Макс Бременер - Присутствие духа
На свете были еще превосходные люди, но о них он не думал сейчас, — он просто не знал их.
…Вслед за огромным самолетом пронеслись над головой два поменьше, — быстрее первого и один за другим, строго соблюдая в полете дистанцию. Они не скрылись, как тот, за рекой и рощей, а на глазах, стремительно и круто, стали набирать высоту. Скоро первый стал едва-едва различим, и теперь, казалось, уже медленно приближался к самому зениту небосвода. Он оставлял за собою длинную белую полосу, а второй самолет мчал за ним по этому ширящемуся, но не исчезающему следу, точно по небесному шоссе…
Во двор двухэтажного бревенчатого дома, в котором жили Воля с матерью, кто-то вошел — слышно было, как скрипнула, а потом хлопнула калитка, — и в открытое окно до Воли донесся мужской голос, назвавший их фамилию и о чем-то спросивший. Воля живо перевесился через подоконник, но никого не увидел: тот, кто спросил их, верно, поднимался уже на второй этаж.
В это утро Воля проснулся с мыслью, что отец приедет сегодня. Почему-то ему казалось, что отец постарается приехать именно девятнадцатого (ведь в этот день Воле исполнялось пятнадцать), хотя ждали его к двадцать второму, то есть ко дню, когда собирались праздновать. Конечно, отец не стал бы осведомляться во дворе, здесь ли они живут, но все-таки Воля поспешил к двери на лестницу так, точно мог сейчас увидеть отца.
Это был не отец, и, удостоверясь в этом, Воля тут же отступил от порога, пропуская вперед мать: кто-то, не отец, шел зачем-то, однако, к ним.
— Здравствуйте, Екатерина Матвеевна, — сказал кто-то. Воля, приостановись в глубине коридора, увидел, как невысокий мужчина, почти заслоненный от него матерью, опустил свой чемодан на пол возле перил и выпрямился.
— Здравствуйте, — ответила ему мать, как отвечают незнакомым.
— Вы, наверно, не узнаете меня, — сказал он, — потому что привыкли видеть в военном. Я — Гнедин, Евгений Осипович.
— Евгений Осипович?.. Боже мой!.. Боже мой!! Боже!! — говорила мать, как бы не сразу, но все яснее осознавая, кто перед ней, и чуть запоздало уступая дорогу в глубь квартиры. — Да заходите, пожалуйста! Воля! Чемодан возьми!.. Сын мой… Вот такой молодец… Воля, познакомься: это — Евгений Осипович, легендарный комдив.
Говоря так, Екатерина Матвеевна вовсе не старалась польстить Гнедину, сказать ему приятное — она только хотела назвать его, чтобы сын понял, кто это. Тогда были обиходными такие неразрывные словосочетания: старейший ученый, легендарный комдив, железный нарком. В годы, когда Валентин Андреевич служил под началом Гнедина, Гнедин был легендарный комдив.
Они прошли в комнату и присели к столу.
— Вот кого я поначалу не признала, надо же, а? — И, не то дивясь самой себе, не то о чем-то сокрушаясь, мать мелко-мелко покивала головой: вот ведь…
— Что же, мы с вами виделись, по-моему, более четырех лет назад, — сказал Гнедин. — Достаточно давно. Можно, пожалуй, и забыть. Мы тогда, помнится, за короткое время два раза встречались у… — Он почему-то не договорил, у кого встречались, а вдруг помрачнел, и на лбу у него обозначились морщины — точно разлиновали гладкий лоб в косую линейку…
— Четыре с лишком года, — медленно произнесла мать, как бы представляя себе в эту минуту, сколько в них для него вместилось.
— Да, — проговорил Гнедин, будто отвечая ей. — Были у меня за это время… — Он чуть затруднился и, взглянув на Волю, докончил: — …приключения. Потом — сложности кое-какие. Теперь жду назначения.
Евгений Осипович сделал короткую паузу, улыбнулся:
— А самое главное — привет вам, самый свежий, от Валентина Андреича.
— Значит, вы к нам сейчас, Евгений Осипыч, от него?.. — быстро спросила мать.
— Да, — ответил Гнедин. — К сожалению, не только «от», но и вместо. Вообще-то Валентин Андреич мог бы сейчас, между нами говоря, получить отпуск. Но не захотел…
«Не захотел, — обиженно повторил про себя Воля. — Сам не захотел». Но обида была какая-то вялая, и мимолетно Воля сам подивился спокойствию, с которым узнал, что отец не приедет. Он как бы и не переживал пока услышанного, а просто слушал дальше.
— «Мне, говорит, нюх подсказывает, что не время в отпуск идти. Побуду наготове, мне же и спокойнее будет».
— Ему, конечно, виднее, — сказала Екатерина Матвеевна сдержанно и взглянула на Волю, как бы остерегая его от рассуждений о том, о чем может судить лишь сам отец. — А вы? — вдруг живо спросила она. — Ведь если так, то и вы… Вы же тем более, Евгений Осипович?!
— Я — что же… — сказал Гнедин и развел руками. — Что же теперь я… Жду назначения, — повторил он фразу, произнесенную раньше.
— Ну, как бы там ни было у вас, это уж я не знаю… а мы вам рады от души, — сказала Екатерина Матвеевна.
Тон ее был очень приятен Гнедину и о ком-то, казалось, напоминал — тон доброго, без затей, человека, допускающего, что бывают на свете и не его ума дела, но в делах житейских, порой не столь уж простых, самостоятельного и решительного. Без сомнения, он встречал в жизни таких людей, и они помогали ему, но сейчас, сразу, не удавалось припомнить их…
— Спасибо вам, — ответил он. (Екатерина Матвеевна слегка пожала плечами: «За что же?») — Я у вас буду помощи просить: я ведь сюда приехал не только за тем, чтобы передать вам поклон от Валентина Андреевича, у меня еще… — он запнулся на миг, — семейные обстоятельства. Мне, видно, придется тут комнату у кого-нибудь снять. На моем попечении будет, видите ли, девочка. Маленькая девочка, — пояснил он.
— А вы умеете детей нянчить? — спросила с улыбкой Екатерина Матвеевна.
— Не приходилось, — ответил он, помедлив, как будто пытался что-то отыскать в памяти, но не отыскал. — Да я научусь.
— Научитесь, да не сразу, — сказала Екатерина Матвеевна и рассмеялась, словно вдруг вообразила себе, какой неуклюжей и беспомощной нянькой будет на первых порах Евгений Осипович.
И, обрадованная, что разговор их теперь перешел на простое и ясное, Екатерина Матвеевна с веселым любопытством забросала Гнедина вопросами о девочке.
— А какой у ней нрав? — спрашивала она. — Ей сколько? Кто за ней сейчас-то ходит? Вам надо будет ее почаще купать — маленькие это любят, — и в ванночку ей опускать таких, знаете, резиновых уточек, которые в воде не тонут… Непременно нужно достать!
Она рассмеялась, представляя себе, как он будет управляться со всем этим.
— Ей четыре года. Она сейчас здесь с бабушкой — моей тещей, — отвечал Гнедин. — Та как раз отсюда родом и…
— Так это ваша дочь, девочка-то? — воскликнула Екатерина Матвеевна.
— Это дочь моей покойной бывшей жены. Покойной и бывшей, — повторил он зачем-то.
Мать даже не взглянула на Волю, но, как если б она толкнула его, он понял вдруг, что происходит такой взрослый разговор, которого ему не положено слушать. Он знал, что лишний здесь и надо встать и выйти (а оттого, что наступило молчание, это с каждым мгновением становилось явственнее), но не мог уйти.
— Как же, ну, как же, а?.. — Произнося эти слова, Екатерина Матвеевна ни о чем не спрашивала Евгения Осиповича; скорее, она, сетуя, спрашивала у самой себя, как это так нескладно вышло, что она коснулась того, чего нельзя было касаться, и хоть ненароком, но причинила человеку боль.
Однако Гнедин решил, вероятно, что она спрашивает, почему не смогли обойтись без его приезда. Он объяснил:
— Я как будто сказал уже, что после смерти матери девочка осталась с бабушкой?.. Вопрос о моем приезде не встал бы, если бы не крайний случай. Сейчас бабушке предстоит тяжелая операция, такая, знаете… с неизвестным исходом. Ей нужно ехать в Минск.
И Гнедин поднялся, точно это ему предстояло ехать и было уже пора.
— Мы вас, конечно, никуда не отпустим, — сказала Екатерина Матвеевна, тоже встав. — Не захотели чаю — будем вас теперь обедом кормить… Я ненадолго — до плиты и обратно. — Она обернулась, выходя, быстро, привычно завязывая фартук. — У меня уж все состряпано. За обедом и порешим, как вас устроить лучше… Воля, покажешь Евгению Осиповичу, где умыться.
Мать ушла, а Воля остался один на один с Гнединым.
— Вот, значит, так, брат, — сказал Евгений Осипович и прошелся по комнате. — Тебе сколько же лет, а?
И Воля, ни разу не вспомнивший за последние полтора часа о том, о чем не забывал уже три недели, ответил:
— Четырнадцать. Хотя нет — пятнадцать. Мне сегодня исполнилось, — спохватился он.
— Поздравляю, — сказал Гнедин. — Довольно много, довольно много… Но ты еще живешь, по-моему, вчерашним днем?
— Почему? — не понял Воля.
— Отвечаешь — четырнадцать, а это было вчера, — пояснил Гнедин так, будто «вчера» значило «давно» и Волина оговорка казалась ему удивительной.
Воля озадаченно помолчал, а Гнедин вдруг улыбнулся ему: вероятно, он шутил.
— У нас тут рукомойник в коридоре, а во дворе кран есть, — сказал Воля. — Так что куда хотите…
