Владимир Осинин - Полк прорыва
Перед дубовой рощей лежала полоса тумана. Они постояли у оврага, послушали соловьев, которые насвистывали в зарослях черемухи, и вернулись.
На поляне их поджидал какой-то генерал. Он был в шинели, перетянут ремнями, плотный, в очках, виски коротко подстрижены, почти голые, кожа на подбородке отвисла, белая, будто припудрена. Увидев Хлебникова, генерал принял стоику «смирно».
— Что это вам не спится, не отдыхается, Семен Карпович? — сказал маршал. — Или вас ко мне привели какие-нибудь срочные дела?
— Какие теперь у меня могут быть срочные дела, товарищ маршал? Просто не спится, как в молодости.
— Это плохо. Ночью надо спать. И желательно крепким сном.
Шорников отдал честь генералу, но генерал был настолько сосредоточен, что, беседуя с маршалом, не заметил майора, и только уже после, когда Хлебников стал представлять ему Шорникова, кивнул и очень мягким, каким-то профессорским голосом сказал:
— Генерал Звонов. Преподаватель тактики одной из академий. Вы не у меня учились?
— Нет.
— А мы с Кириллом Петровичем знакомы давно. Когда он был еще полковником, а я уже генералом. Помните? — обратился он к маршалу.
— Как не помнить! Особенно то утро — двадцать второго июня.
— О да! — вздохнул генерал.
Они разговаривали намеками, вспоминали что-то такое, что было понятно только им двоим. И неожиданно Хлебников сказал:
— Все ясно. Можем остаться каждый при своем мнении.
Генерал Звонов не обиделся.
— Думаю, что мне будет полезно побывать на этих учениях, — мягко, почти доверительно сказал он. — Надо немного вдохнуть новой жизни в свои лекции. Время сейчас такое… Идеи рождаются прямо-таки умопомрачительные.
— Возможно. И как вы лично к этому относитесь?
— Но ведь есть уже мнение…
— Потому я и спрашиваю… Вы читали книгу товарища майора «На танках сквозь атомное облако»?
— По-моему, я даже ее рецензировал.
— За что да простит вас бог! — усмехнулся маршал.
— Но я должен быть объективен. Вы понимаете меня…
— Должны — не должны, но понимаем. Многое в нашей жизни требует мужества. Труднее всего приходится тому… Но не будем об этом! Мы с вами разными глазами смотрим на одни и те же вещи.
Генерал и маршал шли молча. Первым заговорил Звонов:
— Я был сегодня в лесу, там такая сушь.
— И в мире тоже. Хоть табличку вешай: «Осторожно с огнем!» Достаточно искры — и все взорвется. А вы… Почитаешь ваши статьи, и плакать хочется. Нет, слишком опасна эта игрушка — ядерная бомба, Если отрицать это, то легко можно разучиться говорить правду своему народу. А ведь именно он всегда выносил все беды.
— Все верно, все верно, товарищ маршал.
К Хлебникову подошел адъютант и что-то шепнул ему.
— Извините, я должен покинуть вас, — сказал маршал и торопливо зашагал к лесу.
— Что ж, пойдемте и мы, — сказал Шорникову генерал. — Меня всегда удивляла твердость характера этого человека. И его какая-то доброта, богатство души. За это он и пользуется такой популярностью в войсках. Но боюсь, ему придется сойти с арены. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Не совсем.
— Жизнь есть жизнь, и она работает против него.
— Теперь я совершенно ничего не понимаю.
— Да вы не утруждайте себя. Просто я был на одном представительном совещании. Каждый видит, что ядерное оружие не просто средство угрозы…
— Вот потому-то нам и надо иметь какую-то защиту в бою.
— Верно говорите.
— И пока что танки заменить нечем.
— И с этим я согласен. Но вы понимаете… Опять вы: танки, танки. И даже такие люди, как маршал Хлебников, могут вас поддерживать. Но…
Он не касается его книги. Не считает нужным вступать в полемику с каким-то майором. Проехался в рецензии…
— Вот такие-то дела, юноша. Тревожит меня судьба Кирилла Петровича. И удивляет, что он будто не замечает ничего. О ком-то сказал: «Горячие головы!» Но, честно говоря, ему терять нечего. Не то что я! Маршал есть маршал!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
После учения Хлебников отпустил адъютанта с «Чайкой», сам пересел в газик и никому не сказал, куда поедет.
До его родных мест было не более двухсот километров. Теперь это не расстояние! Половину пути можно проехать по шоссе, остальное — по грейдерным дорогам.
Какое удовольствие быть вот так, одному, без свиты, не боясь, что куда-то опаздываешь или что-то не успел сделать, — дышится легче и думается яснее.
Газик бежит и бежит. Уже асфальт кончился, пошла полевая дорога, газик ковыляет на ухабах, выбирается из луж.
А на «Чайке» поехал в Москву генерал Звонов. Любил он раньше раскатывать в хорошей машине. Перед самой войной у него была новенькая эмка. Сверкала вся. Появлялся на ней в гарнизонах, производя переполох.
Катит, катит газик. Будто в те страшные ночи перед Перемышлем.
…Густая темнота и гул моторов, бесконечные колонны уставших бойцов. Корпус выступил навстречу врагу. Бойцы идут и верят, что опрокинут и погонят фашистов. И ему, комкору, не хочется разубеждать их: быть может, все окажется проще, чем он думает. А мысли у него самые мрачные. Утешает пока одно — корпус в состоянии драться.
В том, что это война, теперь уже никто не сомневается.
Накануне было получено распоряжение — не поддаваться ни на какие провокации, не открывать огня по немецким самолетам, которые пересекают нашу границу: все недоразумения будут решаться по дипломатическим каналам. И вот дежурный доложил: горят парки, есть убитые и раненые. Целые эскадрильи пошли куда-то на восток. Что делать? А самолеты снова заходят на бомбежку. Дежурный ждет ответа.
Хлебников приказал:
— Открыть огонь из всех зенитных орудий и пулеметов. Я сейчас буду.
Быстро оделся, выбежал на улицу. Там его уже поджидала машина.
Подъезжая к воротам городка, он видел, как бомбардировщики прошли чуть не над самыми крышами казарм. И вдруг начали загораться и падать, взрываться и разваливаться на куски.
Один из самолетов упал возле штаба корпуса, другой на командирские домики, третий зацепил крылом за фронтон столовой. Видимо, немецкие летчики не рассчитывали на ответный огонь. Новые звенья самолетов расстраивались, еще не долетая до цели. По ним в упор били зенитки и пулеметы.
— Горят! Горят, гады! Ура! — кричал часовой у ворот.
Но самолеты уже успели нанести большой ущерб гарнизону. Взрывались баки с бензином, горел штаб, а там тяжелые сейфы с картами.
Из эмки, которая остановилась под акацией, вышел генерал Звонов и, захлебываясь дымом и потрясая над собой руками, сокрушенно кричал:
— Хлебников! Вы совершили безумие! Неужели не понимаете, что это даст повод Германии обвинить нас в нарушении мирного договора и потребовать компенсацию за сбитые самолеты! Немедленно напишите объяснительную записку.
«Неужели и на этот раз всего-навсего недоразумение? По ошибке немецкие самолеты стали бомбить? Приняли наш гарнизон за свой полигон?»
«Гу… гу… гу…»
Звонов задрал голову к небу. Самолеты шли высоко — десятки, сотни — куда-то дальше. На Киев, Львов… Зенитные орудия били лихорадочно.
Звонов стал закуривать, руки его тряслись. Как представитель штаба армии он никаких новых указаний получить не успел, а жить вчерашним днем уже было нельзя.
— Что же это происходит?
— Война, товарищ генерал.
— Возможно. Хотя не может быть. Боюсь, что придется вам отвечать, товарищ комкор.
— Перед кем отвечать? Перед Гитлером?
И все же генерал повторил:
— Объяснение напишите. На всякий случай. У нас, мол, тоже произошла ошибка.
Немецкие самолеты в последнее время часто вторгались в наше воздушное пространство. И немецкие дипломаты обычно отвечали: сбились с курса.
— Политика есть политика!
— Ее уже давно делают корпуса и дивизии! И эти самолеты с крестами.
— А я все еще не могу поверить.
— Война, товарищ генерал! Война! И будем выполнять свой долг. Я жду ваших указаний.
— Потерпите немного. Мы их получим.
Звонов сел в эмку, но снова вылез, расстегнул ворот гимнастерки, спросил:
— Что делают вверенные вам части?
— То, что предписано инструкцией по боевой тревоге.
— Но ведь тревоги никто не объявлял.
— Я объявил.
— Об этом тоже обязательно укажите в своем объяснении.
К вечеру был получен боевой приказ. Части должны были сосредоточиться для нанесения контрудара и продвигались к западу. И вдруг выяснилось, что никакого противника перед корпусом нет, немцы уже восточнее Львова.
— Чем они у вас там думают! — закричал Хлебников, встретив генерала Звонова.
Звонов не знал, что сказать. Связь со штабом армии была потеряна.
Еще по пути к границе вышло из строя немало техники, а теперь нужно двигаться своим ходом назад. Да и мыслимо ли с ходу повернуть такую махину, как корпус, и вступить в бой!
