Михаил Демиденко - Приключения Альберта Козлова

«Скоро первое сентября. Мальчишки и девчонки», — думаю я. И вдруг осознаю, что в этом году, по всей вероятности, не придется учиться. И это пугает. Как же так? Я не думаю о том, как я вырасту. В конце концов мечта отца выучить нас с братом на каких-то инженеров — слишком непонятная штука. Отец говорил об институте с почтением, как о Верховном Совете, где что ни человек, то член правительства. Институт — это очень высокая для меня инстанция. Школа, одноклассники, учителя… Близко и понятно. Неужели я потерял школу, как отца, как потерял мать?

Я уткнулся в подушку… Слезы душили, и приходилось глотать воздух.

— Мне тоже не спится, — раздался голос дяди Бори. — Ты о чем думаешь?

— Да так… Вот… Книга где-то… «Герой нашего времени» затерялась.

— Ты ее прочел?

— Нет.

Дядя Боря помолчал и сказал:

— Потерял польшую ратость.

Странно он говорит, дядя Боря, путает букву «п» и «б», «т» и «д». Неужели русский язык трудный?

— Ты запишись в пиплиотеку, — советует дядя Боря. В темноте его не видно, хотя до него можно дотянуться рукой.

— Где она, библиотека? — спрашиваю я.

— В школе. Польшая пиплиотека. Правда, директор школы не дает кому попало книги, чтобы не пропали, но если ты просишь хорошо, тебе дадут. Пиплиотекарем работает Стеша — помнишь, девушка красиво пела, когда мы гуляли в деревне? Сходи обязательно! У меня будет просьба…

Я слышу, как дядя. Боря поднялся, он дышит прерывисто, волнуется.

— Алик, она тебе понравилась? — спрашивает робко Сепп.

— Кто? — спрашиваю я, точно не догадываюсь, о ком он спрашивает. Забавно дразнить дядю Борю.

— Девушка Стеша. — Дядя Боря вздыхает и откровенничает напропалую. — Я у нее был в пиплиотеке. Окончится, война, я обязательно сюда приеду. Понимаешь? Сходи в школу… У меня пудет к тебе просьба — узнай, палун, она ни с кем?.. Ну, как это у вас говорят? Играет, гуляет?

— Дружит?..

— Правильно, да, да! Узнай. Только не говори, что я просил тепя.

— Узнаю у Гешки. Мы с ним кореши.

— Что такое кореши?

— Кореши… Значит, друзья до гроба.

— И дураки оба, — вдруг встревает Шуленин. Оказывается, он еще не спит.

Дядя Боря замолкает… Чудной человек! Небось лежит красный от стыда, что его секрет подслушали.

— У моего батюшки была библиотека, — продолжает Шуленин, он думает, что говорит шепотом, — полшкафа библиотеки. Не вру! И про роды разные, и про внутренности, и про разные нарывы… Заглядишься! Столько разностей, что диву даешься. Мамаша не давала картинки глядеть. Интересно! Небось в вашей библиотеке такого и нет. Мы с пацанами ключи от шкафа подобрали, все разглядели. Что написано, никак не могли прочитать — по-иностранному, по латыни. Сепп, латынь знаешь?

— Немножко, — глухо отвечает дядя Боря.

— Тебе бы тоже интересно было посмотреть.

— Меня другая литература интересует…

— Между прочим, не думай, что безобразные книги были у моего батюшки, — по-своему понимает ответ Шуленин. — Не как у немцев разные фотографии. Когда батюшка помер, я книги загнал. Зря продал! Сам бы лучше смотрел. Польза, может быть, была бы. Ты что, жениться надумал?..

— Кто вам такую… Кто вам такое сказал? — неуверенно спрашивает дядя Боря.

— Прекратить разговоры, — раздается снаружи команда дневального.

Я еще долго лежу, ворочаюсь. Ночь тянется до бесконечности. Под утро засыпаю.

Утру суждено было стать последним в нашей с братом карьере банщиков: ее забрали из веденья роты охраны и передали в хозчасть.

Комиссия по приему «пункта помыва» состояла из подтянутого лейтенанта интендантской службы и четырех небритых красноармейцев. У одного из них затек глаз синевой, он косил зрячим глазом, точно собирался дать деру в леса. С нашей стороны присутствовали старшина роты Брагин, боец Сепп и мы с братом, БУ УПЗБВ, лишенные права голоса.

Лейтенант обошел баню, прочел от корки до корки приказ коменданта аэродрома о порядке «помыва».

— Вид живописный, — заявил он. — Дров, конечно, могли бы побольше запасти, вшивобойки нет, санобработка проводилась неполностью. Эй вы, губа, — обратился он к своим подчиненным, как выяснилось, арестованным с гарнизонной гауптвахты, — будете пилить и для бани и для кухни одновременно.

На этом сдача ПП («пункта помыва») закончилась. Уходить отсюда, от баньки, успевшей потемнеть за лето, от запруды, от березничка, изрядно пощипанного на веники, от уютной и ставшей привычной зеленой низинки, было тяжело; я быстро привыкаю к месту и людям. Рогдай уходил не оглядываясь…

Дядя Боря Сепп тоже шел грустный — мы понимали друг друга без слов. На повороте тропинки он обернулся, снял пилотку.

— Ятайга.

— Какая тайга? — не понял Брагин. — Разве здесь тайга?

— Ятайга по-эстонски означает «До свидания!»

Обидно было все-таки оставлять баньку на руки арестованным с гауптвахты!

После обеда я начал готовиться к наряду. К первому наряду в жизни…

Рогдай ходил следом, заглушая зависть, врал напропалую:

— Прохладный обещал взять меня ординарцем! Он каждый день рапорты пишет. Просит, чтоб перевели в пехоту, в разведку. Хочешь, расскажу, за что он погорел?

— Дрались в Белоруссии, — Рогдай закатил глаза, что означало: он сосредоточился и пытается красочно описать события. — Корпусная разведка, есть такая, должен знать, ей приказали разведать — понял? — что немец задумал. Нормально! Прохладный группу возглавил, дошло? Просочилась группа в тыл фрицев. Тип-топ, сено-солома, идут на цыпочках…

Служил у капитана Прохладного (он тогда капитаном был) сержант — специалист по «языкам». Брал «языка» — не пикнет. Дошло? Знал немецкий, как тетя Клара. Может, и лучше — немец с Поволжья.

Обнаружили скопление немцев в тридцати километрах от фронта. Точно! В Белоруссии хутора — ну два-три дома стоят, кругом болота разные, лес, жуть сплошная! Понял? В одной хате кричат. Что такое? Ну… пьянка, соображаешь? Ночь. Немецкие пьяные офицеры песни поют: «Гутен морген, гутен таг…» На патефоне пластинки ставят. Решили взять самого главного офицера, чтоб сразу все разузнать.

Вокруг хутора болота сушили. Канавы вырыли, как канализацию, только не засыпали, ходят прямо через канавы, и ничего. По канаве подобрались к сараю, по-пластунски — к дому. Собак на хуторе не было. Так что никто не услышал, как наши подобрались к самому дому, где гуляли фрицы. А почему собак не было? Ты заметь, может пригодиться когда-нибудь. Фрицы собак в первую очередь стреляют. Зачем? Дураки потому что. Наши глядят — часовой ходит. Обойдет хату — и в дом. Потом выйдет, обойдет — и опять в хату.

Прохладный сразу заметил — тебе бы сроду не заметить, — он заметил, что часовой, когда в дом входит, на крыльцо поднимается (в Белоруссии у каждого дома крыльцо), высоко ногу поднимает. Почему? Зачем поднимает? Ты запомни, может когда-нибудь пригодиться, — ступеньки у крыльца нет. Прохладный говорит сержанту: «Садитесь сбоку за столбик, я под крыльцо залезу. Как только часовой поднимет ногу и начнет поднимать вторую, я его за ногу дерну, ты не зевай, хватай, только тихо чтоб, ни гугу…» — «Ладно». Так и сделали. Оттащили часового к сараю. Сержант спрашивает: «Чего, мол, водки нажрались?» Часовой отвечает: «Начальника штаба дивизии СС день рождения». Сержант переоделся в форму часового…

— А часового, что, голого оставили? — спросил я.

— Не знаю. Больше он не нужен был. Наш сержант в немецкой форме вошел в хату. Его, конечно, сразу по-немецки: «Кто такой?» Он по-немецки: «Здравствуйте, я ваша тетя! Часовой, не видите, что ли, глаза разуйте. Смена караула, соображать нужно!» Ладно… Немцы успокоились, пьют дальше, патефон слушают. Как офицер выйдет в сенцы, его сразу за хобот — и к сараю. «Кто такой? Звание какое?» — «Я бедный офицер! Я ничего не знаю! Гитлер капут!» Кончат его, ждут следующего. Пять штук кончили, пока вышел начальник штаба дивизии СС, полковник. Его тоже к сараю.

Тут бы Прохладному и уходить. Приказ — «языка» добыли и рви когти. Прохладный не утерпел, приказ нарушил — решил немцам день рождения испортить: к каждому окну по бойцу с гранатой. По сигналу бросили…

Как началась заваруха!.. Кто куда… Друг в дружку стреляют. Фрицев оказалось кругом, как гноя… И откуда полезли, неизвестно. Паника, стрельба… Прохладный бежать к лесу. В темноте со своими растерялся. Бежит… Кто впереди — ножом или из автомата. Добежал до леса. Его самого там в спину штыком немец дал. Видел шрам на спине — вот-вот, от немецкого штыка. От нашего круглая, рваная дырочка, от немецкого разворот, потому что плоский, как нож. Лучше всего бить штыком в живот. Если в грудь, то может заклинить ребрами.

Очнулся он — его за руку тянут. На плечо руку положили и ведут куда-то. Прохладный соображает, лучше к эсэсовцам в лапы не попадаться. Дотянулся до финки, выхватил — и опять в обморок…