Сергей Арсеньев - Ленка-пенка
Спала я этой ночью плохо. Сначала долго уснуть не могла. Мешал громкий храп дедушки Кондрата и мысли о начавшейся войне и о том, как она может изменить мою жизнь. Успеет ли Лёнька повоевать или, как он боится, война закончится раньше, чем он попадёт на фронт? Ведь сразу на фронт его не пошлют же! Сначала в тылу будут обучать чему-нибудь. Возможно, несколько месяцев обучать. Глупый мальчишка! А по мне - так лучше бы не успел. А то будет потом как папа, всю жизнь с палочкой ходить.
Наконец, я всё-таки уснула. Мама разбудила меня в шесть утра. Мы быстро позавтракали бутербродами с колбасой, оделись и тронулись в путь.
На Московском вокзале, несмотря на ранний час, было людно. Лёнька обратился к одному из дежуривших там милиционеров с вопросом, куда ему идти с его предписанием. Тот показал ему, где собираются такие же добровольцы и мы стали прощаться.
Я немножко поревела, повисела у брата на шее и измазала ему щёки слезами. Он же наказал мне не шалить, слушаться маму с папой, а ещё попросил передать Сашке Круглову, что если тот будет обижать меня, то Лёнька вернётся после войны и оторвёт ему все уши.
Мама тоже плакала и просила обязательно вернуться. И баба Таня плакала. Папа и дедушка Кондрат по очереди крепко обняли Лёньку и ещё раз велели ему служить честно. Затем Лёнька поднял с земли свой сидор с вещами, развернулся, и, не оглядываясь, ушёл. Ушёл на войну. Возможно, навстречу смерти. Потому что это его долг - защищать нас. Всех нас, кто остался в мирном и безопасном тылу. А баба Таня напоследок тайком перекрестила Лёнькину спину. Может быть, это ему как-то поможет, хоть он и комсомолец...
Глава 3
- ...Дед, да ты чего? Соль, спички. Ещё скажи сухари сушить.
- Цыть, шмакодявка! Матерь вон спроси, каково в восемнадцатом году было. Она тогда как раз твоих лет была. Как мы из Питера в деревню бежали. Потому что в городе жрать нечего было. Понимаешь, жрать нечего! Совсем нечего! Как я за золотые серёжки твоей прабабки две буханки хлеба выменял. Две буханки хлеба за золотые серёжки!
- Дед, ну ты и сравнил! Тогда беляки наступали, контра всякая недобитая в тылу вредила. Сейчас-то такого нет ничего!
- Германцы - это тебе не беляки. А ну как они вглубь страны прорвутся? К Киеву, например.
- Куда?!
- Гм... Нда. Насчёт Киева, это я хватил. Но к Смоленску-то подойти могут.
- Товарищ Сталин не допустит.
- Может и не допустит. Всё одно, запас карман не дерёт. Соль да спички - в первую голову запасти надо. Мало ли, как оно там ещё всё повернётся. Всяко, лишними не будут. И муки бы хорошо. Да крупы. И тушёнки не помешает.
- Это, дед, в тебе ещё старорежимный дух не выветрился. А я, как комсомолец, говорю тебе, что...
Ну всё. Лёнька вспомнил, что он комсомолец. Сейчас митинг у нас начнётся. По-моему, зря они ему водки налили. Молод он ещё. Всего и выпил-то полстакана, а уж язык немного заплетается. А папа с дедушкой Кондратом вторую бутылку уже уполовинили и по ним даже и не скажешь, что пили.
С другой стороны - а как не налить красноармейцу? Лёнька теперь боец Красной Армии. Правда, ни формы, ни красноармейской книжки, ни оружия у него пока нет. Есть только предписание от военкомата явиться завтра, 26 июня, к восьми ноль-ноль на Московский вокзал для отправки в часть.
Вообще-то, Лёнька мобилизации не подлежит пока. Ему восемнадцать только в сентябре исполнится. Но он так боялся, что война до сентября не продлится, что кинулся в военкомат, едва придя с работы 22 числа. Правда, было воскресенье и в военкомате сидел один лишь только дежурный. Который, по словам Лёньки, всё время пытался говорить с тремя телефонами сразу, одновременно что-то объясняя толпе таких же, как Лёнька, торопыг.
Но зато уж в понедельник Лёнька притащился к военкомату за два часа до начала приёма. И всё равно там уже была очередь. Когда лейтенант, который занимался Лёнькой, узнал, что тот является водителем грузовых автомобилей, то плюнул на формальности и согласился с тем, что три месяца погоды не сделают и Лёньку записать добровольцем можно прямо сейчас. Наверное, водителей не хватало. Так Лёнька попал в нашу Красную Армию.
Завтра мы все с утра пойдём на вокзал провожать Лёньку. Мама с папой даже специально отпросились на два часа с работы, чтобы проводить сына. А ещё баба Таня со своим мужем, дедушкой Кондратом, приехали к нам сегодня. Лёньку провожать. Они и на ночь останутся. Мама с папой им свою кровать уступили, а себе на полу постелют.
Война. Опять война. Недавно ведь с Финляндией воевали, я хорошо это помню. Ленинград тогда прифронтовым городом был. Помню учения по противовоздушной обороне. Как мы в бомбоубежище прятались. Помню зенитки на улицах и дирижабли в небе. В городе несколько военных госпиталей было. И пару раз наш пионерский отряд давал для раненых концерты. Только вот ни со спичками, ни с солью проблем никаких не было. Так что думаю, что это дедушка Кондрат глупость придумал - спички запасать. Действительно, старорежимное воспитание проявляется, тут Лёнька прав. Опять же, они с бабой Таней пережили голод в Петрограде в 18-м году. Не могут забыть этого. Не понимают, что сейчас СССР уже совсем не такой, каким был тогда. Сейчас наша армия так близко врагов к городу не подпустит.
Ой, только бы Лёньку не ранило на этой войне! Папа вот поймал ногой осколок на Финской, теперь хромает. Говорит, это на всю жизнь. Не лечится. Зато теперь его в армию не призовут - куда ему, с его ногой-то!
Да, Мишка же ещё тоже в армии! Впрочем, за Мишку я меньше волнуюсь. Он на подводной лодке. Наверное, это не так опасно, как в пехоте. Хотя ещё неизвестно, куда Лёньку распределят. Но я, отчего-то, думаю, что в пехоту.
Ну всё, мужики наши совсем переругались. Лёнька кричит, что пытаться делать личные запасы на случай перебоев со снабжением - это старорежимный атавизм и неверие в мощь Красной Армии. А дедушка Кондрат говорит, что бережёного бог бережёт и хочет превратить свою квартиру в филиал Бадаевских складов. Старенький он уже. Совсем переклинило старичка с этими его воспоминаниями о голоде в 18-м году. К тому же он, кажется, немного перебрал водки. Шумит, волнуется. Да и папа тоже перебрал. Только у него это иначе проявляется. Он стал какой-то задумчивый и соглашается по очереди то с Лёнькой, то с дедушкой Кондратом.
Наконец, маме это всё надоело, и она разогнала спорщиков спать. Ну, и мне пора. Сейчас помогу маме убрать со стола и тоже пойду спать. Завтра утром рано вставать...
Спала я этой ночью плохо. Сначала долго уснуть не могла. Мешал громкий храп дедушки Кондрата и мысли о начавшейся войне и о том, как она может изменить мою жизнь. Успеет ли Лёнька повоевать или, как он боится, война закончится раньше, чем он попадёт на фронт? Ведь сразу на фронт его не пошлют же! Сначала в тылу будут обучать чему-нибудь. Возможно, несколько месяцев обучать. Глупый мальчишка! А по мне - так лучше бы не успел. А то будет потом как папа, всю жизнь с палочкой ходить.
Наконец, я всё-таки уснула. Мама разбудила меня в шесть утра. Мы быстро позавтракали бутербродами с колбасой, оделись и тронулись в путь.
На Московском вокзале, несмотря на ранний час, было людно. Лёнька обратился к одному из дежуривших там милиционеров с вопросом, куда ему идти с его предписанием. Тот показал ему, где собираются такие же добровольцы и мы стали прощаться.
Я немножко поревела, повисела у брата на шее и измазала ему щёки слезами. Он же наказал мне не шалить, слушаться маму с папой, а ещё попросил передать Сашке Круглову, что если тот будет обижать меня, то Лёнька вернётся после войны и оторвёт ему все уши.
Мама тоже плакала и просила обязательно вернуться. И баба Таня плакала. Папа и дедушка Кондрат по очереди крепко обняли Лёньку и ещё раз велели ему служить честно. Затем Лёнька поднял с земли свой сидор с вещами, развернулся, и, не оглядываясь, ушёл. Ушёл на войну. Возможно, навстречу смерти. Потому что это его долг - защищать нас. Всех нас, кто остался в мирном и безопасном тылу. А баба Таня напоследок тайком перекрестила Лёнькину спину. Может быть, это ему как-то поможет, хоть он и комсомолец...
Глава 4
Ох, вроде успела. Всего шесть человек в очереди. Нет, ну дедушка Кондрат совсем спятил. Погнал меня на ночь глядя в магазин. До закрытия булочной всего полчаса осталось, как я чуть ли не бегом примчалась туда. Зачем? За хлебом, конечно.
Что, думаете у нас хлеба дома нет? Как бы ни так! У нас хлеба почти целая буханка в хлебнице валяется. У папы карточка служащего, а у меня детская. Нам с ним на двоих килограмм хлеба в день полагается. Но нам столько не нужно, мы столько не съедаем. Потому и отовариваем хлебные карточки через день. Смысл какой деньги тратить, чтобы потом заплесневевший хлеб выбрасывать на помойку?
