Георгий Косарев - Сердце прощает
Навстречу Марфе вышел советский командир, посмотрел на нее, на ребяти спросил:
— Откуда идете?
— Из села Кирсаново мы, — ответила Марфа.
Она рассказала про бомбежку эшелона, как немецкие летчикиобстреливали их из пулеметов и спросила у командира, куда им идти.Командир указал дорогу и, заспешив, стал спускаться в землянку.
На следующий день они вышли на шоссейный тракт. По нему вереницейтянулись подводы, по обочинам шли группы пешеходов. И удивительно было,что люди двигались молча, словно потеряли дар речи, даже лица детейвыражали молчаливую сосредоточенность. Марфа упросила одного из возницпосадить на подводу Коленьку, рядом с сыном уложила уцелевшие узлы. Сразусделалось легче. Но движение вдруг прекратилось и стало известно, чтовпереди на магистраль вышли немецкие танки.
Свернув с шоссе к березовой роще, беженцы остановились на привал.Виктор разжег костер, вскипятил чайник. Марфа размочила в кипятке ещесохранившиеся засохшие куски хлеба и накормила Коленьку.
Виктор и Люба сидели друг против друга.
— Смотрю я на тебя и все думаю, — вполголоса произнес Виктор.
— Неужели сейчас обо мне можно думать? — притворно удивилась Люба.
— Ты красивая...
На щеках Любы заиграл румянец. Она опустила глаза и мягко сказала:
— Не говори, Витя, глупостей, не до этого.
Виктор сорвал поблизости от себя ромашку и принялся разглядывать еелепестки.
— А у меня, Люба, нет от тебя никаких секретов.
...Беженцы не видели ни ожесточенных боев, ни грохочущих танковыхколонн противника, но, обойденные ими с двух сторон, незаметно для себяочутились во вражеском тылу.
Исхудавшая от бессонных ночей Марфа со своими детьми и Виктором еще снеделю блуждали по лесам и, вконец обессилевшие, вернулись домой.
Глава третья
В селе много говорили о войне, но большинство жителей войны пока невидели; бои обошли деревню стороной. Однако скоро по проселочному трактупотянулись машины тыловых служб фашистского вермахта: крытые брезентомгрузовики и автобусы, сопровождаемые запыленными бронеавтомобилями игруппами мотоциклистов.
Однажды, свернув с тракта, в село прикатила черная легковаяавтомашина и грузовик с солдатами. Солдаты, держа винтовки наперевес,прошлись по улице, крича:
— Рус! Рус! Выходь-и! Рус!..
Из легковой машины вылез полный щеголеватый офицер и узкоплечийсолдат в очках и с фотоаппаратом. Когда невдалеке собралось десятка двадеревенских жителей, офицер обратился к ним с речью:
— Крестьяне, слушайте меня внимательно! — он говорил по-русски, но ссильным акцентом. — Теперь вы имеете свободу, крестьяне! Вы должныблагодарить нашего фюрера и германское командование. Советский колхозтеперь нет, земля теперь... как это? принадлежит вам. Вы поняли меня,крестьяне?
Пока он говорил, узкоплечий щелкал фотоаппаратом.
— Кто поньял? — спросил офицер.
— Очень хорошо поняли, — выйдя из толпы, с иронией ответилседоволосый сгорбленный старик.
Офицер снисходительно улыбнулся, снова щелкнул фотоаппаратом. Кстарику подошел солдат и сунул ему в руки бумажный рулон.
— Да, да, это так нужно... всем плакат читать. Гут, — сказал офицер исел в свою машину. Через минуту немцы покинули село.
...Оставшись за председателя колхоза, Сидор Еремин собрал сход. Чтобылучше видеть односельчан, встал на широкий дубовый чурбак. Покручиваятемные усы, Сидор негромко сказал, что, по его разумению, надо частьурожая засыпать в общественный амбар для будущего посева, а остальноеразделить на корню по едокам.
Марфа смотрела на него и думала: «Вот так Сидор! С виду тихий дасмирный, а на самом деле вишь какой смелый, бесстрашный».
Когда Еремин кончил говорить, Марфа не удержалась и первая крикнула:
— Правильно! Разделить хлеб по едокам, и все тут, пусть каждыйзапасается им, кто знает, что дальше будет. Без хлеба-то не проживешь!
Поддержали Сидора и другие колхозники. Без особых обсуждений так натом и порешили.
* * *
Марфа с Любой усердно убирали полегшую перезревшую рожь стяжеловесным колосом. В ход пустили и старую заржавленную косу с березовымкосовищем, и щербатый затупившийся серп. Снопы обмолачивали прямо в полена истертом брезенте. Впрягались в двуколку и везли хлеб домой. Привыкшаяк труду Марфа не страшилась работы, но страшное бродило совсем рядом.
По тракту продолжали проходить воинские части. В ясные дни на востокпролетали самолеты. У Марфы холодело в груди от их натужного прерывистогогула, перед глазами вставали искореженные вагоны, неподвижныеизуродованные тела погибших.
Через неделю после сходки Сидора Еремина вызвали в немецкуюкомендатуру и стали допытываться, почему он, старшина колхоза, разделил накорню хлеб между крестьянами? Кто дал ему на это право? Почему он неподготовил хлеб для сдачи германскому командованию?
— Не я один, сообща решили, — отвечал Сидор и пожимал плечами с такимвидом, будто хотел сказать: «Откуда мы знали, что у Германии нет хлеба?Она же богата, сильна... неужто нуждается в наших подачках?»
Сидора строго предупредили, что весь оставшийся на корню урожайдолжен быть убран сообща и до единого зерна сдан германским властям; еслиже он, Сидор Еремин, еще раз проявит неуважение к приказам немецкогокомандования — будет расстрелян.
В тот же день в село Кирсаново прибыл чиновник районнойсельскохозяйственной управы Чапинский в сопровождении четырех солдат.Высокий, лысый, с аккуратно подстриженной черной бородой, похожий надореволюционного приказчика или волостного писаря, Чапинский собралколхозников на сход и объявил решение военного коменданта об уборке хлеба.
Марфа слушала его и возмущалась в душе: «Как же так, хлеб-то наш, аесть его будут они, немцы? Мы что же, теперь должны умирать с голоду?»
Чапинский, словно читая мысли Марфы, сказал с угрозой:
— Предупреждаю, не вздумайте хитрить и растаскивать хлеб! Заневыполнение приказа будете отвечать головой! Да, да, мы не остановимся ниперед чем...
— Лучше бы спалить к чертовой матери весь этот урожай, чем убирать икормить им насильников, — пробурчал себе под нос Сидор Еремин.
Виктор, стоявший рядом, спросил шепотом:
— Как ты сказал, Сидор Петрович?
— Говорю, грозой бы, что ли, или ураганом... — повторил Еремин.
— Это бы здорово! — сказал Виктор.
— Вам все понятно? — возвысил голос Чапинский.
Никто ему не ответил, а он упоенно продолжал:
— Вот и хорошо. И еще одно имею сообщить. Вашего председателя Ереминауправа освобождает от обязанностей старшины сельхозпредприятия, или,по-вашему, колхоза. За самовольный раздел хлеба он по германским законамвоенного времени подлежит расстрелу, однако господин военный комендантсчел возможным великодушно оставить его пока в качестве заложника номеродин. — Чапинский косо бросил взгляд в сторону Сидора и медленно,отчетливо добавил: — Господин военный комендант назначил старостой в вашудеревню Якова Буробина. Вы его знаете, это ваш человек, — и он указалрукой на щуплого мужичка с маленькими бесцветно-водянистыми глазами.
Яков вышел вперед, снял старый картуз с блестящим лакированнымкозырьком и поклонился присутствующим.
Марфа с недобрым любопытством уставилась на него.
— Ну, чего впилась, аль не узнаешь? — не выдержав ее взгляда, сказалЯков.
— Как не узнаю, Яков Ефимович, ты же наш, местный!
— Ну, то-то, и не пяль глазищи, я ведь не какая-нибудь заморскаяптаха. — И, входя в свою новую роль хозяина селения и обращаясь уже ковсем, заявил с неожиданными властными нотками в голосе: — Слышали всегосподина Чапинского? Это приказ боевой, военный, по указанию фюрера.Завтра чем свет за работу. Пять пудов на каждого человека — вот норма.Принимать зерно буду лично сам. Понятно?
И опять собрание ответило гробовым молчанием.
— Ну, вот и прекрасно... А теперь — марш по домам! — скомандовалЧапинский.
* * *
Была уже полночь, а Борис Простудин все ворочался с боку на бок впостели и никак не мог заснуть. «Фашисты грабят страну, превращают нас врабочий скот. И почему я должен на них работать? — с возмущением думалон. — Вот подберу себе надежных ребят и уйду в лес, буду воевать.Интересно, как посмотрит на это комсорг? Надо сейчас же выяснить...» Онсоскочил с кровати и начал быстро одеваться.
— Ты куда? — спросил со своего места дед.
— Спи, дедушка, спи. Я на минутку к Вале Скобцовой, — ответил Борис итут же скрылся за дверью.
Разбуженная резким стуком, Валя мигом подлетела к окну.
— И какому это бесу не спится ночами? — не поднимаясь с кровати,проворчала ее мать.
Стук повторился.
