Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев
А река Мышкова, разделявшая станицу, лежала внизу, синея под звездами. Снег густым дымом сдувало с высоких ее берегов, поземка жгутами скользила, неслась по льду, обвивая впаянные в лед сваи моста.
Батарея лейтенанта Дроздовского, поставленная на прямую наводку позади боевого охранения, зарывалась в землю на самом берегу реки, и спустя три часа изнурительной работы орудия были вкопаны на полтора лопатных штыка.
Лейтенант Кузнецов, горячий, мокрый от пота, сначала испытывал азартное чувство какой-то одержимой поспешности, как испытывали это и все, слушая заглушенные расстоянием обвальные раскаты в стороне светлого сегмента неба. Каждый понимал, что бой приближается, неумолимо идет оттуда и, не успев окопаться, без защиты земли, останешься на заснеженном берегу раздетым. А лопаты не брали прокаленную холодами почву, сильные удары кирок выдалбливали лунки, клевали землю, брызгая крепкими, как кремень, осколками.
По берегу дул низовой ветер, шевелились в мутно-белой мгле фигуры солдат-артиллеристов и соседей-пехотинцев; между ними темнели щиты орудий.
Мороз, усилившийся к ночи, затруднял дыхание, не было возможности разговаривать; дышали с хрипом; иней мгновенно садился плотным налетом на потные лица, ледком залеплял веки, едва лишь кто-нибудь прекращал на минуту работу. Неутолимо хотелось пить – сгребали с брустверов пригоршнями уплотненный осколками земли снег, жевали его; пресная влага леденила горло; скрипело на зубах. Обливаясь потом, лейтенант Кузнецов безостановочно бил киркой в землю, он никак не мог остановиться. По мокрому телу под прилипшей к спине гимнастеркой шершавыми змейками полз озноб. Кузнецов с жадностью глотал снег, но пересыхало во рту, и мучила непрерывная мысль о чистой, пахучей колодезной воде, которую хотелось, задохнувшись, пить из железного ведра, окунув подбородок в холод.
– Много вы больно снега-то глотаете, товарищ лейтенант, – робко заметил Чибисов, неуклюже подгребая совковой лопатой за киркой Кузнецова. – Грудь бы не застудить. Снег – обман один. Видимость одна!..
– Ни черта! – выдохнул Кузнецов и позвал: – Уханов!
Старший сержант Уханов, без шинели, в одном ватнике, с горловым хеканьем долбивший вместе с наводчиком Нечаевым ровики, откинул кирку, спрыгнул на еще мелкую огневую позицию.
– Как идет, товарищ лейтенант? Влезаем в земной шар полегоньку?
Он дышал убыстренно, разгоряченный работой, пахло от него крепким здоровым потом, поблескивало влажное лицо.
– Неплохо было бы, – выговорил Кузнецов, – послать кого-нибудь к реке… Прорубь найти. И пару котелков с водой сюда.
– Придумано законно, – согласился Уханов, рукавом размазывая по щекам пот. – А то весь снег вокруг огневых сожрут, дьяволы. Маскировать нечем будет… Ну, кто тут деревенский мастер по прорубям? Ты, Чибисов? Давай вниз, ломик возьми!
– Смогу я, смогу… Что ж, возле реки да без воды? Сейчас я, товарищ лейтенант, все напьемся, – зачастил певуче Чибисов, и это охотливое его согласие было замечено всеми на огневой.
– А почемуй-то Чибисов? Этот не в ту сторону еще лупанет! – сказал кто-то, сомнительно хохотнув. – Ориентиры знает?
– Замолол Емеля! Соображай!
– Нет, я и говорю: прямо ловит команду в тыл!
Однако Чибисов взял ломик, вскарабкался на бруствер, молча заковылял к орудию за котелками.
– Хитер мужик, аж пробы негде ставить, – опять хохотнул кто-то. – Работать – волос не ворохнется, жрать – вся голова трясется!
– Чего напали? Сами пить не хотите? Что, Чибисов жену у вас увел, никак? Он мужик старательный, мухи не обидит! Зашумели!
– Ша, славяне! – прикрикнул Уханов. – Не трогать мне Чибисова! А ты лучше про лошадей, Рубин, соображай, это для тебя поинтересней! Перекура не было! Долби, иначе он нас тут, как клопов, передавит! Или повторить?
Все вновь заработали на огневой – заскрежетали лопатами, с тупой однообразностью забили кирками в звеневший грунт. Кузнецов поднял с земли свою кирку, но тут же выпустил ее и вышел на бруствер, глядя на свет зарева левее редких и темных домов пустой станицы, вмерзшей в синеватость ночи.
– Подойди, Уханов, – сказал Кузнецов. – Слышишь что-нибудь?
– А что, лейтенант?
– Послушай…
Тишина странная, почти мертвенная, широкими волнами распространялась от зарева – ни гула, ни единого орудийного раската не доносилось оттуда. В этом непонятном наступившем безмолвии громче и четче стали выделяться звуки лопат, кирок, отдаленные голоса пехотинцев, окапывающихся в степи, и подвывание артиллерийских машин на высотах сзади – на том берегу, где занимала оборону дивизия.
– Кажется, затихло, – проговорил Кузнецов. – Или остановили, или немцы прорвали…
– А справа? – спросил Уханов. – Тоже что-то…
Далеко по горизонту, правее зарева, прямо над крышами южнобережной части станицы, прорезалось второе сегментное свечение в небе и беззвучно вспыхивали круглыми зарницами, снизу упираясь в низкие облака, скользящие красноватые светы. Но и там стояло тяжелое безмолвие.
– Похоже на ракеты, – сказал Кузнецов.
– Похоже, – согласился Уханов. – Вроде прорвали. Правее. Прямо перед нами. Вовсю жмут к Сталинграду, лейтенант. Вот что ясно. Хотят своих из колечка вырвать. И снова крылышки расправить.
– Пожалуй.
Кто-то сказал за спиной с веселым удивлением:
– Братцы, а чего так тихо стало? Отошел, никак, немец? Небо осветил, а тихо! Стало, передумал прорываться? Понимаешь, нет?
– Ну прямо, «отошел»…
– Криво! Может, пораскидали генералы у Гитлера мозгами, решили: отменить пока!
– Вот он те даст «пораскидали мозгами», пуговиц не соберешь! – заключил въедливо-злой голос. – На ширинке ни одной не останется!
– Р-работай, кореши, долби, зубами вгрызайся!.. Дав-вай!..
Кузнецов и Уханов помолчали, слыша на берегу переговоры людей, участившееся дыхание: острия кирок с наковальным звоном тюкали в железную землю, на которую наступала эта пугающе огромная тишина, раздвинувшаяся по всему небу на юге. Уханов спросил не без раздумчивого угадывания:
– Далеко они? Как, лейтенант? Час? Два? А?
– А кто это знает! – ответил Кузнецов и опустил корябнувший мокрую шею воротник шинели: озноб не проходил, морозящей ледяной паутиной облепливал спину, во рту по-прежнему было сухо и горячо. – Окапываться нужно как бешеным. Все равно! Час или два все равно!
Снова помолчали. А безмолвие горизонта охватывало, заполняло степь, зловеще ползло и ползло на батарею от двух зарев, зажженных в черноте ночи. И постепенно начали сникать, обрываться, притухать голоса солдат на огневых; тишина эта стала угнетать всех…
– Одно бы еще… – Уханов поглядел на Кузнецова, запахнул ватник. – Одно бы еще сделал. Из нашего старшины и повара душу бы с дерьмом вытряс своими руками. Где жратва? Попробуй кто-нибудь из расчета на сутки отстать – отдали бы под суд
