Владимир Успенский - Тревожная вахта
Жители поселка не уходили с причала, все от мала до велика толпились тут, ожидая. Никто не говорил Марье Никитичне успокаивающих слов: тесная рыбацкая солидарность проявлялась в другом — все люди вместе с ней переживали такую же тревогу за судьбу Захария, какую переживала она.
Возле сетей старого рыбака не оказалось. Мотобот продолжал поиски в открытом море. Колхозники надеялись найти Захария или хотя бы перевернувшийся карбас, чтобы знать, где и какая беда случилась со стариком.
Несмотря на все старания, ничего обнаружить не удалось.
МАЙОР АСТАХОВ
Об исчезновении рыбака Захария Ивановича Кораблева я узнал в тот день, когда приехал на Север. И помнится, не придал этому событию особого значения. Несчастный случай: к сожалению, на море это бывает не так уж редко.
Однако расскажу обо всём по порядку.
Баренцево море было довольно хорошо знакомо мне: я служил здесь на сторожевом корабле ещё в довоенные годы. Полярная ночь, северное сияние, незамерзающие бухты, казавшиеся черными в окантовке белых заснеженных берегов, — всё это не произвело на меня того впечатления, какое обычно бывает у новичков. Откровенно говоря, я даже не обратил внимания на всё эти достопримечательности; мысли мои были заняты совершенно другим. Только тут, на месте, я понял, насколько важным было полученное мной задание. На рейде стояло много крупных кораблей: и линкор, и крейсер, и эсминцы. В ближайшее время ожидался приход очередного конвоя транспортов с военными грузами. Для немецких морских диверсантов имелось достаточно важных целей. И если действительно отряд диверсантов появился в Северной Норвегии, то в скором времени следовало ожидать удара. Предотвращение его в какой-то степени зависело от меня. Но мне известно слишком мало, для того чтобы вступать в борьбу.
Действительно, что я знал? Только то, что на Северный морской театр прибыли немецкие смертники-диверсанты. И всё. А когда, где, какими силами и какие цели они намерены атаковать — об этом я мог только догадываться. Вернее, не догадываться, а гадать, так как в руках у меня не было никаких данных.
В первый же день меня принял адмирал. Ему было известно о существующей угрозе. Он обещал мне помощь и поддержку во всем. Чувствовалось, что он встревожен. Это вполне понятно. Между прочим, к тому времени из войны вышла Италия, и некоторые сведения о действиях итальянских морских диверсантов получили огласку. Достаточно сказать, что итальянцы успешно атаковали два английских линейных корабля. А ведь каждый такой корабль — целый плавучий город с экипажем больше тысячи человек!
Да, у адмирала имелись все основания для беспокойства. О себе я уж и не говорю…
После беседы адмирал вызвал офицера контрразведки, с которым мне предстояло работать в дальнейшем, и познакомил нас. Нужно признаться, что этот офицер, майор Астахов, произвел на меня неблагоприятное впечатление.
Понимаете, в чём дело: из книг, из кино, из личного опыта у меня сложилось такое мнение, что чекист обязательно должен быть волевым, решительным человеком, сильным и выносливым. Должен иметь мужественную внешность. Астахов же показался мне человеком совсем другого склада. Маленький, толстый и неповоротливый, он похож был скорее на интенданта-тыловика, привыкшего к спокойной жизни вдали от фронта. Выглядел он значительно старше меня. Усталое лицо с красными обветренными щеками было сплошь изрезано сетью мелких морщин. Я подумал, что майору не меньше сорока лет.
Мы, моряки, очень ценим аккуратность в одежде, подтянутость. Это одна из старых наших традиций. А на Астахове флотская форма сидела мешковато. Шинель была велика ему и слишком длинна, доходила почти до щиколоток: так носят шинели кавалеристы, а не моряки. Эмблема на шапке потемнела, её давно следовало сменить.
Короче говоря, я даже обиделся на адмирала за то, что он не выделил для важного дела более подходящего человека.
Астахов предложил мне зайти к нему. Я согласился. С наезженной дороги мы свернули на узкую тропинку, протоптанную в глубоком снегу. Она похожа была на извилистую траншею.
Тропинка привела нас к дому из красных кирпичей, стоявшему в низине. Ветром нанесло сюда столько снега, что сугробы доходили до окон первого этажа, забранных железными решетками.
Комната, в которой работал майор, оказалась очень маленькой. Добрую половину её занимал громоздкий письменный стол с множеством выдвижных ящиков. На нём — стопки папок с бумагами, какие-то книги и справочники. Стол был слишком высок для майора. Астахов, прежде чем сесть, положил на стул нечто вроде подушки.
Майора никак нельзя было причислить к разряду приятных собеседников. Он молчал почти всю дорогу, односложно отвечал на мои вопросы. Лишь устроившись наконец на своем стуле, заговорил сам:
— Как мы будем работать, товарищ капитан третьего ранга?
Я пожал плечами. Мне нужно было хотя бы осмотреться на новом месте.
— Прошу вас в общих чертах познакомить меня с вероятным противником, — продолжал Астахов. Говорил он без интонаций, каким-то казенным, служебным голосом. Это не понравилось мне, но я подумал: а каким тоном должен он беседовать с человеком, которого видит впервые?
Коротко рассказал ему о морских диверсантах. Он слушал, перекладывая на столе папки. Большую часть отложил влево и лишь несколько штук оставил перед собой.
— Давайте условимся так, — сказал он, едва я умолк. — Вы будете сообщать мне всё, что имеет отношение к интересующему нас вопросу. Те факты, которые станут известны в штабе флота. Со своей стороны, я тоже буду держать вас в курсе дела. — Он пододвинул мне несколько папок. — Тут всё, что могу пока предложить. Поглядите, возможно, есть что-либо полезное.
Я обрадовался, подумав, что найду какие-нибудь интересные сведения. Но, увы. Ни один документ не имел прямого отношения к тому, ради чего я приехал на Север. В первой папке лежал протокол допроса немецкого моряка, подобранного в воде, после того как его транспорт был торпедирован. Были сведения о движении немецких судов, о береговых укреплениях, но о смертниках не упоминалось.
Я рассматривал фотоснимки, сделанные над вражеской территорией нашими самолетами, читал отчеты разведывательных групп, вернувшихся из немецкого тыла. Читал и откладывал.
Последней была папка с сообщением об исчезновении рыбака Кораблева. Здесь же находились копии опроса свидетелей и заключение следователя, утверждавшего, что произошел несчастный случай. Следователь предлагал прекратить дело.
— Спешит товарищ, — недовольно произнес Астахов. — Молодой, вот и торопится. Прекратить легче всего…
— Ваш сотрудник? — спросил я.
— Нет, из гражданской прокуратуры. Но случай произошел в прифронтовой полосе. Нас тоже интересует.
— Понятно, — сказал я и положил папки в общую кучу на левой стороне стола. Астахов усмехнулся и переложил их на правую сторону.
— Вы не нашли ничего нужного? — спросил он.
— Ничего нужного тут нет.
— Возможно. Однако не надо спешить. Прочитаю-ка я эти бумаги ещё раз.
«Опять бумаги, — невесело подумал я, глядя на груду папок. — Ехал от бумаг и приехал опять к ним…»
Я даже вздохнул легонько. Астахов, вероятно, расценил это по-своему. Посмотрел на меня и произнес сочувственно:
— Ничего, Осип Осипович. Будем думать, будем искать.
В голосе его впервые прозвучала теплая человеческая нотка. Но только на одну секунду. Голос его сразу же стал прежним. Условившись о новой встрече, майор сухо и официально простился со мной.
ЗАДАЧА С ТРЕМЯ НЕИЗВЕСТНЫМИ
Следующий день был богат самыми различными событиями, которые если и не приблизили нас к цели, то, во всяком случае, дали в наши руки некоторые нити.
С самого утра я засел в штабе флота, просматривал по совету Астахова отчеты, рапорты и сводки за последние две недели. В этих документах говорилось о выполнении боевых задач, об атаках торпедных катеров и подводных лодок, о постановке мин, о наших и немецких потерях. Я читал с интересом, тем более, что встретил несколько знакомых фамилий.
И вот в моих руках оказался рапорт командира большого охотника старшего лейтенанта Задорожного. Старший лейтенант довольно пространно писал о том, как его катер, находясь в дозоре, обнаружил немецкую подводную лодку. Случай сам по себе ничего особенного не представлял. Но дальше Задорожный сообщал нечто необычное.
«В тот момент, когда я вышел в атаку, — писал он, — гидроакустик доложил, что звук лодки, находившейся в подводном положении, неожиданно разделился. Создалось впечатление, будто действуют две лодки. Одна уходила на норд-вест, вторая — в противоположную сторону. Я застопорил ход, чтобы разобраться в обстановке. Через две минуты сигнальщик обнаружил перископ по левому борту. Я вышел в атаку и произвел бомбометание. На поверхности появилось небольшое соляровое пятно, и всплыла бескозырка. Меня удивило, что атакованная нами „лодка“ вела себя пассивно, не пыталась даже свернуть с курса. Погрузилась она на незначительную глубину. По моему мнению, немцы использовали какой-то небольшой самодвижущийся аппарат, имитирующий шум работы настоящей лодки. Сделано это для того, чтобы отвлечь преследователей от истинной цели…»
