Анатолий Сульянов - Только одна ночь
— Ну, нет, Петр Самойлович, так дело не пойдет! В стороне вы не будете! Готовьте проект постановления Военного совета о продолжении работ по «Сапфиру». А я доложу свое мнение в ЦК — премию разработчикам КБ и другим присудить после полного завершения работ.
— Вы что? — Лисицын широко открыл рот, набрал воздуха, и его охватил надрывный кашель; он дергался всем телом, хрипел, шарил по карманам, пока не достал рожок с аэрозолью и не сунул наконечник в рот.
Успокоившись, он тихо, словно оправдываясь, произнес:
— Астма проклятая. Извините. Я прошу вас, Анатолий Павлович, не делать этого! Если вы лишите людей премии, то вы наживете кучу недоброжелателей. Тогда уж наверняка не будет второго этапа. Не забывайте, с кем имеете дело. Их приказом не обяжешь. Они сделают все возможное, чтобы к «Сапфиру» не возвращаться, а вместо него срочно возьмут два-три новых задания от других ведомств.
Услышанное настолько удивило Скорнякова, что он оторопел. «Как же так, — думал он, — неужели на КБ и управы нет? Это же государственное учреждение! Общие интересы превыше всего, тем более — интересы обороны страны! Надо обращаться в Москву и добиться того, чтобы систему «Сапфир» завершили в самое ближайшее время. И не отступать ни на шаг!»
В комнате наступила тишина; Лисицын, полулежа в кресле, все еще дышал тяжело и беспорядочно. Скорняков молча ходил из угла в угол, пока не остановился у стола.
— Второе. Почему вы, Петр Самойлович, так опрометчиво торопили меня с принятием решения на пуск ракет по неопознанной цели? Что вами руководило?
— Я, товарищ командующий, был уверен, что это разведчик. Его исчезновение было несколько загадочным, Кто бы мог предположить, что в это же время у рейсового самолета откажет аппаратура ответа. Разве мог я подумать о том, что РЦ так быстро «прижмется» к рейсовому самолету и пойдет с ним по трассе? Век живи — век учись. Теперь-то будем знать и эту методу иностранных разведчиков.
— Эту «методу», как вы говорите, раньше нас с вами распознал Прилепский, но мы с вами его даже не дослушали. Он первым разобрался. Чутье летчика сработало и его наблюдательность. Он смог разобраться.
— За несколько минут столько противоречивых, взаимоисключающих вводных! Я надеялся… — Лисицын запнулся, оборвал фразу, замолк, изредка бросая исподлобья короткие взгляды на Скорнякова; ему стало неловко за свое нелепое поведение там, в зале, и здесь, когда он беспрерывно оправдывался за свою неправоту, в которой он не хотел призваться.
Именно он способствовал тому, что отметку РЦ не ввели в ЭВМ, Последние годы служба шла в гору, он был на хорошем счету у начальства, особенно с появлением АСУ. Виновными были, как правило, другие, но не он; он и сейчас не считал себя полностью виноватым, но почему так дрожат руки, надломился голос…
— Мы с вами едва не погубили людей. Прими я ваше предложение о пуске ракеты — суши, как говорится, сухари. Вы — опытнейший в этом деле человек, но дали себя обмануть. А почему? Разведчик, которого вы так настойчиво опекаете, мышей перестал ловить, за обстановкой не следил. Дальше. — Скорняков сделал паузу, пригладил на висках волосы, неторопливо прошагал по комнате, отыскивая самые точные слова, которые бы убедили Лисицына. — Вы лишили права голоса Тужилина, не раз сегодня одернули Прилепского. А у них было о чем доложить. Вы не посчитались с коллективом людей. Понадеялись на свой долголетний опыт, на недюжинный ум, на АСУ. Кстати, АСУ работала безотказно. Это ваша заслуга. И тем не менее — тяжелая неприятность. Не по вине АСУ, заметьте, а по вине человека! И ворог нас на этот раз обхитрил!
«И в самом деле, — думал Скорняков, — умного, знающего дело специалиста провели, как воробья на мякине. Видимо, его почаще подправлять надо. Сами с усами, положился на АСУ. Нет бы и старый способ могли пока кое-где использовать. АСУ! ЭВМ! Панацея от всех бед! Вот оно в чистом виде шапкозакидательство! Отвык заниматься черновой работой. Симпозиумы по АСУ, коллоквиумы по автоматике. Все это надо, но не в ущерб главнейшему нашему делу — быть в постоянной готовности днем и ночью от роты и до высшей инстанции».
— Обстановка была неясная и противоречивая — согласен. Вы же должны знать, что в некоторых ситуациях АСУ может дать ложный эффект. Ввели неточную или неполную обстановку — жди неправильных выводов и предложений. Иногда у меня закрадывается сомнение в достоверности выводов, которыми вы оперируете, ссылаясь на АСУ. После исчезновения разведчика вы даже не переговорили с локаторщиками. Я полагался на вас, надеялся на ваш опыт. Это моя ошибка. Теперь, извините, придется сделать переоценку.
Скорняков умолк, остановившись в самом дальнем от Лисицына углу; он все больше сознавал, что наступил конец их доверительным отношениям, которые зародились еще тогда, когда младший по возрасту Скорняков, только что принявший полк, старался увидеть и услышать опытного Лисицына, уже командовавшего дивизией. Вспомнилась и та трудная в его жизни ночь, когда Лисицын спас Скорнякова, допустившего опрометчивость и едва не погубившего людей. «Он же помог тебе в свое время, — кто-то будто шептал на ухо Скорнякову, — помоги и ты ему. Теперь от тебя зависит — быть ему выдвинутым по должности и стать лауреатом или остаться на месте».
Лисицын беспокойно завращал подвижными, полными тревожного блеска глазами, словно ища чего-то, потом встал, нервно прошел по комнате и принялся рассказывать о том, что довелось испытать в недавнем прошлом. Он много говорил о своей работе над АСУ, о трудностях взаимоотношений с промышленниками, о том, что не хватает целеустремленных в государственных делах людей, на которых во всем и всегда можно положиться. Говорил долго, несколько раз начинал оправдываться («не доглядел», «не учел»), пытаясь как-то смягчить случившееся и вызвать у командующего сочувствие.
Скорняков слушал терпеливо, не перебивая, но, чем больше говорил Лисицын, тем быстрее в нем рос протест почти всему услышанному. Он ощущал неискренность Лисицына и унизительно-просящий тон всего объяснения, будто он, Скорняков, собирался передавать дело в прокуратуру. Теперь, когда между ним и Лисицыным возникла трещина, которая ширилась, отдаляя их друг от друга, он думал о нем так, будто Лисицын скоро исчезнет навсегда, уедет далеко-далеко со своим самомнением и самоуверенностью.
Он посмотрел на сгорбившегося, потускневшего Лисицына, и ему стало жаль его. Жену потерял, сын забулдыга, здоровье пошатнулось, подчиненные не любят. Скорнякову даже захотелось чем-то помочь ему. Действительно, взвыть можно от всего этого… Столько ему довелось за последнее время пережить — другому и за всю жизнь не доведется. А ведь каким орлом был!
Этап за этапом раскрывая ошибки Лисицына, Скорняков дотошно «прокручивал пленку времени». Он не просто нанизывал отдельные факты совершившихся событий, а объективно исследовал их причинность.
Лисицын догадывался, о чем сосредоточенно думал умолкнувший Скорняков, связывая его молчание в первую очередь с собственными ошибками и его, Лисицына, поведением в минуты стрессовой ситуации, когда РЦ шел к зоне. В нем накапливались и росли обиды («работал на АСУ, никто не хотел браться — я взялся», «диссертацией упрекнул — помогли люди, но я их отблагодарил»). Он подумал о том, что, может быть, не следовало бы браться за «Сапфир», о потерянном времени («в академию приглашали — докторскую бы защитил») и затравленно посмотрел на Скорнякова, почувствовал себя закованным в этих толстых железобетонных стенах командного пункта.
Допив чай, Скорняков поднялся и вышел. В комнате стало тихо; мягкий свет с потолка и стен высвечивал бледную зелень пушистого паласа, горбившегося от небрежно сдвинутого кресла, стоявшие в беспорядке стулья, лужицу под блюдцем на сдвинутом с места полированном столе; в воздухе стоял запах кофе и еще чего-то знакомого Лисицыну, то ли яблок, то ли варенья; он не слышал своих шагов — слабые звуки поглощались густым ворсом. Ему стало неприятно от этой тишины, и он попытался себя успокоить, забыть услышанные упреки, досадный промах в оценке первой отметки на экране локатора. Может, погорячился командующий? Остынет, глядишь, по-другому посмотрит на все, что произошло. Ну, ошибся, поспешил — с кем не бывает. Работать-то придется вместе. Когда-то Скорняков серьезно ошибся, едва людей не погубил в пургу. Всех бы замело — трое суток буран свирепствовал. «Помогите, Петр Самойлович… Может, забыл ту февральскую ночь, товарищ Скорняков?..»
Идти на КП не хотелось, да и незачем — работа шла полным ходом, и, пока офицеры не обобщат материалы контроля и не подготовят выводы, делать там нечего.
На анализ и обобщения уйдет, пожалуй, часа полтора-два, можно обмозговать все, собраться с мыслями.
Чем больше он стоял, тем сильнее ощущал усталость, даже какую-то разбитость во всем теле. «С чего бы это, — подумал Лисицын и усмехнулся. — С чего?.. За всю ночь глаз не смежил, но это не самая главная причина. Главное — тяжелый разговор с командующим… Даже мышцы болят, будто тот крестьянским цепом отделал».
