительница начинает рассказ про далекие жаркие страны. Вечно бы слушал, но звенит звонок. Учительница говорит:

— Дома, дети, нарисуйте жирафу и крокодила.

Я старался вовсю, про улицу забыл. Бабушка даже удивилась:

— Минь, чё с тобой? Иль мать наказала?

— Н-е-е-е…

— Чё на улку не идешь? Колька Глазок сколь раз прибегал.

— Баб, у меня уроки.

— Ну, ну, старайся, — добреет бабушка. — Бог старательных любит.

А то по арифметике задачки решать зададут. Про трубы, по которым вода течет, или про поезда, идущие навстречу друг другу с разными скоростями. Маракуем. Затылки чешем, в потолок задумчиво глядим. Кто-нибудь поднимет руку и спросит:

— Пал Сергеич, а зачем это?

— Что зачем?

— Водопровода-то у нас нет.

Павла Сергеевича веселит этот вопрос. Он подходит, кладет на вихры любознательного ладонь и спрашивает:

— Скажи, Вася, тебе уже тринадцать?

— Не, Пал Сергеич, тринадцать с половиной.

— А как ты думаешь, Вася, когда тебе стукнет двадцать пять, жизнь будет такая же?

— Не знаю, Пал Сергеич.

— Напрасно! Надо мечтать, — учитель отходит от Васи и говорит уже для всего класса. — Через десять-пятнадцать лет, дорогие мои, жизнь изменится неузнаваемо. И что там водопровод, человек научится жить красиво, его пытливая мысль разгадает не одну тайну природы. Что же мы будем делать без знаний? Станем водовозами? Уверяю вас, к тому времени такой профессии не будет.

Мы слушаем, открыв рты.

Идешь из школы и от слов Павла Сергеевича остынуть не можешь.

Мои закадычные друзья — два Кольки, Бессонов и Глазков. И что удивительно: все трое мы Петровичи. С каких пор повелась у нас дружба, сказать трудно. Здесь родились, здесь ходить научились.

Росли, подпирая друг друга, наперегонки: кто кого выше? Колька Бессонов поднимался, как на дрожжах. На глазах вылезал из одежонки: только сошьет ему мать рубашку, глядь-поглядь, а рукава уже локти не закрывают. Колька Глазок рос спокойнее, не так порывисто, но все же подавался заметно. А я застрял на капелюшечном росте. Зарубки на дверной притолоке, которые делал отец, что-то подолгу близко-близко друг от друга удерживались.

Мы любили лес, охоту, рыбную ловлю, покосы, сбор ягод и грибов, разные путешествия по своим краям. Бывало, примчишься из школы, портфель побоку и скорее на улицу. Мать кричит:

— Минь, а уроки?

— В школе сделал!

— Ну, гляди, пострел!

И с друзьями в лес, к Липинихе. Разъезд так называется. А то к семафору, там железная дорога проходит в выемке. Сядем на горку и смотрим на проходящие поезда. Чего только не везут в вагонах и на открытых платформах — и дрова, и уголь, и трактора, и автомобили. Считаем, много их или нет? Интереснее, конечно, смотреть на пассажирские поезда: люди куда-то едут, спешат, машут нам руками. Вот бы и нам податься в неведомые края.

Однажды весной мой двоюродный брат Петька спросил:

— Ну чё, мать отпустит?