Алексей Котенев - Последний перевал
— Танкистов надо выручать! — затревожился Терехин и, взглянув на молчавшего командира, пополз к танку.
Послать солдата на верную гибель Ермаков не решился бы, но и удерживать не стал. Трудно было решить в эту минуту, что верно, что неверно. Возможно, надо было подождать, пока угаснет пламя и станет потемнее, а может быть, надо ползти немедля, чтобы спасти товарищей. Где тут разберешь?
— Куда его понесло? Санька! — возмутился Ахмет и пополз вслед за Терехиным.
В ружейной трескотне Терехин не слышал этого окрика. Он весь был там, у подожженного танка. Сначала ползти было очень трудно: горели доски, освещая все пространство около склада. Но потом красное пламя застлало черным дымом, и стало темно. Прошмыгнув около сложенных листов шифера, Терехин подполз к танку и сразу натолкнулся на лежавшего около гусеницы человека. Это был убитый танкист. Кто именно, разобрать в темноте было невозможно.
Терехин огляделся, негромко спросил:
— Есть кто живой?
Из-под танка донесся слабый голос Бушуева.
— Как вы тут? — спросил Терехин.
— Ребята погибли, — сокрушенно ответил командир танка.
— Ах ты горе горькое! — простонал Терехин и, вытащив из-под машины командира танка, начал перевязывать ему окровавленную шею.
Ему на помощь спешил Ахмет. Полз для безопасности не прямо, а окольным путем — через пожарище, где курились недогоревшие головешки, тлела сырая солома. Задыхаясь от едкого дыма, Ахмет нещадно ругал Терехина, — ругал за то, что один пошел на такое опасное дело. Ведь запросто наскочит на японскую пулю. А допустить этого никак нельзя: Терехин дважды спасал его от верной смерти. Разве можно забыть такое?
Ахмет подполз к горящему танку в тот самый момент, когда там началась непонятная свалка. Кто-то выскочил из огня, бросился к машине. Потом промелькнули еще двое. Крик, стон.
— Бей их! — гаркнул для острастки Ахмет, дал две короткие очереди из автомата и кинулся к танку.
У гусеницы лежали убитый Бушуев и раненый Терехин. Ахмет схватил Саньку за ремень и пополз к складу. Терехин стонал от сильной боли, просил бросить его, предчувствуя близкий конец.
— Спасайся сам, уходи поскорей… — хрипел он.
— Прекрати! Расхлябанный боец… — негодовал мокрый от пота Ахмет, продолжая тащить товарища по горячей золе и по чадящим обломкам.
Из широких дверей склада валил черный клубящийся дым. В густом облаке Ахмет увидел командира взвода. Он выбрасывал горящий тюк материи. О двери стукнулась граната. Грянул взрыв. В черное небо взметнулись горящие доски, листы железа, куски обгорелых обоев. Взводный упал у горящего ящика, исчез в клубах дыма. Ахмет торопливо пополз к нему. Но его опередил выскочивший из дверей Шилобреев — схватил Ермакова под мышки, потащил к дверям.
В складе — не продохнешь. Дымились рулоны ситца, чадили свертки сукна.
— Что с танкистами? — тревожно спросил Филипп, держа на руках Ермакова.
— Все погибли, — ответил Ахмет. — Санька без сознания.
— За мной! — приказал Филипп и понес Ермакова в дальний угол склада. Там рыдала, перепуганная огнем и взрывами, Евлалия.
— Перевяжи! — коротко распорядился он, а сам опрометью бросился к выходу.
У выхода во всю ширь полыхало багровое пламя — горела воздвигнутая здесь баррикада. Шилобреев, выхватив гранату, с яростью бросил ее в пылающий дверной проем. Потом бросил вторую, третью.
— Не возьмете гады! — неистово орал он. — Не на тех напали!
Приближалась трагическая развязка.
XIV
Епифан Парамонович метался по двору как затравленный зверь. Пробежал к амбарам, потом бросился к керосиновой лавке, потом к калитке и повис на ней, ломая со зла доски и штакетник. Его грудь распирала досада, которую он не мог унять никакими молитвами и увещеваниями. В дом нежданно-негаданно явился единственный сын — наследник, тот самый сын, что грезился ему по ночам. И вот судьба-злодейка разбросала их в разные стороны. А виной всему он, отец. Ведь не кто иной, как именно он бегал сегодня утром в горы в японский отряд с запиской от Никодима Аркадьевича, в которой управляющий звал заморских дьяволов на выручку.
Епифан Парамонович не знал, что ему делать. Заскочил в дом. В доме было пусто: негодница Евлалия, видно, тоже убежала к брату. Погибнут оба, и останется он один, как старый карагач у дороги. И все из-за своей дурости. Зачем ему вздумалось говорить Ивану о японцах? Надо было просто уговорить его остаться ночевать. На колени перед ним пасть.
Нет, не с того конца он подвернул к своему сыну — хотел напугать его японцами. Кого вздумал пугать? Ермаковскую породу!
Епифан Парамонович подошел к дверям, прислушался. По железной крыше барабанил дождь. С Большого Хингана доносились едва слышные громовые раскаты. Он взглянул на черные напольные часы, подумал: «А может быть, не придут в город японцы? Побоятся?» Правда, управляющий заверил их в записке, что большевиков в городе не больше десятка. Но ведь за ними идет целая армия. Она может нагрянуть в город в любую минуту. Зачем же рисковать самураям?
Старик взял спички и потянулся к божнице, чтобы зажечь лампадку, но не успел: зазвенели стекла, вздрогнула лампадка, тишину распорол потрясающий залп. Епифан Парамонович грохнулся на пол. Значит, пришли японцы, пришли и, может быть, первой же пулей погубили его родного сына, покалечили дочь! Что же он наделал! Что натворил по своей дурости!
После первого, самого сильного огневого налета стало потише. Выделялись отдельные выстрелы, рокотали короткие пулеметные очереди. Епифан Парамонович выбежал на крыльцо, подбежал к забору и со страхом посмотрел сквозь мокрые деревья на купеческий особняк.
Бой постепенно перемещался к складу. Значит, не выдержало Иваново войско, отходит в глубь двора, к складу. Но там долго не продержаться. Значит, подходит конец. Глядя на огневые вспышки и прислушиваясь к ружейным выстрелам и пулеметной трескотне, Епифан Парамонович до боли в висках думал, как же ему вызволить своих детей из кромешного ада, куда они попали по его вине. Вначале хотел сию же минуту лезть на каменную стену ограды и утащить их силой домой. Потом надумал бежать к японскому майору, которому передавал записку, и слезно молить о пощаде. Но что он ни придумывал, все выходило глупо, бестолково.
Над каменной оградой взвился огненный змей, потом вдруг вспыхнуло высокое оранжевое пламя. «Загорелся склад», — подумал Епифан Парамонович, понимая, что подходит самое страшное. Чего не сделала пуля или граната, довершит огонь. Теперь ему не видать ни сына, ни дочери. Горе сдавило горло, из глаз потекли слезы.
И вдруг в эту скорбную минуту его осенила внезапная мысль. Он вспомнил, что под чуринским складом проходит подземный ход, который был прорыт на случай нападения хунхузов. Ход этот идет из купеческого особняка к церквушке. А ключ от него постоянно хранится у Никодима Аркадьевича.
«Скорее к управляющему!» — приказал он самому себе и кинулся от забора к дому. На секунду в голове возникло тревожное сомнение: «А вдруг заерепенится, не даст?» Забежал в завозню, прихватил топор.
— Если хорошо попросить, отдаст, — прошептал он.
Задыхаясь, он подбежал к флигелю, настойчиво постучал в дверь. Никодим Аркадьевич с минуту молчал, потом настороженно спросил:
— Кого нелегкая носит?
— Это я, я, — отозвался Епифан Парамонович.
— Чего по ночам шляешься, в такой недобрый час?
— Дело есть. Открой, ради бога.
Никодим Аркадьевич открыл дверь, торопливо провел гостя в комнату. Увидев топор, насмешливо сказал:
— Ходишь, как разбойник с большой дороги.
— Да как тут без оружия: кругом грабеж и погибель! Ты погляди — все пропало, все огнем взялось.
— Пущай горит! — со злостью прошипел управляющий. — Зато и они сгорят.
— Добро жалко, — простонал дрожащим голосом Епифан Парамонович и, не желая пока раскрывать своих намерений, взмолился: — Дай ключ от тайного хода, хоть что-нибудь спасу. Для вас же…
Никодим Аркадьевич запахнул длинный полосатый халат, сверкнул стеклышками пенсне.
— Не годится, Епифан, твоя задумка. Прознают антихристы про наш тайный ход, уползут от господней кары, как мыши. Нет уж, пускай горят вместе с добром!
Епифану Парамоновичу ничего больше не оставалось делать, как идти на последний, крайний шаг.
— Никодим Аркадьевич, нельзя им гореть! — с болью в голосе проскрипел старик и, выпучив глаза, с выдохом докончил. — Сын мой там горит! Родной сын!
— Какой сын? — удивился управляющий.
— Ихний красный командир — это же мой Ванька! Нежданно-негаданно заявился, — прохрипел Епифан Парамонович и, обронив топор, бухнулся управляющему в ноги. — Спаситель ты мой! Пожалей меня, не губи сына. И Евлалия к нему убежала. Обоих спасать надобно! Век буду тебя помнить…
