Вячеслав Демченко - Торпеда для фюрера
— Вот… что удалось спасти, — хрипя одышкой, доложил невесть откуда взявшийся старшина, указывая взглядом на кипу коричневатых опалённых папок.
— Какого… — раздражённо вырвал папки из его подмышки лейтенант и, оглянувшись на рассыпавшихся по степи подчинённых, зло зашвырнул бумаги в полыхнувший вагон. И в ответ на остекленевший взгляд старшины процедил: — Без бумаг их у нас заберут и спишут в расход по количеству, а если пофамильно… Ты будешь на каждую зэковскую морду докладную писать?
— Так точно, — понятливо козырнул старшина. — То есть, никак нет.
Минутой спустя Павел Григорьевич, он же Пауль-Генрих, очнулся от бесцеремонного пинка сапогом в рёбра…
Хроники «осиного гнезда»
Октябрь 1942 г. База торпедных катеров «Иван-Баба» в Якорной бухте
К середине октября во флотилию возвратились «S-28» и «S-102», и капитаны Гельмут Тёнигес, равно как Макс Кюнцель, сразу же потребовали выхода в поиск.
Но за считаные недели обстановка существенно изменилась. Сопротивление Красной армии усилилось на всех фронтах; кое-где наступление не просто замедлилось, но даже остановилось. Здесь же, на Чёрном море, у моряков с их наблюдательностью и развитой интуицией появилось ощущение, что русские дошли до какого-то своего последнего предела. И теперь всякая новая попытка удара будет наталкиваться на сильнейшее противодействие.
На языке оперативных сводок это звучало как «эффективность действий катеров у кавказского побережья резко снизилась».
Каждый род войск воспринимал и оценивал эти перемены по-своему. На совещании командного состава 1‑й флотилии, в котором принимал участие и только что выписанный из госпиталя и ещё не назначенный на новую должность Шнейдер-Пангс, отметили, что русские приняли специальные меры по борьбе со шнельботами. Вроде бы ничего особенного не выдумали, но в комплексе, похоже, это срабатывало.
В любую погоду, кроме штормовой, когда шнельботы никак не могли выйти из закрытой гавани, русскими осуществлялись ночные дозоры на быстроходных катерах. В бой дозорные не вступали, уходили в сторону берега — но гнаться за ними не следовало. С возвышенностей начинали бить противокатерные береговые малокалиберные батареи, причём по заранее пристрелянным участкам акватории, и приходилось резко маневрировать, уходя из-под обстрела. А ещё каждый вечер высоко над кромкой моря, скал и лесистых холмов начинали барражировать самолёты: русские вели воздушную разведку. Если удавалось договориться с командованием Jagdgeschwader, истребительного авиакрыла, базировавшегося возле Кроненталя, то прилетала четвёрка «мессеров» и добрые полчаса темнеющее небо расчерчивали инверсионные следы и разноцветные стрелы трассирующих пуль и снарядов. Пару раз случались одиночные потери — с обеих сторон, чего раньше как-то не происходило. Затем русские самолёты убирались восвояси, твёрдо зная, что в ближайшие три часа катера не домчат до траверза Новороссийска.
…— Будем учитывать реальность, — подытожил Георг Кристиансен. — Продолжать «штурм унд дранг» нашими силами сейчас не время. Осторожность, скрытное приближение, внезапная атака и быстрый отход. Не похоже, что флотилию серьёзно пополнят в ближайшее время — а может понадобиться каждый боеспособный катер.
С тех пор перестрелки, возникавшие между немецкими и советскими катерами, во всех случаях завершались уклонением немецкой стороны от боя. Командиры шнельботов приняли, что эти «МО», сторожевики и даже ТКА, не уступающие в скорости, но намного меньшие по размерам и вооруженности — не та добыча, ради которой надо идти на любой риск. Тем более что сталкивались они не с одиночками, а с группами катеров КЧФ, и в поддержку этим группам в какие-то полчаса поспевало подкрепление. Чаще всего — авиационное.
По-настоящему рисковать и вообще показать, что такое шнельботы, удалось только раз, в ночь на 23 октября. Nacht und nebel, ночь и туман, помогли скрытно подобраться к самому Туапсе. Мастерство штурмана соединения из четырёх катеров обер-фенриха Дитера Штубе нельзя было не отметить: практически вслепую, ориентируясь только по пеленгу на крымские радиомаяки и показания лага, он вывел шнельботы на точку всего в пяти милях от рейда Туапсе. А там береговой ветер отогнал в глубь моря слоистый осенний туман, и катерники разглядели во мгле силуэты трёх боевых кораблей, входящих в гавань.
Но спустя несколько секунд, когда ещё катера не набрали боевой ход, разглядели и их самих. Сначала ударили береговые батареи, десяток стволов малого калибра, но скорострельные. Скорее всего, это были зенитчики, и упреждение выставляли из расчёта стрельбы по воздушным целям, но густые ряды пенных всплесков по курсу не вдохновляли. Потом озарились вспышками и корабли — два крейсера и эсминец. Заградительный огонь стал настолько плотным и точным, что пришлось выпустить торпеды с дистанции чуть больше двух миль, отвернуть и поставить дымзавесу.
Это было не так уж страшно: на крейсерах не успевали поднять пары и совершить манёвры уклонения, но в дело вмешалась неточная разведка. Ни на трофейных лоциях, ни на планшетах аэрофотосъёмки месячной давности не рассмотрели катерники ещё один волнолом, который на самом деле оказался как раз на пути торпед. Пять «угрей» ударили в него и взорвались; ещё три проскользнули в проран, на внутренний рейд, но «нашли» там не бронированные борта крейсеров или эсминца, а причальные бочки и старый дебаркадер [23]. Уходить пришлось на полном ходу, — орудия крейсеров стреляли вдогон сквозь завесу дыма, даже когда катера нырнули в туман и сразу же сменили курс. Это дало основание предположить, что бортовые радиолокаторы теперь появились не только на «Молотове» и «Парижской коммуне» и что русские осваивают стрельбу «вслепую».
Задача с двумя неизвестными
Оккупированная Керчь. Лето 1943 г. 1‑я Митридатская ул.
— Для меня это слишком сложно… — хмыкнул Нойман. — Вы серьёзно думаете, что можно потерять ведущего инженера военного завода, к тому же арестованного контрразведкой? — с плохо скрытой иронией уточнил он.
— Я ничего не исключаю, — развёл гауптштурмфюрер руками. — Когда дело касается «загадочной русской души». Тем более загадочной, когда она под погонами и движима такими смутными идеологемами, как «революционная бдительность».
Капитан-лейтенант с полминуты смотрел на него с видом человека, мучимого несварением и желудка, и мозга, — и так и не нашёл, что сказать. Так что вернулся к сути.
— И всё-таки я надеюсь, что ваш человек в штабе русского флота поможет нам прояснить ситуацию с «русским Бреннером», — пожалуй, что только из вежливости в вопросительном тоне предположил Мартин.
— Вообще-то, это не мои вассалы, — напомнил Бреннер «немецкий», гауптштурмфюрер, Карл-Йозеф, и услышал вполне ожидаемое:
— С абвером уже всё, разумеется, согласовано. И потом, насколько я знаю, вашего полку в штабе русского флота прибыло? — заметно кичась компетентностью, напомнил Нойман. — Партизаны переправили на Кавказ остатки разведгруппы, нашумевшей тут по весне, и среди них ваш агент.
«“Еретик”… — закончил про себя гауптштурмфюрер. — Ася. Красноармеец Привалова А.И., 1922 г.р., член ВЛКСМ, уроженка Москвы. Студентка МПИ, факультет романо-германской филологии. В 1941 году добровольцем призвана в Красную армию. Окончила радиотехнические курсы центра диверсионной подготовки Московского ВО. И при первом же забросе в тыл армии Гудериана сдалась в плен, и после тщательной проверки отделом 1 “С” контрразведки армии, гефрайтер Привалова была переправлена обратно через фронт, уже в качестве агента штаба “Валли”. Как выяснилось, подготовка русских разведчиков ничем не уступает практике “Абвер-Аусланд” [24], так что дополнительных курсов не понадобилось, да и тянуть нельзя было. И так выглядело подозрительно, что хоть и с нужными сведениями, но одна она через линию фронта вышла…»
— Ася… — вслух пробормотал, задумавшись, Бреннер.
— Вы в ней, как я погляжу, не слишком уверены? — чутко откликнулся капитан-лейтенант.
— Отчего же, — не выходя из задумчивости, возразил гауптштурмфюрер.
«Правда, в ходе нашей проверки не было выяснено сколь-нибудь личной, тем более драматической, мотивации девушки к измене Родине, вернее сказать, советской власти. По крайней мере, на этой разнице она настаивала с таким упорством, словно изучала брошюры Геббельса для оккупационных властей. Вполне счастливое пионерское детство, задорная комсомольская юность с поступлением в престижный институт, словно в чёрно-белой советской сказке о золушке капитализма и фее советской власти: “Здравствуй, страна героев!”. И вдруг — совершенно неуместная, несоветская какая-то, наблюдательность. Выходит, промахнулись идеологи “обострения классовой борьбы”. Порок оказался отнюдь не врождённым. С классовой точки зрения происхождение фройлян Приваловой, как раз таки, образцовое — “proletariy”. Не внучка белого генерала, не потаённая баронесса и даже не дочь репрессированных родителей. Какой там, испокон веку Приваловы на “Посселя” горбатились, и вроде как поправила судьбу младшенькая, пошла дорогой светлою, — и вот тебе, на тебе, не туда куда-то вышла. Одним словом, “Еретичка”».
