Алексей Ивакин - Десантура
- Значица, приехали оне. На двух машинах, больших таких. И телеги три. Ходють по дворам, собак стреляют, кошек пинают. А курам башки сворачивают и в телеги. Коз тоже - стреляют и в кузовы. А мы что, кричим, ругаемся - а они тока ржут в ответ, да пинаются. Нюрка как бросится на ахфицера, у нее ж детей пять штуков, солдат ихний - хлоп из ружжа. Нету Нюрки. Детишек -то мы разобрали по хатам. А они собрали мясо - и уехали. Вечером вернулися. Ахфицер к Тоньке пошёл жить. К солдатке-то… Тьфу!
- Агриппина Матвеевна, дальше-то что? - спросил у старушки сержант Фомичев.
- А што? Она, значитца, корову держит - немцев молочком со смятанкой кормит. Ну и нам продает. Не всем, конешно, а тока тем кто заплатить могёть. А кто заплатить-то могёт? Вот нам и покупать-то нечем, ак мы в лес ходили, дрова ей делали. Приташшым вязанку - нам-от стаканчик молочка-то, да… Я-то ладно, котейка да я. Муж-то ещё девять лет помер, когда голод-то был. А детишек, так и не случилось, не дал Господь… Ак я то молочко соседкам, у кого детишки. А Гришка в феврале помер…
- Какой Гришка, тетя Агриппина?
- Да, котейка мой! Залез к Тоньке в хлев, и немец его тамака стрельнул… Он, вишь в ведро свалился, когда лакал!
- Мать…
- Да ладно, сынок, заведу я ещё котейку. А вот детишек-то как бабы заведут, ежели вас на войне поубивают? Охохо… Иди, сынок, чай заботы у тебя военные? Прости старую, каркаю тебе тут под руку…
Агриппина Матвеевна поправила серый платок на голове, повернулась и пошагала, переваливаясь по свои старушечьим делам.
Сержант Фомичев долго смотрел ей в след. Потом поглядел, прищурившись, на желтое мартовское солнышко, и пошёл к позициям.
Хотя весь гарнизон и составлял всего лишь двадцать бойцов - оборону они держали крепко. Спасибо немцам, кстати. На второй день после взятия деревни в одном из сараев Фомичев обнаружил в сарае склад мин. В основном, противопехотных.
Немцы могли атаковать только с одной стороны. С дороги, ведущей к Большому Опуеву. С севера и востока деревню прикрывали поля и леса. С запада - речка Чернорученка и болото Невий мох. И только с юга вела дорога - узкий зимник. Именно эту дорогу Фомичев и перекрыл противотанковыми, густо пересыпав их противопехотками. И в первую же атаку у немцев подорвался там танк. И запер дорогу напрочь. А по полям танки идти не могли - глубина снежного покрова достигала полутора метров. Зима-то была снежной. Немцы пытались пройти пехотой по полям - но и там Фомичев щедро раскидал мины. Да и атаковать, проваливаясь по пояс в снегу, немцы не умели. Так атаковать никто не умеет. Кроме финнов. Финский лыжный батальон и ударил по десантникам позапрошлой ночью. И только трофейный 'МГ' с чердака вовремя ударил по цепи летящих по целине финнов. Ночи-то морозные, лунные… Так цепью и лежат, сволочи.
После чего немцы подозрительно притихли.
Даже авиация не долбит! Впрочем, это понятно. Аэродром-то наши ещё в первые дни накрыли.
- Живы, бойцы? - Фомичев спрыгнул в траншею.
- А фиг ли нам, сержант! ещё б табачку с водочкой, можно тут и до Победы прожить!
- Победу нам самим надо сделать, боец… - буркунл Фомичев. - Как тут у вас?
- Тишина, сержант! Солнце греет, птички поют. Весна скоро! Что из штаба, какие вести?
- Никаких, пока. А вы тут не расслабляйтесь. Немец, он хитрозадый. Каверзу точно думает. Ежели что… Я в штабе.
Штабом десантники Фомичева называли единственный в деревне полукаменный дом - низ кирпичный в три слоя, верх деревянный в два бревна. Даже миномётчики немецкие не могли разбить его стены. И узкие окна первого этажа надёжно предохраняли от осколков. Богатей, видать, строил ещё до Октября.
Здесь же и жила давеча Тонька со своим 'велетинаром'… Сучье вымя…
Коля Фомичев плотно закрыл дверь. В лицо пахнуло сладким теплом и запахом сушеной свеклы. Как дома. Мамка из морквы и свеклы 'камфеты' делала, нарезала долечками и сушила на печке. Сладкиеее…
В подвале десантники нашли мешок свеклы. Сначала так по паре сожрали, потом обо… обделались красно-жидким в сортире. Пришлось делать паренки. Это когда свеклу или ту же морковку, или даже репу - нарезаешь мелкими кусочками, паришь в чугунке, а потом высушиваешь на печке - вкуснейшая вещь! Камфеты, да… Как ириски, которые сержант Фомичев пробовал только раз. В самом Кирове, на вокзале.
А в избе на этот запах не обращали внимания. Бойцы яростно спорили о чем-то.
- А я не женился! Она хотела! Мать хотела! И ее мать хотела! А я не женился! Понял?
- Ну и дурак!
- Дурак, дурак, да? А вот ты мне скажи, женился бы я, а утром в военкомат!
- Ну…
- Жопу гну! Я в деревне последний парень остался. Только малолетки. Да пацаны постарше домой стали вертаться. Вона мать писала - в феврале Митька вернулся. Сосед. Гармонист первостатейный был. А безрукий сейчас. По плечи вырвано все.
- Ну…
- Не нукай! Не запряг! Рук нет, а мужицкий корень на месте! Бабы-то терпеть не умеют. Женился бы я, распечатал бы… А она к Митьке-безрукому. Ладно-то или как?
- Не ладно. А с чего взял, что она к Митьке-то побежит? Он ж ее даже прижать не сможет.
- Бабы - они такие. Прижать не первое дело. Сила мужицкая в другом месте! - Высокий парень у окна нервно колотил по стене крепко сжатым кулаком. - Вот выберусь отсюда - первым делом в банно-прачечный отряд пойду.
- Корнем трясти? - хохотнул кто-то в темноте далекого угла.
- Дура ты! Дура! Я девку голой только на пруду из кустов выглядывал!
- Сам ты дура, Фофанов. Мог бы и не только поглядеть, а и полапать как следует! Женился бы и хорошо.
- Ну уж нет! Вернусь - первым делом под подол ей полезу. Проверять. Целая она или нет.
- А ну не целая - тогда как!
- Убью, - сказал Фофанов. Спокойно так сказал. - Ее убью, хахаля убью и председателя убью.
- А председателя-то за что? - удивился голос.
- А что не доглядел…
- Эх… Да разве тут доглядишь… - вздохнул кто-то ещё. - Как там в песне-то… 'И у детской кровати тайком, сульфазин принимаешь…'
- Слышь, Колупаев, я ведь и тебя сейчас прирежу… - Фофанов стал медленно приподниматься.
- Стоять! - Фомичев рявкнул, перекрыв назревающую драку. - Обалдели, что ли? Немец вот-вот атакует, а они тут из-за баб несуществующих решили зубы друг другу посчитать!
- Извини, Фомичев! Тут чего-то Фофанова на воспоминания понесло.
- А ты, зубоскал, и готов поиздеваться, да?
Сержант Паша Колупаев встал из своего угла, тяжело вздохнув:
- Серег, извини, не со зла я!
Фофанов молча кивнул. Потом пожал протянутую руку Колупаева.
- Новости есть?
- Есть, Паш… Выйдем?
Фомичев и Колупаев вышли на воздух. Солнышко яростно наверстывало упущенное зимой, стуча капелью по уцелевшим наличникам.
- Донесение из штаба бригады, Паш. Уходим.
- Куда?
- Обратно на базу. Аэродром готов, эвакуация раненых начинается. Слава Богу, отлежались тут в тепле, подкормились немного…
- Картохой вареной…
- В лесу и картохи-то нет.
- Тоже верно. Прислали кого?
- Нет. Сами будем вытаскивать до базы.
- Звездец… Нас тут двадцать здоровых и сотня раненых! По пятерых на брата! Тарасов чем там думает-то?
Колупаев аж схватился за голову, обдумывая - как лучше эвакуировать раненых.
Фомичев вздохнул:
- Паш… Часть раненых своим ходом доберутся. Тут всего пять километров. На полпути встретят, помогут, дотащат ослабевших.
- А если…
- А если немцы… На этот счет, надо прикрытие оставить. Человек пять. С пулемётом и ПТР.
- Понятно…
Потом сержант Колупаев посмотрел в глаза сержанту Фомичеву и…
- Да, понял, Коль, понял. Я останусь.
- Паш… Я бы, но приказ-то мне…
- Нормально все будет, Коль… До темноты выждем и к вам рванем! По рукам?
Они пожали руки и разошлись - каждый по своим делам.
А ещё через два часа прощались снова.
- Догоняй!
Фомичев надел веревку от самодельных волокуш на грудь и сделал шаг вперёд. На волокушах лежал, так и не пришедший в сознание со дня атаки на Опуево, какой-то неизвестный Колупаеву боец.
Колонна раненых двинулась в лес. Каждый из здоровых тащил такую же, как сержант Фомичев, волокушу. Рядом с каждым шли, пошатываясь, те, кто мог ходить. Шли на запад. Русские солдаты привыкли ходить на запад. Хоть и темна вода в облаках, но и в эту войну - так они надеялись - дойдут до запада. Никто из них не помнил - как родился, никто не знает - как умрет. А женщины смотрели на их бритые, когда-то затылки. Забинтованные, грязные, обросшие затылки. Никто из бойцов не оглядывался. Они отступали на запад.
А какая-то бабушка крестила и кланялась каждому из колонны:
- Святый Боже…
Голова забинтована, глаз нет. Но идёт сам, держась за плечо товарища. И несет винтовку.
- Святый крепкий…
У этого оторвана рука по локоть. Лицо бледное-бледное. идёт. Оглядывается. За ремнем граната.
