Максим Михайлов - Своих не сдаю
— И тот, кто отдал этот приказ, с облегчением вздыхает и остается на свободе и в полной безопасности, — мрачно улыбнувшись, продолжил Андрей. — Все я прекрасно понимаю.
— А раз понимаешь, тогда давай с тобой по-взрослому в открытую! — прервал его следователь. — Того, кто руководил операцией все равно к ответственности не привлекут! Это большой человек в Москве, перспективная фигура. Его к делу, ни при каких обстоятельствах не примажут, с твоей ли помощью, или без нее. Понял? Однако, если ты поможешь, то отвести от него подозрения будет немного проще, вот и все… За это тебе предлагают условный срок! Именно за это, а не за то, чтобы ты топил своих уродов-начальников! Ну так как?
— Я и говорю, Иудину долю предлагаете, — кивнул головой Андрей. — Только вот плохо кончил Иуда-то… У нас в группе говорили в таких случаях «не лезь в говно, потом не отмоешься». Так что показания свои я менять не буду…
— Вот как значит, честный и гордый? Хорошо… А как же мать-старушка, о ней ты подумал? О сестренке? Им-то каково будет?
— Они поймут, — без особой уверенности тихо выговорил Андрей, еще ниже опуская голову. — Поймут… Им тоже лучше будет, если стыдиться меня не придется…
— Да нет, дорогой! Стыдиться уж точно не придется. Им вскоре вообще ничего делать не придется…
— Почему это? — вскинул голову Андрей, прожигая следака горящими беспокойством глазами.
— Потому что ты не оставляешь мне выбора, — устало произнес Шинников. — Мне нужны твои показания. И если ты не хочешь их давать, придется пойти на крайние меры. В общем, я объявляю тебе ультиматум. Либо ты сейчас и в суде говоришь то, что мне нужно, либо…
Он глубоко вздохнул, собираясь с духом, нелегко было говорить то, что сейчас необходимо сказать, нелегко даже ему, который думал о себе, что уж его-то выдубленную жизнью шкуру ничем не прошибешь.
— Либо что? — севшим голосом спросил Андрей, уже смутно догадываясь, но все еще не веря.
— Либо я передам адрес твоих родных чеченцам, — твердо закончил следователь. — Они обязательно захотят отомстить родственникам бойца спецназа, сам понимаешь. К тому же у тебя теперь целый род личных кровников. Что они сделают с твоей матерью и с сестрой догадаться нетрудно…
Андрей сидел, будто громом пораженный не в силах ни двигаться, ни говорить, ни думать. Перед глазами неотступно стояла провожающая его на вокзале со слезами на глазах мать, маленькая, как-то разом постаревшая, беззащитная, рядом с ней нетерпеливо крутилась не чувствовавшая всей трагедии момента сестренка.
— Ничего личного, парень, — говорил меж тем Шинников. — Просто так сплелись интересы, пойми… Меня самого начальники на вилы взяли, теперь я тебя беру… Неприятно мне это, но выбора, ни у тебя, ни у меня нет… Сутки тебе на раздумья. А завтра, либо показания под протокол, либо, извини… Эй, конвой, уведите его обратно в камеру!
Андрей сам не помнил, как выходил из допросной, как шел, еле переставляя ноги, по гулкому коридору СИЗО. Более-менее приходить в себя он стал лишь в камере, когда забравшись на свою дальнюю верхнюю шконку, наконец, смог позволить себе, зарыв голову в покрытую грязной наволочкой тощую казенную подушку, в отчаянии тихо завыть. Так воет попавший в капкан волк, жалуясь темному небу и пялящейся на него сверху желтым глазом луне на горькую свою волчью долю, на несправедливость и зло окружающего мира. Вот только волки обычно уходят из капканов. Не пытаются заслужить жизнь, лижа сапоги поймавшему их человеку. Не обращая внимания на боль, они перегрызают защемленную лапу и уходят на трех ногах, без надежды на дальнейшую жизнь. На трех лапах долго не проживешь. Но умирают волки всегда свободными. Андрей не мог перегрызть защемленную лапу, слишком цепко держал защелкнувшийся капкан правосудия. Но умереть он мог. Умереть стоя порой действительно лучше, чем жить на коленях, чтобы по этому поводу не говорили почитающиеся сейчас у нас за пророков приземленные и практичные американцы.
Со шконки он слез только когда в кормушку начали просовывать алюминиевые тарелки с грязной недоваренной сечкой. Присев на нижнем ярусе Андрей с усилием пережевывал клейкую, с изредка мелькавшими волокнистыми нитями вываренной тушенки массу. Ел быстро, ни на кого не глядя, больше похожий на помои едва теплый чай тоже выпил одним глотком, не смакуя, как принято. Пару раз ловил на себе удивленные взгляды сокамерников, но никто не подошел к нему, не поинтересовался причинами столь явного пренебрежения неписаным ритуалом ужина. Не принято в тюрьме без спроса лезть к человеку в душу, захочет, сам все расскажет, не захочет, нечего и пытать, а то еще за ментовскую наседку примут. После еды, улучив подходящий момент, Андрей подсел к быстроглазому, покрытому сетью татуировок кавказцу по кличке Казбек. С Казбеком за время затянувшейся подследственной отсидки он, можно сказать, сдружился. В самый первый день, когда ошарашенный, ничего не понимающий и от этого всего боящийся новичок переступил порог камеры, опытный вор-рецидивист Казбек взял его под свое покровительство. Заметив под еще не отросшими волосами на правом виске паренька характерную татуировку с расправляющей крылья летучей мышью, он по-свойски спросил:
— В спецназе служил? Какая бригада? Бердская? Ну здорово, братишка! Я тоже в свое время два года отбухал в двадцать второй, в той, что в Аксае, под Ростовом…
С тех пор между ними установились не то чтобы дружеские, но более-менее доверительные человеческие отношения. Ни о каких национальных распрях тут не могло быть и речи. Андрей еще успевший хлебнуть в детстве традиционного советского воспитания был по природе своей убежденным интернационалистом, считавшим, что людей надо делить на категории в соответствии с их душевными качествами, а не по цвету кожи, или форме и разрезу глаз. Профессиональный преступник Казбек, всю сознательную жизнь проживший в большом южном городе, вдали от родоплеменного уклада замшелых горных аулов и научившийся ценить людей за отчаянную бесшабашную лихость и фартовость, не обращая внимание на то, какому богу они молятся о ниспослании удачи, придерживался такого же мнения. А опекать паренька, напомнившего ему о далекой веселой юности и армейской службе, он посчитал своим долгом. При этом не лез назойливо со своей помощью, а просто добрым отношением, почти отцовским покровительством, так расположил молодого арестанта к себе, что тот сам делился с ним всем, что его мучило и тревожило. Вот и сейчас Андрей решил обратиться к Казбеку за советом.
— Скажи мне, Казбек, вот у вас на Кавказе кровная месть принята, да?
— Есть такое дело… — неторопливо и солидно, как и приличествует уважаемому и бывалому человеку, отвечал тот.
— А вот если кто-нибудь не может достать своего кровника, тогда как?
— Значит он трус и не мужчина… — пожал плечами Казбек, удивляясь глупости своего русского товарища. К чему спрашивать об очевидных вещах?
— Нет, ты не понял… Если он в этом не виноват. Если кровник, например, умер, или сел в тюрьму, где к нему никак не пробраться?
— Ты почему спрашиваешь? — хитро улыбнулся Казбек. — Боишься, что чеченцы тебя здесь достанут?
— Да нет, за себя я не боюсь, — отмахнулся Андрей и, решив ничего не скрывать, продолжил. — Я за семью свою боюсь. Сегодня на допросе следак пообещал, что чеченцам адрес моей семьи скажет, если я на своего командира показаний не дам.
— Ва! Вот шакал! — возмутился Казбек.
— Шакал, не шакал, а как сказал, так и сделает, — горько улыбнулся Андрей. — Скажи мне, ты ведь в этом понимаешь, поедут чеченцы мстить моим родным или нет? Что говорят ваши обычаи?
— По обычаям они должны тебя убить, а если не могут тебя, то любого другого мужчину твоего рода.
— У меня в роду нет мужчин. Только мать и младшая сестра.
Казбек долго молчал, понуро глядя в стену.
— Ну так что?! — нетерпеливо дернул его за рукав Андрей.
— Послушай, Андрей, — мягко начал кавказец. — Любому другому, кто спросил, я ответил бы, что ни один настоящий воин не поднимет руку на женщину. Кровная месть касается только мужчин. Слабым женщинам мстить недостойно. Но ты мне друг. Потому тебе скажу по-иному. Эта война ожесточила сердца, люди стали злыми собаками, выросла молодежь, которая ничего не видела кроме войны. Они не знают законов, не чтят стариков, они понимают лишь силу и всегда готовы порвать чужого. Спецназ ненавидят, и если будет случай хоть так поквитаться, его обязательно используют. Мне горько это говорить, но тебе надо знать правду, ты должен сам решить, будешь ты делать, как скажет следователь, или нет. Но если ты откажешься, твоя семья, скорее всего, погибнет.
— Спасибо, Казбек, — грустно кивнул Андрей. — Я и сам знал то, о чем ты сейчас сказал. Просто хотел еще раз услышать это от тебя. Я знаю, что я должен сделать и попрошу тебя еще об одной услуге. У тебя ведь есть лезвие?
