Александр Коноплин - Млечный путь (сборник)
— Выходит, без живца никуды не донести. Токо кто пойдет? Ты?
— Не, я не пойду. Хоть к стенке ставьте. Не смогу я, когда мне в спину целят…
— Знаю, — довольно усмехнулся Псалтырин, — кишка у тя тонка. Я бы сам пошел, да пулемет не с кем оставить: убьют меня, кто вместо меня на нем стрелять будет?
— Я пойду, — сказал спокойно Ланцев.
Егор возразил:
— Тебе, ротный, никак нельзя, на тебе вся разведка держится.
Но Ланцев уже выпрыгнул из окопа Псалтырина и стал спускаться с пригорка в сторону лесной опушки. В его мозгу давно торчал занозой август сорок второго под Сталинградом. Был Ланцев тогда младшим лейтенантом, командиром взвода связи, а три месяца назад выпускником Саратовского военного училища. От отца, старого врача-хирурга, он знал, что достоин жизни на войне тот, кто к подчиненным относится по-человечески. Не мучает муштрой, дает поспать по возможности. От глупых разносов начальства оберегает.
— Бог милостив, — говорил отец, — на войне не всех убивают. Будешь милосерден к своим солдатам, они ответят тебе тем же, глядишь, и от пули вражеской дурной защитят, и с поля боя вытащат, если, не дай Бог, ранят тебя…
Отец воевал в Первую мировую на стороне красных, а его отец — дед Прохора Ланцева — прошел ее бок о бок с белым генералом Каппелем, которого боготворил и втайне от домашних ставил свечку за упокой легендарного защитника Отечества.
Был очень теплый, солнечный августовский день, когда по полку поползло: прибыл маршал Жуков — будет наступление…
Минут через десять Ланцев сам увидел маршала, ходил тот по траншее, заглядывал в стереотрубу, за что-то распекал комдива. Тот подозвал к себе командира полка — непосредственного начальника Прохора Ланцева. А еще через пять минут очередь дошла до самого Ланцева — подозвал его к себе комполка, минуя почему-то комбата и комроты.
— Надо срочно послать одного бойца во взвод Мокли-на, — сказал он, напряженно вглядываясь в переносицу младшего лейтенанта, — очень срочно.
Ланцев опешил: взвод Моклина находился в ста метрах от траншей полка, но до него земля не была прокопана: начинали дважды и всякий раз бросали: немцы не давали. Но было одно, что Ланцев мог предложить командиру полка, и он предложил.
— Товарищ подполковник, вы же знаете, к лейтенанту Моклину можно попасть только темной ночью: проклятые сто метров простреливаются насквозь, но есть выход…
— Какой? — насторожился комполка, и Ланцев понял, что сейчас он ему скажет…
— Я единственный, кто сумеет проползти по-пластунски сто метров, я и в училище этим от всех курсантов отличался, меня на всех соревнованиях выставляли… Разрешите?
— Не разрешаю! Никуда ты не поползешь, Проша, — комполка говорил тихо, чтобы не услышали посторонние. — Ты пойми: я перед твоим отцом, моим другом Мишкой, отвечаю! Я ему слово давал…
— Но, товарищ подполковник! Петр Антонович! Я еще ни в одном деле не отличился!
— Дурак! Щенок! — подполковник Крутов еще никогда не разговаривал с Прохором так зло и… так тихо — почти шепотом. — Куда лезешь, мальчишка? Отличиться хочешь? Я тебе покажу, чем отличиться…
На полусогнутых, приседая от усердия, подбежал комдив.
— Что тут у вас? Подполковник Крутов, почему не выполнен приказ командующего? Вы… вы понимаете…
— Понимаю, — сказал Петр Антонович и тут же крикнул: — Младший лейтенант Ланцев, сейчас же пошлите своего бойца во взвод лейтенанта Моклина!
— По-пластунски? — с надеждой спросил Ланцев.
— Нет! — крикнул комдив и закашлялся. — Во весь рост! Бегом!
— Да, да, — повторил машинально Петр Антонович, — именно во весь рост! И — бегом! Обязательно бегом! Проша… Простите… товарищ младший лейтенант, приказываю!
Но Прохор уже шел к своему взводу, на ходу прикидывая, кого он может сейчас послать на верную смерть. Ваняшова? Угавора? Крутилина? Что бы он сейчас отдал за то, чтобы бежать приказали не бойцу, а ему, Прохору Ланцеву, мечтающему о подвиге!
— Ваняшов! — сказал он и, как давеча подполковник, отвел глаза в сторону. — Пойдешь во взвод к лейтенанту Моклину. Вернее, побежишь…. Что есть духу побежишь! Возьми катушку, противогаз, винтовку. Все повесь на правый бок. Понял? На правый! Если будут стрелять, попадут в катушку. Или в противогаз. Ну, давай! С Богом! — поднял руку и, совершенно забыв, что он комсомолец и командир взвода, перекрестил своего бойца. И смотрел ему вслед, пока он не пробежал самые страшные тридцать метров. Именно тут обычно настигала пуля немецкого снайпера…
Не промахнулся он и на этот раз. Увидев, как Ваняшов резко остановился, потом откинулся всем корпусом назад, потом повалился спиной на землю, Ланцев медленно сел на земляной пол. К нему подошел заместитель, младший сержант Крутилин, кажется, предложил воду в бутылке из-под молока, Ланцев молча, отказался. Представил, что думал Ваняшов, стоя перед ним, не поднимая глаз. Поднимался он медленно, вылезал из окопа еще медленнее, он не обращал внимания, что начальство — сам командир дивизии — топает ногами и хрипит, лишившись голоса минуту назад. Для него, Славика Ваняшова, и тогда не будет ничего, что он так любил, не будет ни ясного неба, ни травинок на бруствере, ни камушков. И вообще, сейчас больше ничего его не касалось, оно оставалось в другом мире, прежнем, а он, выполняя приказ, уходит в другой мир, вечный…
Прохор не заметил, как в землянке оказался подполковник, как одним движением руки выслал всех, как достал из кармана флягу в суконном чехле.
— Давай, Проша, по глоточку. Вечная память твоему Ваняшову. Должен тебе сказать: мне не раз приходилось посылать полк в атаку. Но то было совсем иное, тогда я не думал о смерти каждого, точнее, всем им желал жить долго и… тебе скажу: молился за них…. Мысленно, конечно… А вот так, на верную смерть! Мальчишку! — он выпил большой глоток, передал Прохору, хотел еще что-то сказать, но тут его вызвали к комдиву. Вернулся он быстро. Пряча взгляд от Прохора, сказал:
— Посылай второго, маршалу что-то не ясно. Выбери кого-нибудь и, ради Бога, поскорей! Может, Гладырина или Сулайкова пошлешь? Они молодые, быстро бегают… Ну, давай же, Проша, не стой столбом, действуй!
Как погиб второй боец, Прохор не видел — стоял спиной к нему. Но зато он видел маршала, вернее, его загорелый, бритый затылок и сильную шею. Кажется, только он и запомнился на всю жизнь.
Когда маршал уехал, они с Петром Антоновичем распили еще одну бутылку водки. Петр Антонович был другом семьи Ланцева. Девятнадцать лет назад он принял орущий мокрый комочек — отец новорожденного в это время оперировал больного у себя в больнице и увидел сына только поздно вечером. Когда Михаил пришел, они с Петром «нахлестались до поросячьего визгу», по словам акушерки — пожилой женщины, принимавшей новорожденного в больнице. Сама она тоже «нахлесталась изрядно», но об этом никто не узнал. С тех пор Петр Антонович стал для Прохора дядей Петей. А тот для него просто Прошей. Закончив десятилетку, юноша поступил в военное училище, чем несказанно обрадовал крестного и раздосадовал отца — тот не видел в нем будущего хирурга.
Военная служба на время развела их по разным углам, а сошлись они снова только под Сталинградом — Петру Антоновичу удалось взять курсанта Ланцева в свой полк.
Как кадровый военный, он очень уважал деда Прохора и его верное служение белому генералу Каппелю, но об этом знал только его друг Михаил Ланцев, который боготворил своего отца. То, что Прохор Александрович Ланцев за свою верную службу белому генералу отсидел в Бутырках пять лет, он считал несправедливостью, ибо для него, как для его друга, главным в жизни военного являлся Долг.
— Ты, Проша, на маршала не гневайся, — сказал Петр Антонович, когда бутылка опустела, — это не самодурство и не жестокость, а та самая необходимость, о которой сказано в Уставе. Сказано не для всех — учти.
— Какая необходимость? — спросил Прохор, едва ворочая языком.
— Это секретная инструкция, Проша, а необходимость вот в чем: если командующий армией или фронтом, разрабатывая боевые действия, не может правильно определить ситуацию на данном участке обычным путем, то есть с помощью биноклей, стереотрубы, по данным разведки, а ситуация связана с каким-либо участком передовой — так называемым «слепым» участком — вот как наш, — то он имеет право использовать особый прием… Проша, ты меня слушаешь? Так вот, право на этот особый прием имеют… я тебе уже сказал кто…
— Использование живого человека, иначе говоря «живца».
— Можно и так сказать. Только этого слова в секретной инструкции нет. И вообще, там предлагается взять на это дело добровольца… Да! А что ты думаешь, не найдутся такие? Пробежал сто метров, остался в живых и вот тебе: медаль! А что ты думаешь, стоит солдату рискнуть или нет? По-моему, стоит. Я бы сам рискнул, если б был помоложе… Там у нас ничего не осталось? Жалко, надо бы еще по глотку— за упокой…
