Владимир Малахов - Жили мы на войне
— Старшина роты, старшина Ковыкин.
Когда вывесили график, я прочел: «Старшина роты Кобылкин». Он стеснялся своей фамилии.
Жив ли ты сейчас, здоров ли, старшина роты, старшина Кобылкин?
САПОГИ
Нам выдали сапоги. Хромовые! На кожаной подошве. Мы ликовали. Правда, курсанты из бывалых солдат подозрительно мяли кожу в руках, даже пытались оторвать подошву, но что они понимали? Ведь настоящие же сапоги! Теперь можно, получив увольнительную, гордо пройтись по улицам, с улыбкой поглядывая по сторонам, — как оно там? Производит впечатление?
Перво-наперво мы сбросились и послали гонца на базар за черным сапожным кремом. Двух банок не хватило и на пять пар. Была снаряжена новая экспедиция. Но только после третьего захода спрос на крем был удовлетворен.
Первые два дня мы только и делали что следили, не село ли где пятно, не прилипла ли грязь к сапогам. Обнаружив такую неприятность, немедленно принимали энергичные меры: смочив палец слюной, старательно устраняли дефект. Эта нехитрая операция повторялась до тех пор, пока сапог опять не блестел, как зеркало. Правда, иногда после этого на зубах скрипел песок, но что с того? Не огорчало нас и то, что с выдачей сапог увеличилась строевая подготовка, то есть нас чаще стали строить в колонны и дольше гонять с винтовками наперевес. Видно, ждали большое начальство. Ну и что? Сдюжим и это! Расписание со временем станет прежним, начальство уедет, а сапоги-то останутся!
По воскресеньям, с утра, проходили смотры. Я не любил их. Не потому, что надо было пройти перед трибуной, выдерживая идеальное равнение, топать по плацу, не щадя обуви и ног. Я не любил ждать. А ждать кого-нибудь всегда приходилось, не курсантов, конечно. Бывало, построят с утра на плацу и стоим час, а то и больше. Правда, с приходом нового начальника училища, генерала, ожидания прекратились. Если назначен смотр на десять, значит ровно в десять ноль-ноль на плацу и мы, и генерал. Пройдем строем — и по казармам. Но так стало потом, а пока ждали.
Офицеры соберутся в кучку, балагурят, толкаются потихоньку — греются. А мы, курсанты, должны стоять по команде «вольно». Это значит, что каждый имел полное право ослаблять по очереди то одну, то другую ногу.
У трибуны стоял подполковник, заместитель начальника училища по строевой части. Он только время от времени поглядывал в сторону штаба, готовый в любую минуту подать долгожданную команду: «Равняйсь, смирно! Равнение направо!»
— А ему что, ему хорошо. У него ноги не мерзнут, — однажды заметил кто-то, но тут же умолк, получив в бок тумаки. Все училище знало, что у подполковника не было ног, что он стоял на протезах. И мы уважали его именно за то, что он вместе с нами, не позволяя себе вольностей, терпеливо ждал.
На этот раз смотр начался вовремя. Впереди начальника училища шел незнакомый генерал. На его погонах так ослепительно блестели звезды, что никто сразу не смог сказать, в каком он звании. Ясно, что в большом.
Генерал, а за ним и полковники взошли на трибуну. Раздалась команда, мы повернулись направо, прошли немного, повернули еще раз направо, прошли опять и снова повернули направо.
Наступил самый торжественный момент. Мы не хотели ударить лицом в грязь перед генералом и незнакомыми офицерами. И потом — сапоги! На наших ногах блестели сапоги!
Заиграл оркестр, и мы двинулись вперед. Шли сомкнутым строем, веселые и решительные, легко неся винтовки, каждую минуту готовые по команде клацнуть металлом и взять их наперевес, к бедру. Мы не жалели ног и, как нас учили, четко отбивали шаг. По мере приближения к трибуне, строй наш становился ровнее, шаг еще тверже.
— Трак, трак, трак, трак, — неслось по плацу.
Но тут я стал замечать, что к этому звуку что-то примешивается. Под нашими ногами рождался треск, похожий на тот, когда клоун бьет на арене цирка своего напарника расщепленной на конце бамбуковой палкой.
Я глянул вниз. Если бы у меня были длинные волосы, то и они встали бы дыбом. Я заметил, что у моих товарищей отстали подошвы, и каждый, высоко вскидывая ноги, старался, чтобы подметка вначале шлепнула по головке сапога, а потом вместе с ней опустилась на землю. Некоторые топали совсем без подметок, оставив их позади. У меня, правда, было все в порядке.
Мы ждали, что генерал закричит, рассердится, но он хохотал. Забыв о своем звании, хохотал, раскачиваясь взад и вперед, а начальник училища что-то смущенно ему объяснял. Незнакомый генерал перестал смеяться и звонко крикнул нам:
— Молодцы, ребята!
Мы ответили, как положено, продолжая шлепать разлетающимися в разные стороны подметками: хотели сделать как лучше. Где и как раздобыл старшина эти, видимо, пролежавшие на складах не один десяток лет сапоги, чтобы щегольнуть ими перед начальством, осталось тайной. Вечером сапоги были изъяты, а нам возвращены ботинки с обмотками. Щеголей из нас не получилось.
…А мы шли и шли. И вместе с нами шел дождь…
ДВУЖИЛЬНЫЙ СОЛДАТ
Было это осенью 1944 года под Варшавой. Стояли мы в обороне на берегу Вислы, готовились к наступлению. Командовал я тогда пулеметным взводом. Шел мне девятнадцатый год, и, надо сказать, внешность у меня была совсем невнушительная. Тощий был страшно, растопыренными пальцами талию мог обхватить. Весил, конечно, тоже немного — с сапогами и пистолетом пуда три, пожалуй, не больше.
И был у нас солдат. Сибиряк. Усач. В плечах — косая сажень. Спокойный, рассудительный, примечателен он был своей фамилией. Хорошая фамилия — Заря.
Частенько подходил он ко мне, говорил:
— Дозволь, лейтенант, пострелять малость. Чего без дела-то сидеть.
— Ну, постреляй, — отвечал я. — Только отойди от пулеметов в сторону, чтобы немцы огневые точки не засекли.
Возьмет он свою видавшую виды винтовку и уйдет снайперским делом заниматься. Обычно — ночью. Солдаты ругаются:
— Спать черт косолапый не дает, дня ему не хватает.
А Заря объясняет:
— Днем нельзя, немца плохо видно, а ночью — милое дело. Старинный способ, а все еще срабатывает. Как зажжет немец спичку, я его засеку, прикурит сам — я в ту сторону ствол направлю, даст напарнику прикурить, тут этого напарника и найдет моя пуля. Ночью сподручней, чего там говорить.
Кстати, от него только я узнал, почему на фронте издавна третьим никто не прикуривал.
Ну, постреляет, вернется, на пост к пулемету встанет. И всю ночь простоит.
Но вот пошел среди солдат слушок — Заря-де на посту спит. Не может человек и днем и ночью не спать. Не двужильный же. Я не поверил:
— Не такой Заря.
— Да ей-богу, лейтенант, вот возьми и проверь.
Решил я проверить и, если подтвердится слух, строго наказать Зарю. Потом-то понял, что глупо поступил, запросто на заринскую пулю мог нарваться. А тогда…
Надо сказать, что берег, по которому занимали мы оборону, был очень крут, почти отвесный до самой воды. И мин в нем было изрядно понатыкано. Договорился я с вечера с саперами, показали они мне проходы. Один в сторонке от наших позиций, другой перед пулеметом Зари. Как только стало темнеть, спустились мы с Жоркой к реке, засели в прибрежном кустарнике, стали ждать полной темноты. Дождались. Пошли по самой кромке берега. Тихо идем. Солдаты, конечно, знали о нашей «операции» и с нетерпением ждали ее окончания.
Идем мы ко второму проходу в минном поле, дошли уже. Молчит наш Заря: не окликнет, не стрельнет. Меня злость берет — правы солдаты, спит Заря. Вот и палочки, которыми проход замечен. Тишина. Осторожно поднимаемся по косогору. И только я решил окликнуть Зарю, разбудить, как вдруг какая-то сила оторвала меня от земли и так швырнула, что полетел я прямо в Вислу. И связной за мною следом. Это Заря так неучтиво расправился с нами.
Что тут поднялось! Немцы услышали всплеск и такую стрельбу подняли — голову не поднимешь. Наши, конечно, тоже в долгу не остались. Артиллерия — и та за работу принялась. Сидим мы в холодной воде, дрожим, на чем свет и себя и Зарю кроем. А Заря с берега оправдывается:
— Так я же не знал, что это ты, лейтенант.
Так и переругивались, пока стрельба мало-помалу не утихла.
Надо возвращаться, а мы с перепугу проклятые колышки найти не можем. Светать начало, когда увидели мы проход и зайцами юркнули в свои окопы.
Заря виновато вокруг нас ходит, помогает одежду, портянки выжать и все свое твердит:
— Я же не знал, что это ты, лейтенант, думал: ребята подшутить задумали. А заметил я вас давно, только по фигурам не разобрал — кто.
Так и уверовал весь наш взвод: Заря — двужильный солдат. Только все гадали — когда он спит? А я за эту «операцию» от начальства отменный нагоняй получил.
БАНЯ
Накануне праздника к нам приехала баня. Ее оборудовали недалеко от траншей, в укромном месте. Было строго определено, кто, когда и за кем моется, сколько времени, когда должен вернуться на передовую.
