Валерий Поволяев - Список войны (сборник)
— Я не смогу вести машину, — сипло выдавил он из себя.
Горшков, уже усевшийся рядом, молча выпрыгнул из кабины, обошёл полуторку.
Водитель послушно уступил ему руль, старший лейтенант тронул полуторку с места, пригнулся, заглядывая под козырёк кабины: что там наверху, в небе, нет ли «мессеров»?
Небо по-прежнему было серым, плотным, ни одного светлого прогала: погода была нелётной. Впрочем, впереди на дороге поднялся столбик пыли, проворно побежал в сторону… Родился ветер. Если он устоит, если облака и тяжёлое небо не раздавят его, то ветер может справиться с этой обморочной затишью и разгонит наволочь. Вот тогда и жди стервятников с крестами, которые начнут поливать дороги свинцом и бросать бомбы.
А пока их можно не бояться.
Разведчики занимали в одном из приусадебных участков просторную клуню, набитую прошлогодним сеном, которое пахло очень и очень вкусно: хозяйская корова с тёлкой были убиты взрывом, их пустили на мясо, а запас сена остался — не выкидывать же его, разведчики понаделали в нём нор, каждый себе индивидуальную, побросали туда вещевые мешки, патроны и прочие нужные манатки — в сене и спать было хорошо, особенно завернувшись в плащ-палатку, и у каждого место своё собственное было.
Горшков поставил полуторку под деревом недалеко от штаба артиллерийского полка, будто любимую корову, чтобы дождик сверху не накапал, хлопнул водителя по плечу и двинулся по широкой ровной улице села, будто по городскому проспекту, к клуне, где его ждали разведчики. Надеялись, что прибудет с пополнением, на деле же вышло, что он прибыл лишь с намёком на пополнение.
Разведчиков у него оставалось немного, с гулькин нос, остальные выбыли: четверо валяются в госпитале, одного даже в Москву отвезли на операцию — немецкая пуля раздробила у него один из позвонков, трое убиты, в клуне же живут — вместе с Горшковым — пять человек. Пять дееспособных солдат, которые и проволоку зубами умеют перекусывать, и суп из топора варить, и поезда под откос пускать подручными средствами без всякого тола и динамита, и лечить без лекарств, и стрелять без патронов — одним словом, настоящие разведчики. Других людей начальник разведки Горшков не признавал и старался брать к себе только тех, которые ему подходили.
Поскольку клуня стояла в отдалении от старого, с потрескавшейся на крыше дранкой хозяйского дома, то имела свою изгородь, излаженную из кольев, а в изгороди — калитку. Едва старший лейтенант взялся рукой за калитку, как дверца клуни беззвучно распахнулась — именно беззвучно, хотя обычно скрипела так, что было охота выплюнуть собственные зубы, — и показался Коновалов, полнеющий солдат, совсем не похожий на разведчика, с ускользающим взглядом и сбитой набок пряжкой ремня… Это называется — почувствовал товарища командира.
Нюх у Арсюхи Коновалова был такой, что любая собака могла ему позавидовать, за редкостное чутьё Горшков прощал Коновалову и сбитый набок ремень, и всегдашнее желание выловить в общем котле кусок мяса побольше, и природную лень… Но главный талант заключался в том, что Арсюха умел перемещаться по пространству без единого звука, даже по битому стеклу мог ходить бесшумно. В разведке такое умение ценилось высоко.
— Ба! — развёл Арсюха руки в стороны. — Командир вернулся.
— Вернулся, — подтвердил старший лейтенант, — и не один. — Он пропустил вперёд Мустафу. — Знакомься, Коновалов, это Мустафа!
Коновалову одного взгляда было достаточно, чтобы понять, кто такой Мустафа, где крестился и крестился ли вообще, в каких местах провёл одну половину жизни, а в каких другую, и так далее. Он наклонил голову и произнёс с едва приметной усмешкой:
— Будь здоров, Мустафа!
— И ты будь, не кашляй в холодные дни, — в тон Арсюхе отозвался Мустафа, также едва приметно усмехнулся.
Было ясно без всяких слов: эти двое, несмотря на натянутость, возникшую при знакомстве, уже прикинули кое-что и как пить дать сработаются, в любом поиске будут действовать, словно единое целое.
— Меня зовут Арсением, — проговорил через несколько мгновений Коновалов, — можно просто Арсюхой, — не обижусь.
— А меня — Мустафой Ильгизовичем. Тоже, если назовёшь целиком — не обижусь.
Арсюха раскатисто, колыхаясь всем телом и роняя на грудь подбородок, рассмеялся. Мустафа — тоже. Они поняли друг друга до конца, и оба теперь знали, — уже окончательно, без всяких поправок, — как будут действовать в той или иной ситуации — в наступлении, в отступлении, в голодухе или в жирной объедаловке, знали, кто кому и в какой момент протянет руку, а в какой, напротив, отвернёт голову в сторону.
Не оборачиваясь, Арсюха гулко стукнул кулаком по полуоткрытой двери клуни:
— Мужики, вылезайте, — командир новенького привёл.
Внутри клуни что-то зашуршало, словно бы зверь какой переполз по сену с одного места на другое, потом шорох стих, и Мустафа уже подумал, что никто из клуни не вылезет, — отдыхают люди, — но это было не так: дверь отодвинулась ещё на немного и в проёме возникли сразу двое, один человек прикрывал другого, — широкоплечий, чуть сутуловатый, сколоченный по-медвежьи, очень прочный мужик с пытливыми маленькими глазками и короткими прядями волос, опущенными беспорядочно на лоб, за медведем этим — явно сибирского разлива, — стоял худой высокий парень в круглых старомодных очках, к дужкам которых была привязана резинка, вытащенная из чьих-то трусов, в новенькой необмятой гимнастёрке, на которой висела медаль «За отвагу» на прямоугольной, довоенного образца колодке, обтянутой муаровой лентой брусничного цвета.
— Старшина группы разведки Охворостов, — представил медведя Горшков, и тот в коротком ленивом движении приподнял одну руку. — Поскольку товарищ Охворостов — человек в полку очень уважаемый и все к нему относятся с большим почтением, то обращаемся мы к нему только по имени-отчеству… Егор Сергеевич и только так. С ним — самый знающий человек в артиллерийском полку, наш переводчик Игорь Довгялло, прошу любить и жаловать, — представил старший лейтенант второго разведчика, и тот также лениво и коротко приподнял одну руку. Старший лейтенант огляделся. — А где Соломин, что-то не вижу… Куда подевался?
— В деревню ушёл, харч получать, — готовно пояснил Арсюха.
— Харч — дело серьёзное, — сказал старший лейтенант Мустафе, будто тот сам не знал этого, — если вовремя не ухватишь котелок с кулешом за горячую дужку — голодным останешься. — Горшков огляделся вновь, хлопнул ладонью по боку. — Кота не вижу.
— Здесь он, — по-ребячьи шмыгнув носом, доложил Арсюха, — мышь углядел, поймать хочет. — Позвал громко: — Пердунок! Каша на подходе! Не зевни, не то без обеда останешься!
Сено зашуршало громко, наверху отделился пласт и сполз вниз, в следующее мгновение из-под сапог старшины вылез крупный лобастый кот с редкостными зелёными глазами, похожими на изумруды. Состоял он их трёх больших пятен, будто бы сшитых друг с другом: рыжего пятна, чёрного пятна и неровного словно бы с обкусанными краями белого — впрочем, белым это пятно можно было назвать с натяжкой, скорее это было тёмно-серое пятно извозюканное, с прилипшими остьями сена. Мыться кот не любил, если его тащили к воде, орал так, что крики его были слышны даже на немецкой стороне и оттуда немедленно открывали артиллерийский огонь, поэтому разведчики решили вымыть кота только когда он превратится из трёхцветного в одноцветного, но миг этот почему-то не наступал: то ли кот втихаря совершал где-то самостоятельные помывки (утреннее облизывание самого себя не в счёт), то ли волос его, бывший когда-то белым, высветлялся сам по себе.
— Вот он, явился, не запылился, — объявил старший лейтенант. — Пердунок собственной персоной. Знакомься, Мустафа!
— А почему вы его прозвали Пердунком? — спросил Мустафа.
— Это тебе Арсюха объяснит. Он над котом командир, — старший лейтенант поправил на голове пилотку. — Пойду, доложусь, что прибыл. Заодно и Соломина подгоню, — Горшков лихо, будто спортсмен на областных соревнованиях, перемахнул через калитку и исчез.
— Ну что, Мустафа, — старшина неторопливо поскрёб ногтем темя, — с прибытием тебя в прославленную боевую часть.
— Спасибо, — сдержанно отозвался Мустафа.
— У нас, у разведчиков, положено прописываться…
— За этим дело не застрянет, — Мустафа сбросил с плеча «сидор» и, раздёрнув горловину, встряхнул мешок. Внутри громыхнули консервные банки. Среди банок, горлышком вверх на манер зенитки, приготовившейся пальнуть по вражескому летательному аппарату, красовалась литровая бутылка. Горлышко бутылки было заткнуто туго скатанным в рулон куском газеты.
Жидкость, плескавшаяся в бутылке, имела мутноватый, схожий с берёзовым соком цвет.
— Что это? — подозрительно сощурившись, спросил старшина.
