Виктор Бороздин - И опять мы в небе
В тревожных его мыслях возникало всякое, чему не хотелось верить, что хотелось отогнать… Появлялись и виденные у Кандалакши неясные очертания двух гор, промелькнувшие под быстро летящим самолетом, когда летел он два дня назад в Мурманск. Летчик кивком головы указал ему на них. Ни в карте летчика, ни в его карте, взятой им в Ленинграде, эти горы не были обозначены. И они решили тогда, что это был мираж…
…Снегопад кончился. Ветер затих, и мороз сковывал все сильнее. Облака вдруг разорвались и рассеялись, и на небе всплыла луна, огромная, вся наполненная ярким голубым светом. И все вдруг переменилось. Той непроглядной темноты, которая только что обступала их, уже не было. Заголубился, заискрился снег, заголубилась даль. Чернели только тени от деревьев, изломанные, причудливые, как провалы пещер, будто в них и спряталась на время чернота ночи. Видимость стала на десятки километров – зачем она теперь?! И среди бесконечной этой голубизны черное, уродливое, все еще дымящееся пепелище. Да по сторонам такие же черные с уродливо обгоревшими сучьями ели.
Только сейчас увидели они верхушку горы, голую, без единого деревца или кустика. До нее было каких-нибудь пятьдесят-семьдесят метров. Шли бы они чуть выше, и эта злополучная гора прошла бы под ними!
Луна все плыла, тихая, умиротворяющая. И все вокруг было так мирно, словно ничего не случилось. Что же это – насмешка над ними?.. Как только свершилась страшная, непоправимая катастрофа, все кругом прояснилось. Вот же – все как на ладони видно! То, что рядом. И то, что далеко… Может, не надо было при старте сетовать на Бурмакина за то, что он так долго возился с мотором, пусть бы мотор еще с полчасика не заводился… Может, не надо было радоваться попутному ветру, который увеличивал скорость их полета? Пусть бы дул встречный, пусть они бы боролись с ним и пришли бы к этой горе на час позже, когда здесь не было ни снегопада, ни темноты… Тогда они издалека увидели бы ее, эту гору, и вон ту, соседнюю…
Тяжело, с каким-то надсадным хрипом дышал Костя Новиков. Как ему помочь? Что можно сделать здесь, на снегу и морозе?! Конечно, их хватятся, будут искать, они не сомневались в этом. Но когда еще найдут? Кругом леса, на сотни километров.
Устинович поднялся.
– Попробую добраться до людей. Надо сообщить, где мы. Косте нужна срочная помощь.
С минуту он внимательно осматривал все кругом. Куда идти? Сколько ни вглядывался, ни малейшего намека на жилье не увидел. Лес да снег. Ни просеки, ни дорожки. Суровый, дикий край. Можно пройти и двадцать и тридцать километров, не встретив жилья, человека.
Все же он стал спускаться с кручи, придерживаясь за еловую ветвь, не обгоревшую, но пожухлую от жара. При первом прикосновении подсохшие иголки разлетелись, обнажив всю ветвь. Она была крепкая и гибкая, держаться было удобно. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как провалился по пояс. Снег, как всегда в лесу, был рыхлый, не утрамбованный ветром. И глубокий. Едва выбрался, снова ушел по плечи. Стало ясно: по двухметровым наносам без лыж не пройти. Он повернул назад, к костру.
Под руку попалась плитка шоколада. Этих плиток тут было разбросано много, их выкинуло из гондолы взрывной волной. Он отломил кусочек, машинально сунул в рот, пожевал его, но, кроме горечи, ничего не ощутил и бросил обратно в снег.
Сколько прошло времени – час? пять часов? Тридцатиградусный мороз люто прохватывал сквозь одежду, вплотную поджимал всех к костру. На Костю накинули все, что смогли найти: остатки обгорелой меховой одежды, брезент.
Алешу Бурмакина знобко потрясывало. Он сидел, неловко привалившись к еловому стволу, придерживая рукой ноющее плечо. Размяться, согреться он не мог. Боль постепенно ожила, жестоко пронизывала.
Пламя в костре суетилось, перескакивая с места на место. Виктор Почекин, не мигая, смотрел на эту суету. Перкаль быстро сгорал. Виктор вставал и, шатаясь, шел на поиски нового. Из-под наскоро намотанной на голове повязки все еще сочилась кровь.
Его опережали Матюнин и Устинович. Обходя обглоданные огнем, торчащие в стороны стальные ребра корабля, пробирались, увязая в снегу, отдирали примерзшие к заледенелому снегу куски перкаля, хотя сил, чтобы отдирать, вытягивать из снега ставшие пудовыми ноги, и у них не было. Задубелый, звенящий на морозе перкаль приволакивали к костру.
Поддерживать огонь. Это было главное, что нужно сейчас делать. Надо, чтобы пламя костра далеко было видно. Тогда их скорее найдут.
…А в Долгопрудном еще никто ничего не знает. Не знают, что нет больше тринадцати самых лучших их парней. А с изуродованного остова корабля ветер сметает черные хлопья пепла.
Но будет все. Сжавший горло жен, матерей стон: Плач осиротевших малышей. Сирены «скорой помощи». Торопливые удары в дверь – какой-то сердобольный человек, желая оградить родных от страшных «последних известий», которые должны прозвучать с первым голосом радио, по ошибке отключит не радио, а электросеть, и звонки замолчат. Столько непоправимого горя обрушится на один лишь подъезд дома ИТР, где жили все те, кого уже нет.
Анна Федоровна Гудованцева вместе с Томкой только войдут к себе домой, не успев даже снять пальто, первое, что услышат по заговорившему радио: «Катастрофа дирижабля «СССР В-6». При катастрофе погибли: Гудованцев Николай Семенович – первый командир дирижабля…» Глухо охнув, повалится на пол Анна Федоровна.
Застынет в горе полное жизни лицо Веры Деминой. Так и не сможет справиться со сломившим ее горем Полина Мартьяновна, мать Тараса Кулагина, ненадолго переживет она сына. А маленькая Люся Коняшина всю жизнь будет хранить подаренные отцом елочные игрушки: ватную папанинскую льдину и серебряный дирижаблик с красными огоньками в иллюминаторах гондолы…
Пришлют соболезнования Советскому правительству и семьям погибших аэронавтов правительства многих стран.
Пришлет соболезнование в постигшем их горе строивший вместе с ними дирижабль «СССР В-6» Умберто Нобиле.
Потянутся к Колонному залу Дома союзов длинные вереницы людей. Под троекратный ружейный салют будут установлены в каменной стене Новодевичьего кладбища тринадцать урн. Застынет над ними металлический контур летящего ввысь дирижабля.
Чтобы заменить погибших братьев, пойдут служить в воздухоплавание и авиацию Алексей Шмельков, Александр Гудованцев, Георгий Кондрашев.
В Донецке, Луганске и Казани улицам будут даны имена Гудованцева, Ритсланда, Лянгузова. В городе Долгопрудном одна из улиц будет названа улицей Дирижаблистов. На доме, где жили они, будет установлена мемориальная доска.
А к вершине этой коварно вставшей на их пути горы (Небло-горы) трудящиеся города Кандалакши проложат по заболоченному склону сквозь густые заросли леса пешеходную тропу и установят там, на пронизываемой северными ветрами высоте, где уживаются лишь мхи и карликовая березка, памятный знак героям-дирижаблистам, далеко видный всем пролетающим по этой трассе самолетам. Пройдут годы, десятилетия, но никогда не будут забыты имена самоотверженных аэронавтов.
…Луна обошла уже полнеба и, слегка затуманившись, светила с другой стороны. А потом и совсем светить перестала. Небо снова заволокли облака. Снова пришла темнота. Где-то наверху с завыванием засвистел ветер, на сидящих у костра посыпалась снежная пыль. Ветер срывал снег с макушки горы и рассеивал его по склону. Зашумели сосны, тут и там с глухим стоном стали падать с разлапистых веток глыбы снега.
Ходивший уже в дальний конец пепелища за кусками перкаля Воробьев вдруг остановился, всматриваясь в темноту. Крикнул:
– Огни!
Все разом вскочили, торопливо отбежали подальше, чтобы не мешал свет костра. Стали всматриваться в шумящую темноту. Но ничего не видели. Поднявшись с земли, подошел Бурмакин. Вытянул шею:
– Где?
Воробьев подбежал, запыхавшись. Показал:
– Вон там.
Тогда они увидели. Далеко внизу, должно быть, у подножия горы то появлялись, то пропадали скрываемые чащобой леса, скальными выступами горы, факелы или фонарики – не разберешь. Конечно, это их ищут. Но видят ли костер? Не пройдут ли мимо? И, захватив полную грудь воздуха, они закричали:
– Эге-е-е-ей!!
Вначале получилось недружно и негромко, голос не слушался. Но потом он окреп, и их «эге-е-е-ей» ветер уносил далеко. Все же они не были уверены, что их слышат. Они вернулись к костру, стали распалять огонь, поднимая его как можно выше.
Прошло еще много времени, на востоке засветилась заря, только тогда внизу, но уже ближе и ярче, замелькали огни и послышались голоса:
– Эге-е-ей! Эге-е-й!!
Это кричали им. Значит, видели их костер. К ним шли на помощь.
XI
…Они уже три дня в Кандалакше, в больнице. Врачи, да и все кандалакшцы оказывают им бесконечно много внимания, помощи. Постепенно они начали приходить в себя, но от этого еще острее сжимала болью мысль о непоправимости того, что случилось на Небло-горе.
