Ольга Маркова - Кликун-Камень
Камень заговорил снова. Не заговорил, а нестройно загорланил песню в несколько голосов. Забренчала балалайка.
Только этот шум начал затихать, как тихий, проникновенный мужской голос произнес:
— Так верую, так верую я, что видит господь бог муку нашу и поможет нам! — И отчаянно выкрикнул: — Кто-то же должен помочь нам!
Раздался истошный женский крик:
— Спасите!
Звуки ударов, стоны, визг, мольба, полная отчаяния и боли:
— Помогите, люди! Ох, не бей, Климушка! Не бе-ей!
Камень кричал, взывал о помощи, пел. Камень жил страшной жизнью, вещал и смеялся.
Иван, собравшись с силами, вскочил и бросился по тропе к городу. Он слышал за спиной шаги, будто гнался за ним кто-то, пытаясь схватить. А Камень продолжал стонать и хохотать, казалось, он корчился от злобы на человеческую жизнь, дразнил и пугал.
За поворотом дороги Иван словно провалился в тишину ночного города, и это было так же страшно, и он упал.
Кто-то легко пробежал мимо.
Рассвело, когда мальчик вернулся домой. В сенях его опять встретила Маша.
— Был?
Иван, продолжая дрожать, ткнулся ей в грудь. Она тихо провела его в чулан с маленьким окном, выходящим в кухню, где Иван спал, уложила в постель. Он поймал ее руки и, задыхаясь, спросил.
— Что же это, Маша? Где же в Камне люди? Голоса, драки, убийства… все в нем есть…
— Отражает… Резонанс называется… Я тебе когда-нибудь расскажу… А для чего ты пошел?
— Надо же понять! — выкрикнул мальчик и смолк, увидя репей на подоле платья у Маши. Сестра, проследив его взгляд, оборвала репей и улыбнулась.
Не успел уснуть Иван, как отец начал собираться на работу. Женщины звенели посудой в кухне, готовя завтрак, тихо переговаривались. Услышал Иван, как Маша произнесла:
— Ванюшку учить надо: умный растет…
— На какие вши? — прозвучал угрюмый вопрос отца.
— Все равно — надо. Пытливый он. Помогу же!
— Смышленый, — согласился отец. — Только уж больно сердобольный. Доброта его и погубит. Тебя выучили и — ладно. А он пусть семье помогает. Он уже сейчас восемь рублей в дом приносит, шутка ли?
Иван вышел из чулана. Мать, стоявшая у печки, с доброй улыбкой притянула сына к себе, пригладила на его лбу кучерявый вихорок.
Мальчик сказал упрямо:
— Все равно уеду учиться…. Я все должен узнать…
II
Осенняя слякоть и мокрядь не мешали бродить по городу. Пермь с ее Камой в высоких крутых берегах, с баржами, с запахом пеньки и смолы нравилась Ивану.
Во все стороны то вниз, то вверх уходили улицы, мостик через реку Иву гудел под ногами, как колокол. По косогору развернулись одноэтажные деревянные дома с палисадниками.
По сырым размокшим тропкам Иван ушел к Мотовилихе: ему нужно узнать город.
Накатила на Ивана волна тоски по Верхотурью, по дому, по матери. Он забрался в лес, потом к шумному порту, на Каму. Черная вода все эти дни гневно плескалась, белея гребнями волн. По утрам у берегов уже лежала белая корочка льда.
А люди здесь так же глядели просяще и обвиняюще, как в Верхотурье, как будто и они чего-то ждали от Ивана.
По утрам мальчика встречали белошвейки, одна — бледнолицая, чахоточного вида, другая — румяная хохотушка. Эта всякий раз смеялась при виде мальчика, подтыкала локтем подругу. Иван краснел, отворачивался.
Поздно возвращался Иван на квартиру к старому бобылю-учителю, который сдавал ему маленькую комнатенку. Остальные две комнатки — спальня учителя и столовая, она же и кабинет — тоже были маленькие, как клетушки.
Окна покосились, скрипел изношенный пол, мебель обветшала и тоже скрипела. Время вывело на ней глубокие узорчатые канавки.
Учитель всегда встречал мальчика приветливо: радовался, что в доме теперь есть человек.
Высокий, седой, он то и дело потирал выпуклый, ребристый лоб или собранный в мелкие складки рот.
В этот вечер учитель, сидяо кор на кухне, стряпал пельмени. На нем был полосатый красный фартук, на коленях стоялыто с рубленым мясом.
— Нагулялся? Садись помогать. Сегодня у меня праздник!
Не решаясь спросить, какой праздник, Иван вымыл руки, сел и начал скать сочни для пельменей. Кирилл Петрович без умолку говорил:
— Пельмень — на языке коми — хлебное ухо. Точно подмечено, правда? Значит, знакомишься с городом? Хорошо. Любознательность в человеке — отменное качество…
Иван уже понял, что учитель одинок, несчастен, поэтому говорит много и долго, и слушал его с жалостным вниманием.
— Сегодня к нам в гости придет одна женщина необыкновенной душевной красоты, Надежда Васильевна… Наденька… — голос Кирилла Петровича молодо зазвенел, лицо покрылось розовым налетом, восторженно заблестели глаза.
Иван уже знал, что Наденька — это купеческая дочь, насильно выданная замуж.
— Несколько раз, мальчик, собирался я уехать отсюда, но дурно живет Наденька… Пьет ее муж, иногда и рукам дает волю… Нельзя оставлять ее…
Столько было муки в голосе учителя, что Ивану хотелось что-то сделать для него, утешить, помочь.
Наденька опаздывала. Кирилл Петрович рассеянно прошептал, разжигая очаг:
— Неужели опять он буянит?
Желая его отвлечь, Иван тихонько затянул, прислонившись к косяку:
Спускается солнце за степи,Вдали золотится ковыль…
Кирилл Петрович неожиданно подхватил:
Колодников звонкие цепиВзметают холодную пыль…
И выкрикнул:
— Оказывается, мы поем, молодой человек! Вот Наденька обрадуется!
— А я думал, что эту песню только сестра моя знает… — задумчиво произнес Иван.
— Нет, мальчик, эти стихи написал Толстой Алексей Константинович лет тридцать назад, напечатаны они в «Вестнике Европы», и знают их многие.
Наденька не пришла. Пельмени ели одни в унылом молчании.
Стены столовой были завешаны репродукциями.
— Крамской! Поэт печали! А вот это Репин, «Бурлаки», — неожиданно заговорил учитель. — Писано здесь, около Перми. Это не картина, а крик! — Кирилл Петрович иногда говорил странно и непонятно. Иван думал, что на учителя «находило». — А вот Пукирев — «Неравный брак». Смотри, как невеста заплакана, как стар и злобен ее нареченный, а сзади, видишь — это тот, кто ее любит, и кого любит она… — голос учителя начал дрожать, прерываться. Пукирев был любимым художником Кирилла Петровича. Он подолгу стоял перед репродукцией и тяжело о чем-то думал.
Так же неожиданно учитель смолк.
Перед сном Иван подумал: «Почему же не пришла Наденька? Наверное, красивая, ясноглазая, как Маша…» Он рассмеялся, потеребил нежный, чуть пробивающийся пушок над верхней губой. «Наденька с черными волосами и с голубой лентой на голове, как Джемма в «Оводе»…»
Утром рано Кирилл Петрович куда-то исчез. День был воскресный, слышался благовест. Свежестью и белизной веяло от окон. На улице косыми полосами падал снег.
Иван весело вскочил с постели, оделся, намереваясь бежать к Каме, но, как всегда, в столовой остановился перед книжными полками. Хорошо бы прочитать все книги! Но почему часто в книгах герои страдают безвинно, гибнут, кончают самоубийством, и так мало бывает на страницах книг счастья!
Иван достал потрепанную книгу, и тихая радость овладела им: «Овод»!
Быстро вошел Кирилл Петрович, румяный, оживленный.
— Пожаловала матушка стужица! А ты интересуешься «Оводом»?
— Я читал эту книгу. Сейчас просто вспоминаю…
— Так вот: Наденька к нам вчера не пришла потому, что полицией были оцеплены улицы: снова забастовала Мотовилиха. И Наденька не могла пройти. Я ее в церкви подкараулил… Мы с ней часто встречаемся в церкви, — сообщил Кирилл Петрович.
— Почему же забастовала Мотовилиха?
— Э-э, мальчик мой, она ото всего может забастовать… Кризис… Знаешь, что это такое? Кризис всю промышленность в России сжал клещами, не одну Мотовилиху! Безработица! Заводы закрываются! Кстати, и в Верхотурье твоем была забастовка, когда ты еще был дома. Ты об этом знаешь?
— Богомолки бастовали? — шутя спросил Иван, но внутренне весь вздрогнул: как же он не знал о забастовке?! Кто бастовал? Чего добивались? Спросить неловко и стыдно! «Живу как маленький!»
Кирилл Петрович подтвердил:
— Маленький ты еще…
Иван мысленно согласился: «Да… хоть уже год зарабатывал деньги. Вот сейчас учусь на курсах учителей сельских школ, а живу на шее Маши. И все учение буду болтаться на ее шее, как гиря!»
Кирилл Петрович продолжал говорить о забастовках: по слухам, они вспыхнули на Воткинском заводе и в Златоусте.
— Народ не знает, что за заводским начальством стоят полиция, губернатор и министры, и сам… царь…
— А вы знаете?
— На митинге слышал.
— А там говорят, что надо их всех смести? — эта мысль показалась Ивану так проста, что он обрадованно повторил: — Конечно, надо так и сделать! Только — куда их деть?
