Николай Бондаренко - Летим на разведку
Не терпится, хочется скорее взлететь.
Мазуров смотрит на часы, улыбается, показывает вначале два пальца, затем палец и половину его — две минуты, минута и полминуты до взлета, — а потом разрешает командиру старт.
Палий дает газ и ведет машину на взлет. Взлетаем но одному. Я задался целью пристроиться к Палию до первого разворота. Надо мне это потому, что подстраивание к ведущему до первого разворота считается у летчиков шиком. Держу машину на тормозах. Даю моторам средний газ и наступаю на Мазурова, который вначале погрозил мне красным флажком, а затем раньше обычного дал белым разрешение на взлет.
Я всегда жалею моторы. Никогда без особой надобности не даю им повышенный режим. Но сегодня, под конец войны, я сдаю Палию экзамены на боевую зрелость. Я даю полный газ и не снижу его до тех пор, пока не пристроюсь к ведущему. Сегодня и я посмотрю, как Палий ведет полк. Мы, рядовые летчики, разбираемся в этом деле. Плохой опыт ведущего обычно испытываем на себе. Если Палий плохо поведет полк, он будет гнать вперед свою машину, рано и резко начнет выполнять первый разворот. А если он в этом деле мастак, то будет делать все в меру, памятуя о том, что за ним летят и стараются пристроиться двадцать шесть экипажей.
Пристраиваюсь до первого разворота.
Видно с первых минут полета, что Палий — настоящий мастер вождения групп. Он помнит о нас. Ведь последний, двадцать седьмой самолет взлетит после взлета Палия через двенадцать минут. Палий сбавил газ, идет так, что не шелохнется машина. Вот он плавно, без шараханий из стороны в сторону, выполнил левый разворот на девяносто градусов. Я лечу с Палием крыло в крыло и, как у летчиков принято говорить, «отдыхаю».
— Володя! — зову Пешего.
— Слушаю, командир.
— Здорово же ведет Палий! Так водил наш Вишняков…
— Да, я уже слышал об этом. Был бы Палий отличным командиром, если бы… Не знаю даже, как и выразиться.
— Если бы не был таким официальным?
— Именно! Ты попал в точку! — согласился Пеший.
— Володя, если хорошенько разобраться, то с нашими орлами нужно быть очень строгим. Командир должен держать подчиненных не на руках, а в руках. В этом отношении Палия с Валентиком не сравнить.
— Это правильно. Помелуйко! — зовет стрелка-радиста Пеший.
— Слушаю!
— Смотри за воздухом!
— Смотрю! Группа расчистки вступила над Грос-Диршкаймом в бой с взлетевшими «фоккерами».
— Вот хорошо. Пока подлетим к цели, от этих «фокков» одни перья останутся! — сказал громко Пеший. И, обратившись ко мне, спросил: — Хочешь, пока летим до цели, расскажу тебе любопытный случай?
— Лучше за воздухом смотри, Володя!
— Смотрю.
— Какова над Грос-Диршкаймом обстановка?
— Беляков передал, что наши «яки» сбили два «фоккера».
— Хорошо чистят! Смотрите за воздухом! — говорю я, любуясь «яками» непосредственного прикрытия. Они идут парами слева, справа, выше, ниже и впереди.
Вдруг я увидел, как слева сверху, со стороны солнца, к нашей девятке стала прорываться пара «фоккеров», но тут же она попала под предупредительный огонь идущей слева четверки «яков». Завертелась небольшая карусель. Объятый пламенем ведущий «фоккер» круто пошел к земле. Я даже улыбнулся, когда увидел, как его ведомый начал во все лопатки удирать. Да, теперь такие случаи не редки, когда вражеские истребители удирают, не принимая боя.
Впереди цель. Беру дистанцию и интервал два на два. Могу идти ближе, но это никому не нужно. Да и Палий потом упрекнет: «Я вам говорил держать два на два, а вы?..»
Ударили зенитки. Палий очень спокойно, как, бывало, наш Вишняков, без маневра, чтобы дать возможность штурману хорошо прицелиться, ведет свою машину. Так же спокойно иду рядом и я.
Ведущий сбросил бомбы; восемь «пешек» нашей девятки «разгрузились» одновременно. Палий не разворачивается, помня, что сзади идут две эскадрильи. Вот он ввел свой самолет в правый разворот.
— Володя, все наши в строю?
— Я не вижу во второй девятке одного ведомого из звена, — отвечает мне Пеший.
— Командир, над целью сбит зенитным огнем самолет Самойлова! докладывает Помелуйко.
— Выпрыгнули?
— Выпрыгнул только кто-то один.
Прошли линию фронта в обратном направлении. С небольшим снижением идем домой. После посадки подхожу к командиру полка.
— Товарищ гвардии подполковник, разрешите получить замечания по полету!
— Нет замечаний. Вы свободны, — говорит коротко Палий.
— Есть.
* * *Вот и наступил заключительный этап войны. Уже пришла, стала у порога долгожданная паша Победа.
На дворе весна: вовсю щебечут птицы… Кроны распустившихся деревьев похожи на зеленые облачка. А воздух, воздух какой! Такой он чистый, прозрачный, вымытый дождем! Эх, как хочется жить!
Мы идем в это майское утро на аэродром.
— Ребята, интересно, какой вчера кусок косы отрубил маршал Василевский? — спрашивает, ни к кому не обращаясь, Андрей Заплавнов.
— Придем на аэродром, Топорков даст линию фронта — узнаем! — сказал весело Ермолаев.
— Какая там линия фронта? Одна сопля осталась! Фриш-Нерунг, Фриш-Гаф, Фриш, Фриш… В этом болоте, ребята, нас и застанет, наверное, День Победы, — говорит штурман звена Сенкевич.
— Володя, запевай! — обращается к своему лучшему другу Монаеву стрелок-радист Иванченко.
— Это можно, — отвечает Монаев. — Мы песни петь и тарелки чистить горазды. Сейчас, Митя, только воротничок расстегну.
По дорожке по ровной, по тракту лиВсе равно нам с тобой по пути.
Прокати меня, Митька, на тракторе…
— Володя, это старая песня. Давай нашу, фронтовую!
— Можно и фронтовую!..
— Монаев! Перестань паясничать! — говорю я.
— Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела, — добродушно протянул Юрий Прастота.
— Ничего, товарищ Прастота, фашиста переживем! — отвечает Монаев.
— Эх жаль, ребята, Кольку Прозвонченкова!.. Я видел, как он на форт пикировал, так и угодил в него. Взорвался… и мы еще свои бомбы туда положили, — говорит Василий Герасимов.
— Повторил подвиг Гастелло наш Колька!
— А кто с ним в экипаже был? — спросил Николай Беляев.
— Адик Ткаченко и стрелок-радист Маринушкин.
— Адик, Адик… Хороший парень. До Дня Победы почти дошел…
— Были у нас два друга: радисты Маринушкин и Данилушкин. Фамилии интересные… И с обоими война проклятая расправилась: один погиб, другой искалечен, — замечает Сережа Стрелков.
Наш полк под вечер 8 мая при сильном зенитном обстреле бомбардировал тремя девятками укрепления и живую силу немцев на косе Фриш-Нерунг. Мы еще не знали, что это последний боевой вылет полка. А в двадцать два часа стало известно: закончилась война.
Из автоматов, пистолетов, винтовок, из ракетниц и зенитных установок мы стреляем в воздух.
— Мир!..
— Победа!..
— Ура-а!.. Ура-а!..
Объятия и поздравления…
9 мая салют Победы! 9, 10 и 11 мая мы на аэродроме в готовности номер один. Но как тихо вокруг! Не верится, что пришла она, долгожданная…
* * *Мы сидим с Андрюшей Заплавновым на траве и — чего там скрывать! вытираем слезы…
— Андрюшка, не сон ли это? Мне кажется, что я вижу просто сон… говорю Заплавнову.
— Да, Коля, повоевали мы… Более четырех тысяч самолето-вылетов совершил наш полк. И мы остались живы… Живы! Понимаешь, Колька!..
— Как хочется, чтобы никогда больше не было войны.
— Не будет, Коля, не будет! Ведь миллионы людей отдали свои жизни за это…
* * *12 мая 1945 года полки 6-й гвардейской дивизии генерала Чучева полетели на Дальний Восток.
Встреча с однополчанами
Люблю Минское шоссе. Я еду по нему в отпуск и не отрываю взгляда от его широкой асфальтовой ленты, которая напоминает мне взлетную полосу. Шуршат монотонно шины «Москвича», мелькают по сторонам телеграфные столбы, с грохотом проносятся встречные грузовики, нагруженные строительными арматурами, кирпичом, щебенкой…
Сколько времени я сижу за рулем, а конца пути все не видно. Да, велика ты, Родина!
— Подумать только, почти из конца в конец по этой дороге, — говорит жена, — прошли фашисты. Ужас! У меня даже мурашки бегут по рукам…
— И французы в восемьсот двенадцатом, — замечает старшая дочь студентка исторического факультета МГУ.
— Да, напасть на такую страну, как наша!.. На такое способны или слепцы, или сумасброды…
— А они и есть сумасброды: Наполеон… Гитлер…
Наконец на следующий день проезжаем Гомель, а затем направляемся к Речице. Останавливаюсь на высоком днепровском мосту.
— Эх, как бы я здесь, над Днепром, прошел на своей «пешечке» бреющим! не удержавшись, восклицаю я и добавляю: — А вы, между прочим, знаете, что в Речице наш Валентик живет?
