Александр Карпов - В небе Украины

Самолет то и дело проваливался в какие-то ямы, не слушался рулей, с минуты на минуту мог врезаться в землю. И как я обрадовался, когда увидел впереди небольшой просвет! Показался горизонт. А над ним узкая полоска света.

Вот и аэродром. Захожу на посадку. Выпускаю шасси, щитки, — все как положено. Сажусь. Выключаю мотор, вылезаю из кабины. Хитали опережает меня, он уже на земле, около фюзеляжа. Шагаем к небольшому двухэтажному домику. Там диспетчерская служба и метеостанция. Там я должен подписать полетный лист на обратный маршрут.

— Трухнул? — спросил меня Хитали, обнажив в доброй улыбке свои белые, ровные зубы. Кривя душой я не своим голосом выпалил:

— Нисколько!

Однако Захар был очень взволнован и поглощен своими мыслями. Ему было не до меня.

Спустя час-полтора мы были на железнодорожном вокзале. Узнав, что пассажирский поезд будет через два часа, решили подождать в сквере на привокзальной площади.

Гроза, которая изрядно потрепала наши нервы, давным-давно ушла на север. Молния все еще сверкала, пронзая небо яркими зигзагами. После перенесенного испытания, которое устроила нам капризная погода, чувствовалась усталость, но Хитали старался не подавать вида. Он сидел молча, много курил, с нетерпением поглядывая в ту сторону, откуда должен был показаться пассажирский поезд.

Поезд пришел вовремя, без опоздания.

Захар до хруста сжал мою руку, быстро вскочил на подножку вагона и, повернув голову в мою сторону, крикнул:

— Пока, через неделю встретимся!

Сиплый гудок паровоза — и поезд тронулся.

«Хитали, дорогой мой друг! Хоть бы все хорошо было! — подумал я, провожая взглядом последний вагон поезда. — Хоть бы все было так, как ты ожидаешь, Захар! Ведь ты заслужил это!»

У войны свои законы, свой язык, и мы научились его понимать. При возвращении с боевого задания, когда линия фронта остается позади, обычно уже не ждешь беды.

Легким движением ручки управления перевожу самолет на бреющий. И вдруг толчок. Попробовал рули. Нормально, самолет послушен.

— Кажется, в стаю птиц врезались, — передал по СПУ воздушный стрелок Иван Абрамов.

Температура масла резко подскочила. Греется мотор. Почему? А самолет уже в районе аэродрома, можно садиться. В радиаторе закипела вода. Пришлось выключить двигатель. К счастью, сел в пределах взлетно-посадочной полосы.

И вот уже машина на стоянке. Не надо быть специалистом, чтобы понять, что случилось. В масленном радиаторе, а он расположен внизу под мотором, виднеются следы крови, прилипшие перья. Значит, произошло столкновение с большой птицей.

Иду на КП расстроенный. Из-за каких-то птиц пришлось бы сесть на вынужденную…

Спешу узнать не прибыл ли Хитали? Встречается Василий Пискунов, он уже знает о случившемся. И, как всегда, сочувствует мне.

— Хитали явился! — сообщает Пискунов. — Только что к командиру пошел. Сейчас должен вернуться.

А вот и Хитали. Но что с ним? Его не узнать! Похудел, осунулся, с жадностью сосет папиросу.

— Что с тобой? — спрашиваю, почувствовав неладное.

— Лучше бы не ездил, — тихо обронил Захар и замолчал. После паузы, сделав неимоверное усилие, он заговорил. И вот что мы узнали со слов Хитали.

…Екатерина Митрофановна очень обрадовалась приезду Захара. Она была больна, уже целый месяц не поднималась на ноги, думала — совсем не встанет, и смотрела на Хитали любящим взглядом тяжело перестрадавшего человека.

Пожалуй, нет другой страны, где на долю женщины во время войны выпало столько испытаний. Все сразу обрушилось на ее плечи: тяжесть разлуки с любимым, с кормильцем семьи и отцом ее детей. Погиб младший сын, подорвавшись на мине. Где-то на фронте сражались братья. Пропала без вести дочь, любимая дочь! Да, Наташи дома не оказалось. Той самой Наташи, которая отрывала от себя, своих младших братьев и сестер последний кусок хлеба и приносила Захару, чтобы поднять его на ноги. Гитлеровские палачи угнали ее в Германию, угнали месяц назад. И как в воду канула. Где она? Что с ней?

Когда Захар жил у Шляпкиных, ему нередко приходилось слышать, как Екатерина Митрофановна говорила дочери: «Спи моя яблонька, моя ненаглядная. Отдыхай, моя хорошая. Завтра нам рано вставать, пойдем с тобой картошку копать. Ты же моя помощница, вся надежда на тебя…»

И вот теперь нет ее, нет яблоньки, нет радости…

Горе товарища — это наше горе. Летчики шепотом разговаривали друг с другом, сочувственно посматривая на Захара. Но вот он поднял сильную жилистую руку, которая отбросила в землянке гигантскую тень, и грозно вскрикнул:

— Придет тот день, и мы с ними рассчитаемся за все!

От слов этих повеяло жутью. Словно трубный звук, голос его висел в воздухе. Не стыдясь товарищей, Захар вытирал слезы. Он не мог без содрогания в голосе произнести имени той девушки, которая помогла ему перебраться через линию фронта, поддержала ж трудную минуту. Он не хотел смириться с мыслью, что нет Наташи.

Все курили до одурения, стараясь не смотреть друг другу в глаза.

Захар замолчал, взявшись руками за голову. Глаза его налились кровью, они горели ненавистью к врагу. Его молчание казалось нам подавленным криком. Горькое отчаяние застыло во взгляде.

Солнце жгло сухую траву. Ласточки низко чертили небо над головой, когда мы шли по аэродрому.

«Эх, растравили, растревожили душу Захара расспросами. Болит у него душа», — подумалось мне.

Идя к своему самолету, я сказал Хитали:

— Успокойся, теперь уже ничего не сделаешь.

— А как же тогда жить? — неожиданно горячо вскинулся Захар. — Нет! Надо волноваться и других тормошить. Надо скорее кончать войну и бить, бить фашистов!

Эстония… Кругом зелень. Аэродром расположен на небольшой полянке среди леса. Знакомимся с районом предстоящих боевых действий. Тем временем идет телефонный разговор между командиром полка подполковником Смыковым и начальником штаба дивизии. Уточняется цель и все остальное…

День подходит к концу. Казалось бы, сядь в автомашину и отправляйся на отдых, и вдруг комдив настоятельно требует комэска Хиталишвили.

Хитали всегда был готов к вылету на задание, и его обрадовал этот вызов. Одно тревожило: оставалось мало времени до полной темноты.

Внешне спокойный, даже слегка медлительный в обычной обстановке, он преображался перед боевым вылетом, к которому готовился с какой-то вдохновенной стремительностью, словно предстояло свидеться с любимым человеком. С момента постановки боевой задачи комэск уже не принадлежал себе: неукротимый и восторженный, он мог заразить оптимизмом любого, даже самого осторожного и сдержанного пилота. При этом никогда не думал о том, что может не вернуться с боевого задания.

Командир дивизии подполковник Рыбаков, крепко сколоченный мужчина с темным от загара лицом, стоял около связного самолета, на котором только что прилетел в наш полк.

Он крепко пожал руку командиру полка и выслушал его доклад. В этот момент появился Хиталишвили. Летчик очень спешил, лоб его покрылся испариной, лицо раскраснелось.

Комэск резко бросил ладонь к виску.

— Товарищ подполковник!

Комдив движением руки остановил его.

— Как самочувствие, Хитали?

— Отлично, товарищ подполковник.

Василий Николаевич, развернув на плоскости самолета испещренный пометками лист километровки, повел карандашом вдоль голубой жилки.

— Эта река впадает в Чудское озеро. А вот населенный пункт Выру. В этом месте немцы навели переправу. Поступил срочный приказ штаба 3-го Прибалтийского фронта: переправу уничтожить. Успеете вернуться до темноты?

— Думаю, да, — быстро ответил Хитали.

— Кого возьмете в напарники?

Старший лейтенант Головков, стоявший крайним в группе летчиков, услышав последнюю фразу, решительно шагнул вперед.

— Разрешите мне, товарищ подполковник!

— Добро. Удачи вам! — напутствовал летчиков командир дивизии. — Будьте внимательны: переправа охраняется двумя зенитными батареями. Для подавления зениток пошлем пару лейтенанта Кузнецова.

Через минуту аэродром ожил: сотрясая воздух, оглушающе гудели моторы. Над стоянкой поднимались клубы пыли. «Илы» выруливают на старт, взлетают, собираются в боевой порядок. Их удаляющиеся силуэты вырисовываются на темнеющем вечернем небе с поразительной четкостью. Вся картина строя отличается графической строгостью и красотой, напоминая грациозный полет журавлей.

Небо лишь начало сереть, когда группа штурмовиков уже «брила» макушки деревьев, направляясь к линии фронта.

Командир дивизии провожал самолеты растроганным взглядом, пока четверка не растаяла в сгущавшихся сумерках.

Подполковник Рыбаков с первого дня на фронте. Живя в тесном общении с летчиками, он был неотделим от них, как частица от целого.