Валерий Гусев - Паруса в огне
Боцман облизал палец, высоко поднял руку:
— Западный задувает. К полудню к югу заберет.
— Это радует, — сказал Командир.
Боцман проинструктировал палубную вахту, распределил обязанности. Матросы, посмеиваясь, с интересом взялись за дело. Часть экипажа осталась на берегу.
— Отдать носовой! — приказал Боцман. — Трави правый шкот, выбирай левый! Руль на левый борт положить!
Паруса забрали ветер. Лодка дрогнула и стала послушно отводить нос от берега.
— Отдать кормовой!
Пошла, родимая.
Отойдя от берега где-то с милю, Боцман сделал маневр. Лодка увалилась и легла на другой галс так легко, будто уже не впервые двигалась под парусами.
Мы замкнули круг и вернулись к месту стоянки, ошвартовались.
— Молодец! — Командир приобнял Боцмана, хлопнул по плечу. — Если вернемся в базу… Нет, не так, — прервал он себя, поправился: — Когда вернемся в базу, представление на тебя напишу. И отпуск получишь.
Боцман усмехнулся.
— Не надо отпуска, товарищ капитан первого ранга. Лучше два представления.
Ну что? На третьи сутки вышли в море. На подводной лодке под парусами. Наш Радист все еще отчаянно пытался починить рацию. Но никак с этим делом не мог справиться. Дело в том, что он ее еще плохо знал. На лодку буквально перед рейдом поставили рацию новой конструкции. Работать на ней Радист мог, а вот найти неисправность — не получалось.
В общем, вышли мы в море. Штурман проложил курс, на котором нежелательные встречи были наименее вероятными. По словам того же Боцмана, «Дальше в море — меньше горя».
На верхней палубе постоянно находилась «парусная вахта». Не спускали биноклей с горизонта наблюдатели. Орудие и пулеметы готовы к бою. Орудийный расчет — рядом с пушкой.
В общем, ходовой режим несколько изменился. А распорядок на корабле — прежний. Аккумуляторы заправлены «под пробочку», расход энергии — минимальный: освещение и камбуз.
Все как обычно. Лишь порой в открытые люки забрызгивает волна да слышатся с палубы команды Боцмана — непривычные сперва, а позже — уже освоенные.
Радист ковыряется в радиостанции. Сопит, вздыхает, ругается. И все напрасно. Рация молчит. Ни приема, ни передачи. Штурман советует: «Ты хотя бы один контур обеспечил — на передачу с поверхности». Советует, но не надеется.
А лодка идет. Устойчивым курсом. Под двумя парусами. Боцман называет их гротом и бизанью. Грот — основной движитель, бизань — помощник рулю при маневрировании и удержании лодки на нужном курсе.
Близился первый бой.
А за ним — последний…
Самый злой враг у подлодки — самолет. Появляется внезапно, атакует мгновенно. И даже одними пулеметами может нанести кораблю критические повреждения.
Отбиваться от самолета трудно. На некоторых лодках, правда, установлены зенитные пулеметы, а то и орудия, но от них не очень большой эффект. К тому же, когда самолет высоко, его не достать, а когда пикирует или на бреющем идет, поймать его в прицел не всегда поспеешь, тут большая сноровка нужна.
Так что самая надежная защита — глубина, мгновенное погружение. Сколько раз нам нырять приходилось, когда по палубе уже пулеметная дробь сыпала! Если не успевали обнаружить самолет до того, как он в атаку пойдет.
Только вот нам теперь не нырнуть, под водой не спрятаться. Потому Командир приказал дополнительно наблюдателей-сигнальщиков выставить.
— Внимательно смотреть! Мы ведь как муха на тарелке.
— Только взлететь не можем, — добавил Штурман с досадой.
А Боцман напомнил:
— Ниже у горизонта надо глядеть. Как бы какую-нибудь «араду» не прозевать.
Поганый этот немецкий самолет «арадо». Летает он низко, по-над самой волной, обнаруживает себя в последнюю минуту, да к тому же и «заряжается» глубинными бомбами. Из всех «юнкерсов» и «мессеров» он у нас главный враг.
Курс в базу мы взяли, конечно, не самый прямой, в сторонке от основных коммуникаций, от главного, так сказать, театра боевых действий. Однако обезопаситься от самолетов этим не смогли. Поэтому наблюдали внимательно, во все стороны света, и орудийные расчеты были в полной готовности.
Непривычной была эта наша нынешняя незащищенность. Неуютно было нам в открытом море. Будто спал ты голяком под одеялом, а его с тебя кто-то сдернул. И холодно стало, и неловко. Ну что за боец без штанов?
И все мы, кто на палубе был, все время на Командира посматривали. А он спокоен. Покуривает время от времени. Да смахнет порой с лица соленые брызги. А то и пошутит.
Повезло нам с Командиром. Недаром за глаза Батей кличут. Отважный, мастер своего дела, беспощадный к врагу и к нам строгий. Однако строгость эта только на пользу шла. И потому он в каждом из нас уверен был, как в себе.
И все его действия мы одобряли, во всем его поддерживали. Бывало ведь как? Идем в атаку на конвой, нас обнаружили, бомбежка пошла. Что греха таить, иной командир не станет прорываться под бомбами, чтобы поразить транспорт или танкер, а разрядит аппараты в ближайший сторожевик — и в сторону. Наш так никогда не делал. Воевал на совесть. С таким командиром всегда победа суждена, особенно, если он весь экипаж под себя воспитал…
…Волна набегает на палубу, растекается в пене, сливается обратно в море. В антеннах тихо посвистывает ветер. Крен — туда-сюда — небольшой, с явным уклоном на подветренный борт. Дизеля глухо бормочут, заряжают батареи. Из открытого люка какой-то вкусный запах струится — Мемеля старается. Он ведь не только кок умелый, он ведь по боевому расписанию умелый пулеметчик.
Из люка высовывается голова дизелиста. Дышит он с наслаждением. Оно и понятно. Иной раз наши мотористы за месяц автономного плавания ни разу ни моря, ни неба не видят. Тоже подвиг в своем роде. Поработай-ка вот так — в трюме, в солярном духе, при тусклом плафоне. Одно удовольствие: вахту сдал, койку раскатал и спи, если дадут. А то ведь по тревоге и штаны надеть не успеешь.
Дизелист осматривается, щурится, глаза от дневного света — в разные стороны, ищет Командира:
— Разрешите отходы за борт плеснуть?
Дизелист ставит на закраину цинковое ведро, в котором густо колышется грязная солярка с пятнами отработанного масла. Как раз солнышко просвет нашло и в ведре будто зеркало заблестело. И вдруг он в этом зеркале увидел отражение беззвучно пикирующего «юнкерса». Наши-то сигнальщики горизонты от «арадо» контролируют, а облачное небо без внимания оставили.
— Пикирует! — заорал дизелист и замахнулся ведром.
Надо спасибо Одессе сказать. Мгновенно забабахал из своей пушчонки. И очень ладно: «юнкерс» отвернул, и две бомбы, что он сбросил, справа и слева упали. Но близко — лодку сперва на один борт волной положило, потом на другой.
И тут же пулеметы наши ударили трассирующими очередями. Немца не сбили, но отогнали. С воем он взмыл свечой и, пробив облака, исчез.
— Игнатьев? — спросил Командир дизелиста, опуская бинокль. — Старшина?
— Так точно!
— Благодарность в приказе.
— Так это… ведро-то я утопил.
— Это радует. Порицание в устной форме. Свободен. Сигнальщикам — замечание.
Одесса-папа повозился с затвором, с подавателем, проворчал:
— Вот гад! Шмаровоз гнилой! Еще и пикирует! Не видел, что ли, что мы под парусами идем?
— Это он от зависти, — сказал сигнальщик, проворонивший самолет. — У него-то таких парусов нету.
Посвежело, приблудившаяся льдинка стукнула в борт, он гулко отозвался. Холодно. Да, как говорит Одесса, это вам не северный берег южного моря, а таки совсем наоборот — южный берег северного.
Крутой порыв еще сильнее накренил лодку, зло надавил на парус. За кормой побежали бурунчики.
— Как под винтами идем, — сказал Боцман. — Узлов пять даем.
Тут на палубу поднялся хмурый Радист. Он все еще пытался починить рацию.
— Видал? — похвалился ему Боцман. — Красиво идем!
Накренившись, лодка резала форштевнем воду, разгоняя пенистые «усы». Как заправский парусник.
— Подумаешь, — фыркнул Радист.
— А ты подумай — подлодка под парусом! История! Ай да мы! Первые!
— Как же. — Радист был хмур, его не радовал бег по волнам, его угнетала молчащая рация. Сейчас дали бы радиограмму, и пришла бы к нам помощь. — Да вот не первые мы.
— Ага! Капитан Немо, да? — Боцман ехидно посмеялся. А мы все прислушивались к разговору.
— Мы под парусом еще раньше на «малом охотнике» ходили. — Радист оглядел скучным взглядом горизонт и направился к люку. — За «японками» охотились.
— За японками, — тут же влез в разговор Одесса-папа, — с веерами ходят и с зонтиками. Я таки…
— Помолчи, — прервал его Штурман. — Ну-ка, расскажи, — это он Радисту.
Надо тут сказать, что наш Радист на нашу «Щучку» с Тихоокеанской бригады попал. Когда она к нам добралась, тут немного экипажи переформировали. Ну это понятно и разумно. Разбавили, так сказать. У нас ведь уже боевой северный опыт, поэтому было важно, чтобы ребята с Тихого океана побыстрее северную привычку от нас переняли.
