Олег Метелин - Высоко над уровнем моря

Несколько очередей вспарывают воздух прямо над нами. Ныряем головой в снег. По инерции сползаем вниз по склону несколько метров и утыкаемся головой в камни огневой точки, покинутой нами. Снова стреляем, выжидая время. В голове же вместе с ударами выстрелов бьется одна мысль: «Разведчик не добрался?!»

– Костенко! – наконец принимаю решение, – Дуй наверх! Коридор помнишь где? Дуй! Я к Грачеву!

Возражать надумал…

Наотмашь бью по лицу. Голова моего героического «второго номера» от удара стукается о землю: мы по-прежнему лежим за камнями, прижавшись к склону.

На его глазах появляются слезы. Или это просто растаявший на ресницах снег?

– Это приказ! Передашь Орлову, чтобы сместил коридор на линию грачевской огневой точки. Выходить будем оттуда. Понял? Выполнять! Выполнять, сука! Пидор, застрелю! Это приказ!!!

Костенко смотрит на меня круглыми немигающими глазами и отползает в сторону.

Я кидаюсь туда, куда ушел разведчик. Надо быстрее: скоро наши откроют огонь и тогда мне трандец. По моим прикидкам, время, данное нам на отход, уже прошло, но Орлов медлит. Нас ждет? Но он не может ждать бесконечно. Лучше пожертвовать пятерыми, чем потом потерять всю роту…

Ветер свистит вокруг в унисон с пулями, которые, скорее всего, так и порхают рядом. Я их не слышу: продолжаются последствия стрельбы из «граника». Да, композитором мне уже не стать. Но то, что я сейчас глухой – даже хорошо: больше бы кланялся свинцу, терял бы темп движения…

Подтверждение тому, что «духи» зря времени не теряют, получаю тотчас же. Что-то сильно дергает за рукав, и я обнаруживаю в нем большую дыру. Боли не чувствую. Не прекращая движения, несколько раз сжимаю и разжимаю кисть. Действует. Значит, не попали, сволочи…

Разрыв рвет воздух над головой, горячая волна толкает в спину. Пропахиваю носом несколько метров. Ч-черт, РД около ячейки забыл. То-то, чувствую, что бежать легко. Аллах с этим рюкзаком – старшина спишет. Главное, чтобы меня не списали…

«Эспээс» Грача уже близко. Вон валун – за ним… Подскальзываюсь, качусь по склону мимо вовкиной «огневой точки», пока передо мной не скапливается сугроб и не останавливает падение. Если бы не он – прикатился бы прямо в руки к «духам».

Яркая вспышка чуть выше Вовкиной «огневой точки» заставляет душу сжаться от дурного предчувствия. Так и есть: Грач замолчал.

Гребу наверх по колено в снегу. Падение вниз спасло меня от осколков, которые достались на долю пулеметного расчета: Вовка продолжает молчать. Рядом очередь вспарывает снег. Не обращая на нее внимание, упрямо лезу напрямую к «эспээсу» пулеметчиков.

По лицу течет пот, заливает глаза. Смахиваю жгучую влагу обледенелой рукавицей. Ледышки, вмерзшие в сукно, словно наждак дерут кожу, но одновременно приводят в чувство. Начинаю действовать более осознанно, понимая, что пока не доберусь до Грача и его «второго номера», помочь им не смогу. Сейчас важнее не попасть под огонь «духов» и наших, которые…

Которые уже начали стрелять.

Навстречу полетели пучки трассеров и комки гранатометных зарядов. Вот что-то ритмично забухало у меня за спиной: ага, это разрывы от АГСа…

Ныряю лицом в снег и, как бульдозер, разгребая снег, начинаю ползти на животе. Сердце готово выскочить из груди, по спине текут струи пота. Нижняя рубашка то прилипает к ней, то, наоборот, приятно щекочет лопатки влажной тканью. В рукавицах – горячая вода от набившегося в них и растаявшего снега.

Быстрей! Не обращая внимания на наш плотный огонь, «духи» активно прут в наступление.

Я это определяю по становящейся все громче стрельбе. Глухота прошла – от страха что ли? Кажется, волосы шевелятся под шапкой от проносящихся над головой пуль. В животе начались спазмы. Не хватало еще обделаться, как первокласснику. В плен не хочется. Ой, как не хочется в плен…

Перед носом возникает долгожданная стенка «эспээса». Перекатываюсь через нее, в каждую секунду ожидая получить удар пули в спину. Пронесло. Прямо передо мной на спине лежит вечный грачевский «второй номер». Остановившиеся, широко раскрытые глаза парня уже успел запорошить снег – ему помощь уже не потребуется.

Грач уткнулся в опрокинутый пулемет. Кругом желтеют отстрелянные гильзы. Прикладываю два пальца к сонной артерии: жилка пульса бьется. Чуть слышно, но бьется.

Некогда выяснять, куда Грач ранен. Перетягиваю его ремнем через грудь и начинаю тянуть наверх. Тяжелая Вовкина туша обрывает руки. Кажется, что от неподъемного груза они становятся все длиннее и длиннее. Господи, как хорошо было ползти одному…

…Все, что запомнится после – это будет жар, готовый выжечь нутро, боль в ободранных коленях, и затверженное до автоматизма движение: отполз, подтянул обмякшее тело Грачева к себе, отполз – подтянул…

Я так и не доползу до верха, потеряв сознание в десятке метров от хребта – скажется перенапряжение в разряженном высокогорном воздухе и полученная накануне контузия. Нас подберут уже после отбитой атаки разведчики, которых ротный пошлет на поиски.

Вовку перебинтуют и оставят лежать вместе с ранеными. А я, чуть оклемавшись, снова стану отбивать атаки вместе с живым и невредимым Костенко.

Он все же успел добраться до наших и заявил ротному, что тот пусть его застрелит, пошлет в дисбат, но пусть сначала разрешит вытащить нас всех. Булгаков под горячую руку на самом деле чуть не кокнет моего «второго номера», пытающегося, наплевав на все, отправиться обратно, но потом все же пошлет вместе с ним ребят.

Саломатина мы найдем уже после всего. На дне ущелья. С ним случилось то, что больше всего я опасался: парень потерял ориентировку и попал в плен к «духам». И они из него нарезали ремней, пытаясь узнать, сколько нас на самом деле и какова наша задача. Впрочем, нам об этом остается только догадываться: никто из допрашивавших к нам в плен не попал. Только изуродованное тело Саломатина говорило, что его пытали.

Мы просидим на этой горе сутки, так и не увидев живые лица наших врагов.

В течение суток из белесой круговерти бурана в обе стороны будут лететь пучки трасс. В черном дыму и разметанном свинцом снеге будут рваться гранаты. И свиста пуль не будет слышно из-за неистового ветра.

Мы будем бить в молочный кисель наугад, по секторам. Задыхаясь от кислородной недостаточности. Превращаясь на рубеже обороны от неподвижного сидения в сугробы.

Что из этого можно запомнить? Спертые легкие, словно тебе в рот засунули шланг от работающего компрессора. Кровоточащие десны, не дающие прожевать как следует пищу. Непрерывная рябь в глазах от мелькающего снега. Онемевший палец на спусковом крючке автомата. Выстрелы, звучащие глухо, словно сквозь вату. И – холод, холод, холод…

Короткие передышки в пещере, стоны раненых. Мечется под пальцами огонек от сжигаемой промасленной бумаги патронных пачек. Удары реактивных снарядов и – сиплый крик Орлова: «На выход!» Ему мы подчинялись с равнодушием зомби.

Орлова убьет во время отражения последней атаки. Тогда «духи», израсходовав все «эрэсы», предпримут свою отчаянную попытку скинуть нас вниз. И будет рукопашная.

От нее в памяти останется хруст ломаемой прикладом челюсти. Клекот заливаемого кровью чужого горла. Мягко поддавшийся под пальцем курок автомата. Глухой шлепок пули, вошедшей в тело человека, чьего лица я не запомню.

Да и было ли оно, лицо? Наверняка оно, как и у нас, было обмотано тряпьем от ветра и мороза. На кромке над пропастью дрались два измотанных в нечеловеческой борьбе призрака, похожие друг на друга.

Тупое остервенение боя закончится тяжелой апатией с провалами то ли сна, то ли потери сознания.

Негнущиеся пальцы привычно будут набивать автоматные магазины патронами, которые мы соберем в подсумках убитых людей – и наших, и чужих. Потом послушно примут от соседа дымящийся чинарик, царапающий дымом ободранное кашлем горло. Холодное месиво тушенки можно будет протолкнуть в горло только водкой.

Только потом мы узнаем: наша рота, вернее, то, что от нее осталось, просидит на этом пупке сутки – пока не кончится буран, и не прилетят «вертушки». Пока «духи» – те, что не лягут под нашими пулями на склоне, не замерзнут все до одного в узкой горной щели и не будут занесены снегом.

За трофеями потом полезут десантники, что прилетят к нам на помощь. На помощь, которая уже будет не нужна. И они станут рассказывать, на что был похож в свежезамороженном виде Курбан и еще десяток его бойцов, уцелевших после последней атаки.

Но мы не захотим их слушать. Как не захотим смотреть на отделение из взвода Митина, которых горы убьют точно так же, как и моджахедов.

Наши души пронижет неземной холод, который растает не скоро. И даже слезы родных вряд ли растопят лед этих гор, этой войны. Войны, уходя с которой нам выпала громкая честь громко хлопнуть дверью.

Даже в теплых утробах «вертушек» наши грешные тела не смогут согреться. Мы не будем разматывать запасные портянки и тряпки, взятые у наших мертвых, чтобы обмотать лица, колени, ступни.