Герман Занадворов - Дневник расстрелянного
Он привык к тому, что его произведения воздействуют на жизнь. А тут, написанные кровью сердца, они лежат в бездействии. Он не мог примириться с этим.
Подростком он запускал вместе с однокашниками воздушные шары, сделанные по типу шара братьев Монгольфье. Он ликовал, вспомнив об этом.
Шар они делали вдвоем с Маришей, даже тайком от ее стариков — не хотелось их тревожить. Однажды вечером они накачали его нагретым воздухом. Шар рвался из рук, как привязанный за ноги сокол, но Герман не отпустил его, покамест не вышел на огород и не убедился, что ветер дует в желанном направлении.
Ночь была беззвездная, и шар мгновенно исчез в темноте неба. Сквозь жужжание садов донеслись с улицы голоса полицаев, нализавшихся самогону. Надо было бежать в хату, но Герман по-прежнему стоял на том месте, откуда отправил воздушного гонца. Он мысленно улетал за шаром.
Мариша загремела возле порога подойником, давая знать мужу, что он должен немедленно возвращаться. Герман быстро зашагал к хате, сердясь, что позволил себе раскиснуть.
Он опять мысленно вернулся к своему воздушному гонцу и представил, как небесное течение несет его к нашим. Потом, взойдя с переволновавшейся Маришкой в сени, представил, как шар падает возле окопа; из окопа выскакивает красноармеец, хватает шар и передает командиру. Командир вскрывает сверток, привязанный к шару, а через минуту посылает этот сверток в штаб дивизии.
Хоть бы долетел. Сердце тревожно екает: в свертке рукописи рассказов, в которых он изобразил то, что происходило и происходит на его глазах здесь, в Вильховой, да и, пожалуй, на всей плененной Украине. Он вложил в них всю свою лютую ненависть к немецким фашистам и к отребью, помогавшему править их ставленникам пан-баронам.
Сверток он посылал на имя самого близкого киевского друга Бориса Палийчука. В записке писал: «Решил попытаться хоть таким неверным способом (другого пока не нашел) передать частицу сделанного. Думаю, вам там это пригодится. Это, конечно, мало, но пока все, чем я могу помочь воевать.» В конце записки он просил, если рассказы будут печатать, подписывать их псевдонимом Ефим Черепанов. Такой псевдоним Герман выбрал потому, что очень любил создателя паровоза Ефима Черепанова, роман о котором так и не успел завершить до начала войны.
Кроме записки, было в свертке и обращение.
«Товарищ!Этот сверток из немецкого тыла. В нем рукописи — совесть журналиста, находящегося на оккупированной территории. Самая горячая, убедительная просьба: не задерживая ни на час, найти способ передать их в редакцию газеты «Красная армия» для поэта Бориса Палийчука.»
Должно быть, сверток не достиг адресата. Гадать о том, к кому он попал, не будем, но и не оставим надежды, что когда-нибудь отыщется этот пакет, посланный нашим в тяжкую годину настоящим советским человеком Германом Занадворовым, жаждавшим участвовать в борьбе советского народа против кровавого нашествия гитлеровских свор.
Очень жаль, что его литературным трудам не довелось попасть тогда на духовное вооружение народа. В моем сознании его рассказы «Молитва», «Сливки», «Колыбельная» соединяются с самыми святыми, гневными и действенными произведениями военных лет: «Нашествием» Л. Леонова, «Непокоренными» Б. Горбатова, «Радугой» В. Василевской.
Уже в первый год вынужденного гощения в Вильховой Герман упорно выглядал красных. Через Маришу, из разговоров с самыми пестрыми людьми он выяснил, кто из местных жителей и окрестных деревень непоколебимые сторонники советской власти. У него появляются друзья — Лука Бажатарник, Константин Каюров, Леонид Иванов... Вместе они начинают оказывать незримое влияние на важнейшие события в Грушковском районе.
Тем из молодежи, кто не хотел ехать в Германию, они с помощью врача Алика Аснарова помогали избежать неметчину «по болезни», а на сознание тех, кто готов был ехать на чужбину, влияли сами или через их родичей, — «добровольцы» в конце концов разбегались, и отправка в Германию срывалась. Саботаж, идеологическая диверсия, правильная информация о том, как и где воюет Красная армия, в противоток лживо-хвастливым фашистским сообщениям — все это стало их постоянным, действенным оружием. Так, фактически в Грушковском районе родилась подпольная организация. Ее душой был Герман Занадворов. Позже, в 1943 году, эта подпольная организация получит имя «Красная звезда» и создаст руководящее ядро во главе с Германом.
Через фельдшера Т. А. Сухона Герман поддерживает связь с партизанским соединением генерала М. И. Наумова. Кроме того, он был, вероятно, связан с киевскими подпольщиками. В дневнике есть намеки на то, что по его заданию Аснаров и Леонид Иванов ездили в Киев в разное время. В одном из своих писем Лука Давидович Бажатарник сообщал Занадворовым, что когда его и Л. А. Яремчука вызывали в Киев по делу убийства Германа и Марии, то он убедился, что у Германа были друзья в Киеве, с которыми он поддерживал связь в дни «новых порядков».
Много тайн «Красной звезды» Герман Занадворов унес с собой. Из конспиративных соображений дневнику он поверял лишь отдельные факты, частенько зашифровывая при этом имена соратников. Правда, в архивах Германа сохранилось кое-что: листовки, прокламации, лозунги, частушки, песни, написанные по-русски и украински. Их он создавал сам. Его духовная мощь была настолько велика, что ему не только удавалось преодолевать свой недуг, но и нести огромную физическую нагрузку, выпадающую на долю каждого руководителя подполья.
* * *
Как и большинство писателей, Герман Занадворов начинал творческий путь стихами, но последующая работа в газете «На стальных путях» — туда он пришел из химической лаборатории Челябинского завода имени Колющенко — развила в нем вкус к прозе. Его очерки того периода смелы, оригинальны. Из довоенных рассказов мне удалось прочесть всего лишь «Тимофеев камень», «Петлю». Первый посвящен теме общественного долга, торжествующего над личными желаниями, второй — драме первооткрывательства. В обоих рассказах Занадворов рисует героические характеры — Тимофея из войска Ермака и летчика Нестерова, служившего в царской авиации. Тяга к истории проявилась в Германе с детства, но как писателя она интересовала его только в единстве с доблестными, железными, потрясающими характерами.
Вероятно, еще на Урале он задумал роман о создателях паровоза Черепановых, собирал необходимый для этого материал и делал отдельные наброски. В Киеве он не оставляет своего замысла и, как можно догадаться по отдельным фразам из писем, оттачивает и печатает главы из романа. Насколько серьезно, проникновенно он относился к созданию этого широко задуманного полотна, можно судить по его письму к Владиславу.
«Черепанов»... мне не дает покоя. Самый лучший способ — сесть в поезд и поехать сейчас в Свердловск. Но мое почти полное финансовое банкротство этого сейчас не разрешает. Материалов же, которыми располагаю, особенно по Тагилу — Демидовы, быт крепостных, точные этнографические данные, тысячи деталей обстановки, условий — пока недостаточно. Книга строится как преодоление историокопательства, как прыжок, для которого история должна быть трамплином. Я считаю, что это единственно правильный метод. Но это и метод, который придется защищать от литераторов-ползунов, не поднимающих головы над фактами, а на сем основании воображающих, что это и не положено. Но именно потому, что книга не историокопательство, а мысль, на факте рожденная, исторический трамплин должен быть исключительно добротен.
...Теперь я достаточно представляю язык работных людей, хуже — барский. Быт работных — сносно. Значительно хуже — демидовский и их присных. Конструкция паровоза ясна абсолютно, вплоть до системы эксплуатации; история с поездкой в Англию туманна. Повторяю, я все равно характеры буду лепить по-своему, но для того, чтобы изобрести дирижабль — отрицание воздушного шара, нужно до деталей знать этот шар».
Чуть позже он пишет брату, что надеется, приехавши на Урал, договориться насчет издания в Перми или Свердловске сборника своих рассказов.
Рукописи ненапечатанных довоенных рассказов и глав «Черепанова», должно быть, погибли в оккупированном Киеве. Но вполне возможно и то, что они хранятся у кого-нибудь из друзей Германа. Предстоят поиски не только этих рукописей, но и его произведений, публиковавшихся в газетах и журналах.
Я надеюсь, что могут быть найдены рассказы и роман, созданные им в Вильховой. Поначалу в его рукописях обнаружилось шесть рассказов, потом еще два. В давнем своем письме Бажатарник сообщал Занадворовым, что Герман оставил после себя больше двадцати рассказов. Где остальные — надо выяснить. Покамест мы располагаем только пятью главами романа. Есть крохотный листочек, на котором рукой Германа начерчен план двадцатой главы; я думаю, что он был занесен на бумагу, когда Герман подступил к двадцатой главе: планировать вперед ему было некогда.
