Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-1
— Ненависть и любовь — две стороны одной и той же медали. Они неразрывны. Меж ними нет границы. Всмотритесь в живое: волк, олень, кабан — все наиболее яркие, прекраснейшие виды прежде чем достигнуть победы в любви, ненавидят соперников, борются на смерть, выковывая, воспитывая, создавая себя в кровавых боях. Этот закон простирается и на человека. Через ненависть — к любви! Другого пути нет. Иначе даже не стадо, а вот этот гнусный, позорный коллектив роботов, рой пчёл в природе, коммунизм — в человеческом обществе, всесоюзный концлагерь, всемирные Соловки!
— Мы боролись, и мы повержены… конец!
— Нет, не конец еще! Мы повержены потому, что мы мало любили и недостаточно ненавидели!
Надо любить…как араб в пустыне,
Что к воде припадает и пьет,
А не рыцарем на картине.
Что звезды считает и ждет.
Так же жадно надо и ненавидеть, а ваша любовь, «Рыцарь бедный», розовенькая, жиденькая, подсахаренная, вертеровская… Грош ей цена! Нет, как Отелло любить надо, с кинжалом, с верёвкой в руке, с густой темной кровью в жилах… И густеет уже, темнеет уже эта кровавая любовь, вскипает, настаивается на ненависти…
— Где?
— Там! — указал Давиденков рукою в сторону, противоположную заходящему солнцу. — На всероссийской Соловецкой каторге… Только там! Оттуда — сквозь ненависть — к любви!
Николай Давиденков
СТИХИ
БабочкаЛиства в саду зазеленела,Над грядкой воздух разогрет.И вот, сломав свой кокон белый.Выходит бабочка на свет.Пыльца на крыльях серебрится.Сейчас взмахнёт — и в дальний путь.Вот так бы мне переродитьсяИ улететь куда-нибудь…
Воробьиные песниГремят на путях эшелоны,На стройке стучат молотки.Трамвайные стоны и звоны.Сирены, сигналы, гудки.Но слушай — всё громче и громчеКричат во дворе воробьи,Летят воробьиные песниВ открытые окна твои.Уверенно, звонко и смело.Наверх, на четвёртый этаж.И я принимаюсь за делоИ в руки беру карандаш.Помчатся за серенькой стайкой.Ни в чём непокорны судьбе.Мои воробьиные песни —Последний подарок тебе.
Над Родиной качаются синие звёзды.Реки взрываются, любимая моя,Грачи ремонтируют черные гнёздаИ мы ещё молоды, любимая моя.Мы ещё живы, мы ещё молоды.Берут меня в солдаты, любимая моя,И если не сдохнем от голода и холода,То мы ещё увидимся, любимая моя.К советским границам меня посылают.Но мы ешё увидимся, любимая моя.И если полковник меня не расстреляет.То мы ещё увидимся, любимая моя.
ПроводыСолдатская жёнушка шла за полком.Гордо солдат шагал.Кто-то ему помахал платком.Кто-то руку пожал.А за мной собака плелась.Провожая в дальний путь,И корявый вяз, задумчивый вязВеткой успел махнуть…
Всю ночь рвались бризантные снаряды.Шли на восток усталые полкиИ думал я под грохот канонады —Вот казнь моя за все мои грехи.Но смерть прошла в торжественном параде.Чтоб через год ко мне вернуться вновь.И думал я, в её глазницы глядя, —Вот казнь моя за пролитую кровь.Но для меня должно быть смерти нету.Опять живу, опять пишу стихи,И о тебе мечтаю до рассвета —Вот казнь моя за все мои грехи.
ЧасовойКавалерийский полк ускакал.Сапёры взорвали мост,А часовой на скале стоял.Не смея покинуть пост.Внизу — камнями гремел поток.Вверху — парили орлы.Он мог бы спуститься, но он не могСпуститься со скалы.И так он будет стоять на посту.Не отступая впредь,И будут в глаза ему, на лету.Горные орлы смотреть.
Парк МонсоШумит над парком непогода.Не утихает ни на миг.На скамейку возле входаСадится сгорбленный старик.Что дождь ему — что ветра свист?Уже давно кичиться нечем,И падает ему на плечиКак эполет, холодный лист.
Чей это стон? Но это не стон человека —Это шелест склонённых знамён.Это миф умирает двадцатого века.Миф, доживший до самых тяжёлых времён.Ну и что ж? Раздадим свои знанья учащимся,А безумные страсти отправим в архивИ с тяжёлой лопатой за гробом потащимсяХоронить-засыпать неудавшийся миф.
Она сказала: — Вот и осеньИ клёны жёлтые давно.Забросим же тоску, забросим!А он ответил: — Всё равно.Она сказала: — Ты печален.Ты вечно чем-то огорчён.О чём ты думаешь ночами?А он ответил: — Ни о чёмОна сказала: — Годы этиНе возвратить: такая грусть!Мы потеряли всё на свете!А он ответил: — Ну и пусть!
Я всю ночь просидел без спичек.И казалось, что из меняМатематик великий вычелПраво жить до другого дня.Я готов был пойти на это.Нo вот тут-то ты и вошёл.Милый, маленький луч рассвета —Золотистый небесный шелк.Я не видел, когда вошел тыВ щель дырявых моих дверейИ дотронулся лапкой жёлтойДо больной головы моей.Наклонясь надо мною низко.Раздвигая ресниц кусты.Дружелюбным участливым пискомУтешать меня начал ты.Ты сказал: — Будь, приятель, честным.Солнцу в очи смотреть не трусь.Грустно?! Ну и что же, и пусть!Проживёт в твоём сердце тесномРядом с гордостью и эта грусть.…И подняв затемнённые шторы.Забывая ночную страсть,Я увидел рассвет, которыйУ меня хотели украсть.
МолитваПрипоминаю все священные словаИ всех богов от Глазго до Таити.Бог христиан. Аллах, Иегова.Раскосоглазый Будда: помогите!Вы видите: я вот у Ваших ног.Язычник, поклоняющийся Богу.Так пусть же тот из Вас, кто настоящий.Укажет настоящую дорогу.
Не надо чистого белья,Не открывайте дверь.Должно быть в самом деле яОпасный дикий зверьНе знаю, как мне с вами бытьИ как вас величать —По птичьи петь, по волчьи выть.Реветь или рычать…
Гроб БонапартаПрозрачный свет в мозаичном окне.Гладь полированных скамейИ белый барьер, а за ним в тишинеХолодом скованный камень.Такой не бывает могила царейИ надписей нет на гробнице.Вот оно — сердце Европы моей.Давно переставшее биться.Не надо венков, потому что над нимКамни венками заснулиИ нет караула Над гробом такимВремя стоит в караулеМогила неизвестного солдатаГрянули и замерли оркестрыСтатуи торжественно молчатИ лежит год камнем неизвестный.Павший за отечество солдат.А вокруг под грохот барабанныйЧёрные построились рядыИ несут четыре капитанаПо ступеням белые цветы.Положили воинский подарок,Отошли — и вытянулись в рядПлакали девчонки на тротуарах —Так хорош сегодняшний парад!
КавказЧерез овраг единым махомИ по над пропастью — вперёд.Навстречу буркам и папахам.Туда, где пыль клубится прахомИ где тебя никто не ждёт.Вперёд в бешмете обветшалом.Галопом из последних сил.Чтоб горец, брякая кинжаломТебя на свадьбу пригласил!
Я вздумал привести в порядокДавно забытые делаИ много маленьких догадокОткрылись в ящике стола.Вот чьи-то серьги. Чьи — не знаюВот чей-то скомканный платок.Сижу и долго вспоминаю.Кто здесь его оставить мог.Тугие связки писем старых,Рисунки, записи, стихиИ чей-то маленький подарокУвядшей розы лепестки.И я до самого рассветаСижу над письменным столомКто подарил мне розу этуСухую память о былом?Давно клубится день морозныйИ падает холодный светНа серьги, на платок, на розу.На всё, чему возврата нет.
ДомДощечка у входа прибитаНа окнах гардины висят.За ними лежит знаменитыйВ дубовом гробу адвокат.Доносится сверху рулада.Играют в четыре руки —Им большего счастья не надоИ ночи для них коротки.А выше — всё чинно и тихо.Хозяйка у зеркала ждетПока примеряет портнихаНа ней полосатый капот.В четвёртом грохочат ботинки —С утра там царит ералаш —На свадьбе прекрасной блондинкиГуляет четвёртый этаж.А в пятом — в коморочке тесной.Один, в тишине гробовойСидит никому не известныйМечтатель с седой головойСмеяться он больше не будет.Дела его очень плохи.А вот и мансарда, где людиРисуют и пишут стихи.Над ними покатые крыши,Труба и антенны рога,А выше — гораздо вышеПлывут и плывут облака…
Светла зелёная вода.Прохладны белые ступени.Я раздеваюсь, как всегдаЧуть-чуть дрожа от нетерпенья.Какие к чёрту могут бытьТревоги или опасенья.Когда ты можешь плыть и плытьВдоль мраморной стены бассейна!
Тихо бабушка шепчет молитву,Воет вьюга в трубе дымовой,Я прочёл про кавказскую битвуИ про всадника с медной главой.Передуманы разные думки.Пересчитаны дни и часыИ в журнале на каждом рисункеПририсованы дамам усы.Чуть мерцает угол киота,А за ставнями — ветер и мрак.Там, за ставнями ходит кто-то,Но войти не может никак.Он и в окна, и в двери скребётсяИ пророчит нам всем беду.Страшный хохот его раздаётсяНа холодных дорожках в саду.Но гудит самовар сердитоИ ему подпевает сверчокИ парадная дверь закрытаНа железный большой крючок.
Звуки неслись и рыдали.Отточен был каждый звук.Но вот в театральном залеЧто-то случилось вдруг.Что-то промчалось сзади.Задело о ковёр…На самой громкой тирадеРоль оборвал актёр.Залу поклон отвесив.Вгляделся он в ряды…Ряды театральных креселНочью всегда пусты.Он подождал немножко.Но в зале царила тишь.Наверное, это кошкаПоймала где-нибудь мышь.Летучая мышьПромелькнула из-под крыши,Пронеслась через плетеньЧья-то быстрая, неслышная.Таинственная тень.На веранде стало тише.Прекратился разговор.Потому что этой мышиМы не любим до сих пор.Потому что нам неведом,Непонятен и далёкЭтот серый, непоседливый,Таинственный зверёк…
ЧасовняМы лесом шли сквозь топь и гатьНа ратные дела.А в том лесу — забыл сказать —Часовенка была.Она стояла на путиИ улыбалась нам.Ну разве это грех войтиС оружьем в Божий храм!Руками ничего не тронь.Постой и помолчи.Дрожит оранжевый огоньКопеечной свечи.Молчок, товарищи, молчок.Не раскрывайте рта.Вот вышел белый старичокПред царские врата.Сейчас он скажет почемуВступили мы в свой круг.Идём сквозь дождь, идём сквозь тьмуИ сеем смерть вокруг.Открой начало всех начал,Скажи нам всё скорей!Мы ожидали. Но молчалУпрямый иерей.Струился ладан высоко.Мерцал во тьме киот.И где-то очень далекоРаботал пулемёт
МишкаМишке этой зимой не спится —Что за шум у самой берлоги?Гром гремит, или вьюга злится.Или стонут лесные боги?Почесал косолапый темяИ полез из берлоги тесной —Для грозы как будто не время.Разузнать — интересно…Вот обвёл он поляну взглядом,Поворачиваясь еле-еле.Грохотало и бухало рядомТак, что шишки летели.И стало понятно Мишке —Не гроза это и не вьюга,А это опять людишкиУбивают друг друга.
НабегРежьте барана, варите рис.Сегодня мы с гор спускаемся вниз.Как только закатится солнце — вперёд!Плохой человек в эту ночь умрёт.Плохой человек. Чужой человек.Как только закатится солнце — в набег!
Ты прошептала: «Шаг ещё к оградеИ кончено — меня ты потерял!»Отчётливо, как на парадеЯ пять шагов к ограде отсчитал.Наутро клиппер, дрогнув парусами,Умчал меня от скучных берегов,Чтоб много лет спустя, пустыми вечерамиЯ вспоминал вот эти пять шагов.
Оставив и город и гореИ счёт проклятых годин,В открытое, чистое мореНа парусной шлюпке, один.И если я плачу, то ветерГлаза застилает слезой,И если что мило на свете.То ветер и парус косой!Гудят упругие снасти.Волна ударяет в корму,А я всё пою о счастье,О счастье быть одному.
ВагонБаян заиграл на большом перегонеИ весело стало в зелёном вагоне.Пускай темнота, пускай теснота.Мы всё-таки едем в другие места.Мы всё-таки мчимся навстречу удаче,Туда, где и солнце сияет иначе.Гремя на уклоне, скользя через мост,В зелёном вагоне за тысячу вёрст.
Полустанок живёт тишиной стародавней.Задержался курьерский — закрыт семафорИ мы видим в окне разноцветные ставни,Покосившийся дом и дощатый забор.Колокольчик у двери, калитка скрипящая.Занавески белеют за каждым окном.— С головой бы туда — в эту жизнь настоящуюЗа досчатый забор, в покосившийся дом.
Укоризну в глазах твоих вижу,Знаю сам, что кругом виноват —Третий месяц не чиним мы крышу.Зарастает крапивою сад.А сегодня — совсем уж напрасно.Разливая в бокалы токай.Загляделся на девушку в красномИ вино полилось через край.
Она дочитала книгу— Герои в конце встречались —И вышла на балюстрадуС опущенным лицом —Ах, если б в нашей жизниТак же всё получалось,Как в этой весёлой книгеС таким хорошим концом!
ЗябликМокрыми дорожкамиВыйди к старой груше,Помолчи немножко,Зяблика послушай…Оборвётся капелькаС ветки на аллею.Поглядишь на зяблика.Станет веселее.Раз уж так уверенноЛьются трели эти,То не всё потеряно.Можно жить на свете!
НадяХарактер у девочки странныйЧасами над книгой сидит,Читает про жаркие страны,В окно изумлённо глядит.И тихо, кудрявую гладя.Советует робкая мать: —Прошлась бы ты садиком, Надя,Букет незабудок нарвать!И Надя пойдёт за цветами.Вернётся — и с книгой в рукахЧитает опять на диванеО дальних, крутых берегах,О мартовских грозах над Явой,О ливнях, размывших пути…У девочки этой кудрявойТяжёлая жизнь впереди.
На столиках цветов сегодня столько.Но никого за столиками нет…У одного лишь маленького столикаОранжевый покачивался свет.Одни мы здесь. Ты щуришься в улыбке.В причёске только вздрагивает бант,Наигрывает полечку на скрипкеВ пустом саду усталый музыкант.Ему пора заканчивать работу,Программе встреч давно уже конецИ мы уходим, заплатив по счётуКровавой данью собственных сердец!
О чём бы я ни написал,Всё кажется давным давно знакомым.Как этот дом, как тополь перед домом.Как эти золотые небеса.И никуда я больше не пойдуИскать дорог в томительной тревогеДавным давно известны все дороги.Как этот сад, как иволга в саду.
В окне напротив женщина читает;Вошёл студент. Зелёный плащ на нём.Он говорит — она не отвечаетИ только тихо головой качает,А думает должно быть о другом.Вот он ушёл. Вот он проходит сквером.— Так значит кончено! — шепчу я у окна,— Ты выйдешь в люди, станешь инженером,А женщина останется одна!И так всю жизнь меня проклятье душит.Преследует повсюду и везде —Как в отчий дом входить в чужие души,Выдумывать измученных людей.
Артист, опьянённый экстазом.Бросал со сцены слова.Где надо — врывался басом.Где надо — шептал едва.И всякий сказал бы без лести:— Игра была неплоха.Лицо его жило вместеС каждой строчкой стиха.
В моём окне алеет край востока.Над гаванью становится светлейИ парусник — должно быть издалёка —Проходит мимо сонных кораблей.В ночном кафе, где сходятся матросы,Давным давно, в былые временаМы в первый раз курили папиросыИ в первый раз пьянели от вина.Заказывали красное виноИ угощали женщин до рассветаИ до рассвета, словно кастаньетыПо столикам стучало домино.Под этот стук, под тихий шорох ветра,Под ровный звон хрустального стекла,Не знаю как — легко и незаметно.Не знаю как — но молодость прошла.Всё кончено. И встречи и разлуки —Всё позади. И так отрадно мне.Что медленно, без горечи и мукиПроходит жизнь — как парусник в окне…
Чёрный деньВ углу — коробки и кульки,Пакет картофельной мукиИ ты всю эту дребеденьХранишь в углу на чёрный день.А вдруг опять голодный год,Война и бедствие… Но вотНеслышно, крадучись как тень,Приходит этот чёрный день.И нет особенной беды.Ни голодовки, ни нужды,Он чёрен только потому.Что жить придётся одному!
ВозвращениеТак долго я дома не былИ вот кивком головыВстречаю серое небо.Сизую даль Невы.У трёхэтажного домаСходятся все пути.Где ж вы, мои знакомые.Как вас теперь найти?Настойчиво и упорноЗаговорит телефон,Помчатся в разные стороныПисьма с разных сторон.И все друг друга отыщат.Иного исхода нет.Иначе — какого дьяволаЖдали мы столько лет?Всё могло быть иначе— Ах, всё могло быть иначе,—Сказал мне мой спутник в бедствии,— Без этакой неудачи,Без этих дурных последствий!Какой-то проклятый случайТолкает нас в эти беды.Ах, всё могло быть лучше.Если б не случай этот!И я ему тоже вторю:— Ах, всё могло быть славно —Плыли б сейчас по морю.На волнах качаясь плавно!Вот так мы сидим и плачемИ хлеб жуём со слезами:— Ах, всё могло быть иначе.Если б не мы сами!
ШарХотел я летать в поднебесье.Смотреть свысока на зарюПодобно воздушному шару —Тугому, как мяч пузырю.Мечта моя точно свершиласьИ мне полететь удалосьПодобно воздушному шару.Пробитому пулей насквозь.Я падал. И падая понял,Что прежде — с пустой головойПодобно воздушному шаруЛетал я над этой землёй.
НорвегияНет, я там не был. Но с детства мнеЗнакома каждая пядь,В страну, где так часто бродил во снеЯ возвращаюсь опять.Белые домики, берег крут.Запахло пенькой на миг.Спокойные люди у пристани ждутСоли, газет и книг.Трап опустили. Схожу дрожа.По виду-то я хорош —Блестящие пуговки, пёстрый шарф,На поясе — финский нож.Честь отдаю, как простой матросИ медленно, мне в ответМорскую фуражку с седых волосСнимает столетний дед.И я говорю им — сразу всем —На четырёх языках,Что здесь бы остаться хотел совсем,Что жизнь моя — в их руках.Глиняных трубочек лёгкий дымЛетит голубой канвойИ великаны один за другимКивают мне головой.Как будто я человек, а не трупИ нет за спиной моейОгня и воды, и медных труб,И кое-чего страшней.Как человек, я построю дом —Окно, четыре стеныИ выучу их язык. Потом —Обычаи их страны.Буду в горах собирать цветы,На танцы ходить в пакгаузИ толстая фрекен мне скажет: «ТыТакой же как наши. Клаус».Буду ловить у прибрежных скалУсатых, морских рачков.Как будто это не я писалКниги для дураков.
Дождь пройдётДождь пройдёт По дорогам весеннимЗастучит телеграф торопливых шагов.Солнце выглянет вдруг. И вечерние тениПонемногу покроют промокшие травы лугов.Дождь пройдёт. На блестящую крышу амбараСядет яркая птица. Сбудутся давние сны.Мы пойдём осторожно по мокрым дорожкам бульвара.Попирая ногами истомлённую землю весны.За гирляндой огней зашумит, заволнуется…?Запоют скрипачи, призывая понять и простить.Да и незачем нам вспоминать отошедшее гореИ, былое кляня, о былом потихоньку грустить.Мы вернёмся домой. Отогреем холодные руки.Свет повсюду зажжём. И прославим судьбу, не шутя,За такую, как эта, бесконечную горечь разлуки.За такие, как эти, — простые минуты после дождя.
Серый каменьПароход идёт по Каме,За кормой шумит волна,А над Камой — серый камень,Серый камень и сосна.Говорят, что в том столетьиАтаман разбойный жилИ что он под камнем этимАтаманшу схоронил.И пошёл гулять весёлыйПо дорогам удалец,Жёг станицы, грабил сёла.Угонял чужих овец.Но когда в горах далёкихУмирал от жарких ран,Наказал друзьям жестоким,Умирая, атаман.И друзья другими стали.Позабыли воровство.В Петербурге заказалиГроб свинцовый для него.Положили в гроб свинцовый.Запаяли этот гробИ напутственное словоГоворил над гробом поп.Сверху досками обшили.С дальних гор спустились вниз.Шли пустыней, морем плыли.Скорым поездом неслись.Наконец, пришли и сталиМежду камнем и сосной.Яму саблями копали.Гроб спустили бичевой.С той поры под камнем мрачнымВ бурю, вьюгу и туманВозлежит на ложе брачномРядом с милой атаман.А внизу сверкают воды,Блещет зеркало реки.Проплывают пароходы,Удят рыбу рыбаки,Вот бы знать за годы раньше,Что и я, когда смогу,Лягу с милой атаманшейНа высоком берегу,И пускай стоит векамиВ лютый холод, в летний знойСерый камень, серый камень.Серый камень надо мной.
Утром встану, выпью чаю,Помечтаю, поскучаю,Вечер запросто губя,Встречу в садике тебя…О любви с тобой поспорюИ уже крадётся к морюБлижних гор косая тень.— Вот и прожит этот день.
1.Горящий взгляд в пространство устреми —Она идёт — сквозь вьюгу и метель,Она ещё далёко за дверьми,Она ещё за тридевять земель.Но медленно — сквозь темень и туманС какой железной верой в правоту! —Она пересекает океанИ твёрдые тела, и пустоту.Пред нею расступается река,Смолкает птиц неистовая трель,Созвездия чуть теплятся, покаОна ещё за тридевять земель.Но ты её узнаешь и в пургу,И в горести, и в счастьи, и в борьбе,Её следы на мраморной снегуТоржественно приблизятся к тебеИ остановятся. Холодная лунаТебе осветит сумрак снеговойИ скроется.2.… а может быть онаК тебе примчится пулей роковойИ поцелует — пулею — взасосОт напряжения взмокший твой висок,По прядям посеребрянных волосЦепочкой кровь прольётся на песок.Она уйдёт. И станет бурой кровь,В сухой степи — спокойствие и тишь,А в двух шагах выглядывает вновьИз норки перепуганная мышь.Понять не может — в сумерках глухих,Что смерть — твоей любовницей была.Что сколько б ни влюблялся ты в других,Но ждал её.И вот она пришла.
Я стихов Державина не запомнил доныне,Трением палки о палку не умею добыть огня,Я не видел Пушкина, не слыхал Паганини,Мало ли недостатков есть ещё у меня!Но когда распахнутся дубовые, новые,Полированные двери суда.Я войду туда для последнего слова,«Виновен ли» — спросят. Отвечу? «Да!»Виновен, конечно, куда же мне деться,Решайте скорей и начнём сначала,Со мной остается Большое сердце,Хорошее сердце, каких мало.
Герман Беликов
