Андрей Дугинец - Искры под пеплом

Вдруг девушка спустилась с насыпи и, краснея, словно в чем-то провинилась, отдала Михаилу черную корочку хлеба, случайно оказавшуюся в кармане платья.

— У меня больше ничего нету. Если бы дом был близко, я принесла бы. А хотите, подождите меня в лесочке, я принесу.

— Милая девушка, спасибо тебе! — дрогнувшим голосом сказал Стародуб. — Возвращайся домой, чтоб тебя не заподозрили.

Но та, казалось, ничего не слышала. Она с состраданием смотрела на то, как Михаил делил ее корочку, как старался разломить ее точно пополам. Половинки, однако, получились неравными. Большую он отдал товарищу, а меньшую тут же бросил в рот и, кажется, не жуя проглотил. Потом нагнулся, поднял одному ему видимую крошку и тоже отправил в рот.

Глядя на это, девушка заговорила сквозь слезы:

— Я принесу, принесу вам хлеба! Так же нельзя! Вы умрете от голода! Ждите в лесочке! — И пустилась в обратный путь по кювету.

— Девушка, стой! — строгим голосом остановил ее Стародуб. — Мы верим тебе. И рады были бы твоей помощи. Но тебя могут выследить. Пропадешь ты из-за нас. Иди. Иди, милая! Мы и так тебя никогда не забудем.

Девушка молча и неохотно поднялась на насыпь. Долго смотрела она вслед уходящим беглецам. Губы ее шевелились, но было неясно, напевала она песенку, с которой провожала их, или молилась, несмотря на то, что готовилась стать комсомолкой. Или просто шептала что-то доброе, напутственное. Кто знает? А только ее добротой остались живы беглецы тем поздним августовским вечером тысяча девятьсот сорок первого года.

Михаил сидел в клуне на ворохе свеженамолоченного жита и жадно ел еще теплое, пахнущее прелью обмолота зерно.

Хозяин, опершись на черенок цепа, пристально смотрел на пришельца и выспрашивал, как за душу тянул, кто он, да откуда, и почему такой голодный.

Гость отвечал коротко и односложно. Он мучительно думал, что ему делать. Идти на другой, более зажиточный хутор? Что выпросишь у этого ходячего скелета? Он сам еле на ногах держится. Невероятно, как это он столько зерна намолотил. Уж такой худой, тонконогий! Да и домишко у него на честном слове держится, вот-вот опрокинется в болото под тяжестью огромного аистиного гнезда.

Из ольшаника за домом показалась корова, вторая, третья. И целое стадо вошло во двор. Михаил насчитал двадцать шесть коров и восемь подтелков. Их пригнал мальчишка лет двенадцати.

— А что, деревня рядом? — тревожно спросил он у тонконогого хозяина.

— Три километра, — ответил тот.

— Это оттуда стадо, из села?

— Зачем? — сдвинув плечи, удивленно переспросил хуторянин. — То мои коровы. Колхоз мы распустили, как только новая власть пришла, а скот поделили. А как я пострадавший от большевиков, мне досталось на пару голов больше.

Михаил перестал есть, пристально посмотрел на хозяина. Значит, он не от голодухи тощий, а просто таким клячим уродился? Но чем же он пострадал от большевиков?

Вопрос этот Михаил не успел задать. «Пострадавший» сам на него ответил:

— Кулачили меня ваши. Все забрали. И самого в Сибирь загнали бы, если бы не добрые люди… — Хозяин закурил, не предлагая Михаилу, и, откашлявшись, продолжал: — С панами я как-то умел ладить. Первейшим хозяином в округе считался. Сам ясный пан по праздникам в гости меня звал. А в тридцать девятом, когда пришли Советы, меня сразу в кулаки записали. Дом был крестовый — под больницу взяли. Два года вот тут жил по-волчьи… Ну да я за свое добро еще поквитаюсь… — Он грозился, казалось, самому Михаилу как представителю обидчиков.

Вбежал мальчишка. Шустрый, веселый, полненький. Прямая противоположность отцу. На плече его висел кнут, конец которого длинной серой змеей волочился по земле.

Михаил засмотрелся на мальчугана, чем-то напоминавшего ему собственное детство. Вот так же босиком, с кнутом через плечо он пас когда-то овец. Только не своих, а соседских.

— Я тут без тебя обойдусь, — хмуро сказал хозяин сыну. — Ты лучше позови Грысюка, он обещал помочь молотить.

Мальчуган подозрительно зыркнул на гостя и убежал.

Михаил не заметил, как во время разговора хозяин повел бровью в сторону гостя и как сын воспринял этот знак. Не обратил пришелец внимания и на то, что в щели клуни мелькнул белый конь, которого он видел по дороге на хутор. Теперь этот конь ушел в лесок. Сам он ушел, или кто-то его увел, Михаил не заметил. До села далеко. Хозяин безоружный, а у Михаила в кармане пистолет.

Узнав, с кем имеет дело, Михаил решил попросить еды и уходить, а если не даст добром, то и потребовать — не пропадать же командиру от голода.

Хозяин словно понял перемену в настроении своего гостя, присел у ворот на снопах и приказал хозяйке наварить картошки для прохожего.

Михаил облегченно вздохнул и стал охотней беседовать.

— Молотить не умеешь? — спросил хуторянин.

— Таким допотопным способом не приходилось, — ответил Михаил. — У нас в Калмыкии теперь комбайны, как корабли по морю, плавают по степи. Степь у нас ровная, есть где разгуляться…

— А мы вот все делали допотопным способом и хлеб ели… А Советы пришли — все под метлу: и допотопный способ, и хлебушек, и, нас самих! — хмурясь промолвил хозяин. — Ну, а ты что умеешь делать?

— Да кое-что умею, — ответил Михаил, уже учуявший запах картофельного пара и окончательно потерявший бдительность.

И все же он вскоре расслышал какой-то странный шорох за клуней. Насторожился. Подумал, что надо бы выйти из клуни… Но не успел встать: к воротам сразу с двух сторон подкатили два велосипедиста. Оба в черном, с винтовками за плечами.

«Полиция!» — Михаил схватился за пистолет.

Но хозяин как-то уж очень сострадательно посмотрел на него и показал, мол, сунь свое оружие в жито. И тут же шепнул:

— Скажи, что ты из тюрьмы, и ничего не будет.

Чувствуя, что сопротивляться он, истощенный голодом, не в силах, Михаил решил последовать совету хозяина, засунул пистолет глубоко в рожь и снова начал жевать зерно.

Полицейских оказалось четверо. В клуню вошел один — молодой, но усатый и хмурый. А те остались возле велосипедов.

— Боже помогай вам, дядько Тодор! — вместо приветствия сказал усач и пожал руку хуторянину. — Ну и хлопец у вас умный. Прискакал на коне, руку до картуза приставил и доложил:

— Там у нас в клуне черный!

— Он у меня понимающий, — гордо ответил хозяин. — Только глазом поведу, сразу догадается, что к чему.

— Ну так вот, доложил он по всей форме, — продолжал полицай. — А пан комендант спрашивает: «А что он делает, тот черный?» — «Жито ест. На ворохе сидит и за обе щеки уплетает». Ну, мы и поспешили к тебе. Думаем, если никого и не поймаем, то по чарке первача у дядька Тодора наверняка найдем.

Хозяин поскреб в затылке и кивнул на непрошеного гостя, мол, дальше сами им занимайтесь.

Когда все вышли из клуни, хозяин запер ее на замок и повел гостей к дому.

Михаил боялся, что хуторянин скажет полицаям о пистолете. Но потом догадался, что тот оставил нужную штуку себе. В те дни все вооружались. «Ну что ж, так еще лучше. Если сумею удрать, будет у меня и оружие. Уж у такого-то забрать свое всегда сумею…»

Возле поваленного на землю сучковатого дуба полицаи составили свои велосипеды один к другому, а сами расселись на сучьях и, поставив перед собой задержанного, тут же начали допрос.

— Комиссар? — спросил усатый.

— Да что вы, пан полицейский! — криво ухмыльнувшись, возразил Михаил. — С такой черной мордой кто меня взял бы в комиссары.

— А кто ж ты?

— Да как вам сказать, пан полицейский, — запрокинув голову, словно силился что-то вспомнить, не спеша говорил калмык. — У вас тут, пожалуй, и профессии такой нету.

— Все у нас есть, еще больше, чем у вас! Ближе к делу! — сурово потребовал полицай.

— Видите ли, я конокрад.

— Что-о?

— Конокрад. Я ж не зря говорю, что такой специальности у вас нет. Это чисто степная профессия. Только у нас, в Калмыкии, да разве еще в Казахстане сохранилась со времен Чингисхана. Очень это древняя профессия, можно сказать, отмирающая, вроде мамонта.

— Да ты, вижу, грамотный. И про мамонтов знаешь, и про Чингисхана.

— Не так грамотный, как бывалый. Я прошел восемь тюрем. А каждая тюрьма — это, знаете, целый университет.

— И что ж, в каждом таком университете обучают конокрадов? — уже с улыбкой спросил усатый.

Михаилу только и нужно было добиться перелома в настроении своего врага. Он охотно начал рассказывать об особенностях каждой тюрьмы, в которых он якобы побывал.

Хозяин принес самогону, огурцов и хлеба. Усатый налил всем по стакану. Потом пристально посмотрел на задержанного и отдал ему бутылку, в которой на дне осталось с полстакана мутноватой жижицы.

— Выпей, лучше брехать будешь.

— Если б кумыс, я б выпил. А больше ничего спиртного не пью, — отказался Михаил и, не в силах удержаться, отломил огромную краюху хлеба.