Dневник Z - Дмитрий Зименкин
— Отец Владимир, вы когда были в плену, вас допрашивали, грубо воздействовали… То, что вы в сане, то, что вы батюшка, могло как-то смягчить участь там?..
— Нет, — улыбнулся священник. — Были те, которые воздерживались и даже помогали, поддерживали. Но в основном там были люди с искажённым сознанием, заражённые каким-то сатанизмом, бесовщиной. Им, наоборот, пытки доставляли еще больше удовольствие. На тот момент я уже работал среди командиров, помогал. И у надзирателей было дикое желание как можно больше и извращённее поиздеваться. Поэтому было всё… Пережили много разного.
С его лица будто впервые ушла улыбка. Мыслями он вернулся в те застенки.
— Рассказывать не очень хотелось об этом и вообще вспоминать…
Я киваю головой и уже думаю сменить тему, а он продолжает.
— Но забыть-то это всё равно не получится. Нас тогда и вешали, и топили, и расстреливали.
Вдруг к Марецкому вернулась привычная обаятельная улыбка:
— Ну, вот почему я и хриповатый? А, ну, повисеть на верёвке-то, а потом быть голосистым — это сложно! — смеется.
Мы вслушиваемся в небо. Перед интервью над нами пролетели российские истребители, и мы очень надеялись, что во время съемок разговора они эффектно вернутся обратно. Наверное, вернулись после задания другим маршрутом.
— Что-то самолёты так и не прилетели, — сокрушаюсь я.
А оптимист Марецкий снова улыбается:
— Ну, что ж поделаешь. Даст бог, ещё пролетят. Главное, чтоб наши!
25 июля 2022 г
Поезд. Дорога домой. Командировка позади, но всё еще не отпускает. Мои мысли там. Хотя вагон мчит от ЛНР всё дальше и дальше, сменяя пейзажи один за другим. Так и в памяти идёт череда: люди, города, поселки, ситуации. Золотое, Горское, Северодонецк, Лисичанск, Приволье. Стрельба по дрону, залпы «Гиацинта», холодный страх в Белогоровке. Фотограф, Леший, Бугор, парень с красным флагом, дядя Серёжа с метлой, священник Марецкий, незабываемые лица казаков. Сейчас они так ярко и близко, будто уже часть твоей жизни. Но, знаю, пройдет немного времени, они уйдут на второй, третий план, что-то совсем исчезнет, что-то станет не тем, чем было, станет иным. А их место займут другие события, города, люди. Но своё место в истории моей жизни они, конечно, займут. И потом я буду иногда возвращаться к ним, доставать из памяти, снова переживать былое.
Далёк ли 2019 год? Тогда я две недели подряд расхаживал по Киеву, да ещё и фиксировал то безумие, которое творилось на улицах. Юные нацики, сплошные митинги, уличные столкновения, бардак правопорядка, начало борьбы с православной церковью, музеи с героизацией преступника Бандеры, рейтинг Зеленского стремительно падает в пропасть. При этом Киев — красивый город со своим колоритом и добрыми людьми. Где он теперь? Где те прогулки, которые сейчас просто невозможны? Где, например, академик Пешко? Он так же пропал бесследно, как и все эти моменты трёхлетней давности.
Итак, декабрь 2019 года. Мы с оператором Антоном Талановым в доме академика экономических наук Анатолия Пешко. Нас встретила его помощница, и вот мы ждём, когда вернется хозяин, чтобы записать интервью. Наконец Пешко врывается в комнату в окружении двух охранников. Снимает плащ, выкладывает на стол пистолет-пулемёт УЗИ и здоровается с нами, как с закадычными друзьями. Не так я представлял украинских академиков. Пусть даже и оппозиционных киевскому режиму. Говорит долго, интересно, но дикция оставляет желать лучшего. Позже найду в интернете, что это гиперкинетический синдром, от которого спикер страдает 16 лет. Там же в сети найду информацию о сорвавшемся покушении на убийство Пешко в 2017 году. Жаль, что я не сделал это по обыкновению перед съемкой, и в тот момент я ничего о нём не знал.
Тепло прощаемся. Академик говорит: «Мои ребята подбросят вас до гостиницы». Даёт машину и охранников. Садимся в чёрный бронированный «гелик». Впереди два крепко сбитых мужика с бритыми затылками, будто из девяностых. У меня чуть не вырвалось бодровское «Здарова, бандиты!».
От водителя исходит густой запах перегара. Мужики жалуются на отсутствие выходных. Искренне приходится сочувствовать. На полпути тихо замечают между собой, что за нами через две машины увязался «хвост» — кто-то пасёт. Продолжая разговор на отвлеченные темы, в два три рывка-перестроения отрываются от слежки. Как-то обыденно и так рутинно. Сетуют: слежки, покушения, выходных нет, выпить нормально некогда. Снова им сопереживаю…
Интересно, а что с этими ребятами сейчас? Что с самим Пешко? Обычно интернет хранит о публичном человеке хоть что-то. А тут после начала СВО вместо новостей об академике просто пустота. Вакуум. Даже не по себе. Потому цепко держу его в своей памяти. Словно образец его исторической ДНК, чтобы у Анатолия Пешко оставался шанс где-то снова возродиться.
29 июля 2022 г
Пока мы в одиночку беспечно бродили по заброшкам освобожденных Горского и Новотошковки, в подвалах, как сегодня выяснилось, кое-где всё ещё прятались вэсэушники. Пусть деморализованные, но с оружием и загнанные в угол. И вот тут вопрос наличия у журналиста на войне оружия заставляет взглянуть на эту тему пристальнее. Да, оружие военкора — слово, способное нанести урон куда больший, чем снаряд. Я размышлял об этом ранее. Но когда вопрос встаёт физически: ты или он, лучше обладать аргументом посильнее микрофона, неплохо было бы иметь шанс на самооборону. Военкоры ВОВ имели оружие и в Афгане носили автоматы, будучи гражданскими. И даже применяли его в тех критических ситуациях, когда попадали в засаду. Ведь в момент боя безоружного журналиста бойцам не то что нет возможности защищать, но они сами нуждаются в помощи. И жизнь солдата, группы может зависеть именно от лишней пары рук и одного автомата. Это не тот случай, о котором я писал ранее — убийство врага для развлечения, нажать спусковой механизм пушки, не являясь артиллеристом, так, по фану, чтобы потом байки девочкам травить. По мне, если такое делает журналист
