Константин Семенов - Нас предала Родина
Стрельба не затихала, даже наоборот, усиливалась, создавая ощущение настоящего боя. Последний раз Борис слышал такое летом, когда громили штаб-квартиру Лобазанова, здесь же, в Микрорайоне. Была ночь и черное небо, расцвеченное пунктирами трассирующих очередей. Одна из таких шальных пуль на излете попала им в окно. Стекло треснуло, но как ни странно выдержало. Трещину Борис потом заклеил изолентой.
— Что тут, Боря? — тревожным шепотом спросила Ирина, накидывая ему на плечи пальто.
— Спасибо, — машинально ответил Борис. — Да не поймешь ни черта — где-то в центре. Ты бы Мадине позвонила.
— Не отвечает. Славик, зайди в комнату! Быстро!
Сын закрыл дверь, прилип обиженным лицом к стеклу.
— Боря, а это что?
К привычным очередям добавились новые звуки — короткие гулкие хлопки. Следом еле угадывался такой же короткий визг, тут же заканчивающийся разрывом. Что-то подобное Борис уже слышал, только где.… Понадобилась секунда, чтобы замученная память отозвалась — летнее утро, площадь Ленина. Борис тогда шел на книжный базар в «Машиностроитель», но был остановлен уже на мосту. Двое молодых чеченцев с автоматами заворачивали всех назад, ничего не объясняя. С площади слышалась стрельба. Вот тогда-то Борис и услышал впервые эти хлопки с визгом. «Гранатомет», — сказал кто-то в толпе. — «Конец Гантемирову».
— Граното… — попытался сказать Борис и осекся.
Все перекрыл гулкий мощный выстрел, потом еще один. И еще один. И еще. Чаще захлопали гранатометы.
— Ира, — шепотом выдохнул Борис, — по-моему, это танки.
Славик открыл дверь, проскочил на балкон и притиснулся к перилам, всматриваясь. Еще пара выстрелов, хлопок, короткий, еле слышный визг, и вдруг громыхнуло так, что угрожающе зазвенело наспех заклеенное летом стекло. Ира схватила испуганного, совершенно не сопротивляющегося сына, втолкнула в комнату. Последним, плотно закрыв дверь, заскочил Борис.
Стекло мелко дрожало и позвякивало.
Интенсивная стрельба продолжалась еще час или два, несколько раз раздавались мощные взрывы, потом постепенно все стихло. Отдельные выстрелы и очереди, правда, еще случались, но это было уже не то. Совсем не то. Телевизор по-прежнему выдавал только мутную рябь. Несколько раз, экономя батарейки, включали приемник. Маяк постоянно сообщал про Грозный, но понять что-нибудь из этих передач было невозможно.
«По информации агентства «Интерфакс» бои идут уже в центре города. В районе президентского дворца находится около 30 танков. Войска оппозиции заняли здания КГБ и МВД республики — об этом заявил пресс-секретарь Временного Совета Руслан Мартагов.»
«В интервью ИТАР-ТАСС президент Дудаев сегодня ночью заявил, что для отражения наступления создан государственный комитет обороны».
«Попытка чеченской оппозиции захватить президентский дворец не удалась»
«… И вот только что мне принесли в студию сообщение ИТАР-ТАСС. Оно очень короткое. Председатель Временного Совета Чеченской Республики Умар Автурханов сообщил, что власть в Чечне перешла в руки Временного Совета. Это пока все».
«Главный штаб Вооруженных Сил Чечни до сих пор утверждал, что все правительственные объекты в Грозном по-прежнему находились под контролем сторонников Дудаева. Ими были выведены из строя до 20 единиц бронетехники оппозиционеров, которые потеряли убитыми около 200 человек».
От таких откровений кружилась голова, и хотелось запустить приемник в стену. Сразу вспоминались короткие заметки в газетах во время Ирано-Иракской войны. Когда одна из сторон утверждала, что продвинулась на сто километров вглубь вражеской территории, уничтожив кучу иранских танков и солдат, а ниже ровно то же самое повторяла другая сторона. Только танки и солдаты теперь были иракские. Только тогда это было далеко, и на заметки можно было не обращать внимания.
Не то что теперь.
Обзвонили всех знакомых, имеющих телефоны — никто ничего толком не знал. Правда, в центре из них никто не жил. Могли знать родители: все-таки почти рядом Президентский дворец. Увы, их телефон молчал уже давно. Сосед, обиженный, что у него, чеченца, телефона нет, самостоятельно подключил провода к распределительной коробке. Потом это же сделали еще несколько человек с улицы — всем хотелось связи на халяву. Телефоны работать перестали. Соседи ссорились, обрывали друг у друга провода, но уступать никто не хотел. В результате связи не стало ни у кого.
Безусловно, должна была знать Мадина, и Ирина набирала и набирала ее номер. Из трубки раздавались частые гудки.
Несколько раз пытался заработать телевизор: появлялась и тут же исчезала местная заставка. Наконец заставка прочно заняла экран, но на этом все и закончилось — сколько ни ждали, на экране ничего кроме заставки не появлялось. Скоро стало казаться, что она нарисована прямо на экране.
Стрельба стихла окончательно.
Ирина ушла на кухню, Борис сидел у телевизора, покуривая в приоткрытую дверь. Чем-то занялся у себя в комнате Славик.
Телефонный звонок заставил вскочить всех.
— Алло! Да, это я, Мадина, — Ирина взяла трубку первой.
— Ирина Николаевна, вы уже знаете? Нет? Все провалилось! Представляете, они умудрились проиграть, идиоты! Лобазанов был уже в Президентском дворце, оставалось совсем ничего, Ирина Николаевна. Совсем чуть-чуть! И что вы думаете? Ему никто не пришел на помощь! Все разбрелись кто куда, как стадо баранов! Танки вообще заблудились, пехота их бросила. Руководство праздновать начало, в Москву докладывать — каждый хотел первым. И когда дудаевцы опомнились, штурмом уже никто не управлял. Теперь все, Ирина Николаевна — полный разгром. Полный.… У нас рядом танк валяется без башни, рядом с домом сестры — еще один. Говорят, что все танки пожгли. И знаете.… Говорят, что в танках были русские солдаты. Ирина Николаевна, это все…
Ирина выпрямилась, прислонилась к стене, не сводя с Бориса серо-синих, таких же, как и много лет назад, глаз.
— Что, Ирочка?
— Боря, — отстраненным голосом сказала Ирина, — Боря, она говорит, что все — разгром.
— А кто кого разгромил, мам? — Славик вытащил трубку из руки мамы, положил на аппарат. — Мама, ты что — не слышишь?
— Боря… — и глаза уже почти серые. — Она говорит, что в танках были русские. Только русские… Что это, Боря?
Борис сделал шаг, не отводя взгляда от этих совсем серых, испуганных, растерянных и по-прежнему любимых глаз. Обнял за плечи — она тут же уткнулась ему в плечо, затихла.
— Это плохо, Ира. Не знаю точно насколько, но это очень, очень плохо…
Насколько это плохо они узнали уже завтра.
У поворота на Первомайскую заводскому автобусу пришлось притормозить — впереди грозно ощетинился первый пост. Половина дороги перегорожено бетонной плитой, несколько человек в новенькой форме и черных вязаных шапочках с автоматами и гранатометам и рядом кое-что новенькое — пушка. Второй пост миновали около первой городской больницы, этот был без пушки.
Первый подбитый танк увидели на перекрестке Маяковского и Карла Маркса. Танк стоял поперек дороги, наклонившись набок. Рядом, словно выпущенные кишки, валялась размотавшаяся гусеница. Второй танк, обгорелый и тоже без гусеницы, уткнулся в стену частного дома на перекрестке с Рабочей. В стене дома зияла громадная дыра. Башни обоих танков были окрашены белой краской, сейчас порепанной и обгорелой.
— Вот только так вы и можете, — тяжелым голосом нарушил молчание механик соседнего цеха Асланбек.
В этом автобусе почти никогда не затрагивались национальные вопросы, даже в сумасшедшем 91-м, когда весь город словно сошел с ума. Здесь невозможно было услышать, что русская культура бедна, как на митинге у Совета Министров. Если бы кто здесь сказал как Сослаханов, что русские только и мечтают заселить чеченские горы и пасти там свиней, его бы просто подняли на смех. И уж чтоб услышать здесь «русские не уезжайте — нам нужны рабы» — такое можно было представить только в бреду. Не то, что здесь никто не обращал внимания на национальности — нет, конечно. Все знали, кто русский, кто армянин, кто чеченец. И про политику здесь тоже говорили — куда же без этого.
Говорить, конечно, говорили. Но без обобщений. И без оскорблений.
Тот же Асланбек, года два назад отбил у идиотов из Департамента Безопасности инженера отдела сбыта Льва Львовича, которого все на заводе называли просто Львович. Несколько молодчиков, клацая затворами автоматов, тащили его тогда в машину, требуя показать, где на заводе хранится «красная ртуть». Напрасно Львович пытался объяснить, что никакой ртути, а тем более «красной», завод не выпускает. Его никто не слушал. Кто знает, что было бы, если бы не Асланбек. Не обращая внимания на угрозы, он буквально попер грудью на автоматы, и не успокоился, пока Львович не был отпущен.
