Николай Струтинский - Дорогой бессмертия
Прошло три дня. Однако рана не давала покоя, гноилась. К исходу третьего дня Пономарев потерял сознание.
— Оставлять его в селе нельзя. Немцы узнают, и мы беды не оберемся, — сказал мужчина с редкой рыжей бородкой.
— А куда ж его девать? — сердито спросил белокурый парень.
— Его лечить надо, а как это сделать? Давай свезем летчика в Луцк.
— Для чего? — насторожился парень. — Ведь там немцев больше, чем здесь.
— Верно, а мы его не к немцам свезем, а в больницу. Скажем, мол, нашего односельчанина тяжелая хворь взяла, полечить привезли.
— Коли так…
На окраине Луцка широкоплечий, с редкой бородой крестьянин заволновался: что он скажет немцам? Кого везет на подводе? Мимо проходила высокая, повязанная темной косынкой, стройная женщина. Крестьянин ее робко спросил, не знает ли она, где находится больница, как туда проехать?
— Знаю, а что у вас случилось, дяденька?
— Да вот беда с человеком…
Наташа Косяченко узнала из торопливого рассказа крестьянина о происшедшем и вызвалась проводить больного. Она села на подводу рядом с ним.
— Если станут приставать, скажете, что я сестра больного.
Возле парка Шевченко подводу остановил немецкий жандарм.
— Хальт! Вер ист?[10] Не понимайт? Пора знать великий дойче шпрахе[11]. Кого везете?
Наташа соскочила с подводы, нежно прикрыла рядном раненого.
— Брат заболел, третий день бредит, весь в жару.
Жандарм приподнял рядно с лица Пономарева. Опытным глазом определил: действительно болен, не врет девка.
— Чем болен?
— Не знаю, может, тифом…
— Проваливайт! Шнель! Шнель![12]
В больнице доктор Залесский определил Пономарева в палату тяжелобольных.
— Не беспокоитесь, поправится. Только нужно время и питание, — успокоил он «сестру» Косяченко.
Три месяца заботились о Пономареве, а когда он выздоровел, вошел в подполье.
…Днем я задержался в городе и не пришел к обеду, как обещал. Нина Карст нагрузилась картошкой, овощами и пошла с работы домой. У порога ее встретил Малаховский.
— Нехорошо женщине так нагружаться. Разрешите помочь? — Малаховский любезно взял хозяйственную сумку.
— Трудновато без мужа, но ничего не поделаешь. Война!
Нина сияла замок с двери и пригласила:
— Зайдете?
— С удовольствием!
Внимательно осматривал Малаховский комнату. Он искал любой предмет, который подтвердил бы подозрения о пребывании здесь постороннего человека. Агент прошелся из угла в угол, погладил по головке притихшего шестилетнего сына Рому, заглянул за шкаф. Никаких следов.
Если бы Малаховский поднял корзину с картофельной шелухой, наверняка обнаружил бы в ней второе дно и, кто знает, может быть, нашел бы там спрятанную «маленькую типографию».
— Комната у вас хорошая, — с ехидцей восторгался Малаховский. — Но вдвоем с малышом скучновато жить? — подошел к Роману: — Не боишься, когда мама уходит? Или дядя знакомый тебя веселит? А? Ну, почему молчишь? Как тебя зовут?
— Я сам играюсь, — сердито ответил Рома.
— Пойду. До свиданьица! Надеюсь, еще увидимся.
Из окна Нина следила за удалявшимся Малаховским.
Он засеменил по переулку и повернул за угол. Нина крепко расцеловала сына. «Посиди, я сейчас приду».
Карст пришла к Колпаку и спросила, где я.
— Еще не приходил.
— Предупредите, пожалуйста, Струтинского, что за моей квартирой следят, у меня ночевать опасно.
— Хорошо, передам.
— Забыла еще сказать, Савельева передавала, что завтра в шесть вечера возле моста Бема она познакомит Струтинского с одним человеком. — Помолчав немного, сказала: — Пойду, сынок дома один остался.
Карст поспешила домой. И вдруг у самого порога она увидела Ядзю Урбанович. Испуганно:
— Ты ко мне?
— Да, хочу у тебя переночевать. Комендантский час начался, к своей квартире не успею добраться, не возражаешь?
— Конечно, нет. Заходи. Как говорится, в гости ходишь, надо и к себе водить. Но у меня небезопасно. Сегодня здесь был тип один… Наверное, началась слежка.
— А может, не следует оставаться?
— Да куда теперь денешься. Все же женщина ты, подозрений будет меньше, мол, подруга меня навестила и задержалась.
— Остаюсь, документы есть, исправные они.
После ужина и недолгих разговоров женщины легли спать. Раздался резкий стук в дверь.
— Проверка. Открывай!
— Что делать? Согласно «новому порядку» на дверях висела справка, выданная полицейским управлением. В ней перечислялись жильцы, указывались фамилия, имя, отчество, год рождения. Все не указанные в поименованной справке безапелляционно забирались в полицейский участок. Такая перспектива мало радовала. Нина громко ответила: «Сейчас открою, оденусь». А сама принялась вываливать из гардероба белье, вещи. Ядзя легла на дно, Нина завалила ее сверху различными вещами. Выкрутила, на всякий случай, из патрона электрическую лампочку и открыла дверь. Немецкий жандарм и два полицейских выразили недовольство задержкой.
— Зажги свет! — скомандовал жандарм.
— Света нет, обещали завтра исправить, — спокойно ответила Нина.
Полицейский несколько раз повернул выключатель. Не горит.
— Кто здесь проживает?
— Я, Карст Нина Степановна, со мной шестилетний сын Рома.
— А еще?
— Больше никого.
Полицейские зажгли карманные фонарики. Золотистый сноп запрыгал по комнате. По всему было видно, Карст не вызывала у них интереса. Нина успокоилась. Но, когда полицейский небрежно приоткрыл дверцу гардероба и заглянул во внутрь, она замерла. «Сейчас начнется, какой ужас!» Однако испуг был преждевременным. Полицейские и жандармы устали, им предстояло побывать еще в домах целого квартала и не захотели рыться в старых вещах. «Малаховский не успел донести», — уверилась Карст.
Строго предупредив о суровом наказании за предоставление убежища посторонним, ночные гости удалились. Ядзя долго томилась в гардеробе. Нина не доверяла полицейским. Ждала их возвращения. Лишь под утро женщины уснули тревожным сном.
Мне передал Колпак то, о чем просила Нина Карст. Сказал он и о предстоящем знакомстве с человеком, который будет для нас полезным. Вначале я удивился такому свиданию, а потом подумал: раз рекомендует познакомиться Савельева, значит, так и поступлю. И вот к исходу следующего дня я направился к условленному месту — мосту Бема. Было без пяти минут шесть. Я осмотрелся вокруг — никого. Странно! Но ровно в шесть часов показалась Паша с парнем. Они подошли.
— Знакомьтесь, это мой друг, — представила Паша незнакомого. Он был невысокого роста, светлый, вьющийся чуб выбивался из-под фуражки. Голос у него мягкий, говорит неторопливо.
— Ящук Дмитрий, — протянул он руку.
Несколько минут беседовали о разном, а потом Паша напомнила.
— Так вот, Николай Владимирович, Дмитрий обещает достать несколько бланков удостоверений. Он это сделает завтра, но просит, чтобы их сразу вывезли из Луцка.
— Если они будут у меня завтра, немедленно их отсюда увезут. А кто их передаст мне?
— Я, — коротко ответила Паша.
Новый знакомый произвел на меня хорошее впечатление. Он оказался шофером местной редакции «Дойче украинише Цайтунг», где работает всего несколько месяцев. Из разговора с ним я понял, что он отрицательно относится к украинским буржуазным националистам. Ящук в первый же месяц войны был ранен, осколком снаряда ему перебило четыре пальца левой руки. Однако после выздоровления это не мешало ему водить машину. Сын волынского бедняка, он много натерпелся от кулаков, возненавидел их всей душой. А теперь еще довелось наглядеться, как они преданно прислуживают фашистам. Он искал знакомства с верными людьми, чтобы вместе с ними мстить фашистским захватчикам. Такой случай неожиданно представился. Однажды ему поручили снести в банк счета. Тут он впервые встретился с Пашей Савельевой. Когда он пришел сюда второй раз, заговорил с девушкой.
Паша узнала, что парень работает шофером в редакции. Были дни, когда они вместе проводили время. Дмитрий подробно рассказал о своей жизни и, доверившись, признался в лютой ненависти к немцам.
— Просто ненавидеть — это еще мало! — упрекнула его Паша. — При желании можно сделать и больше.
— Я понимаю, конечно, одной лютости мало, — четко произнес Ящук. — Но для того чтобы сделать больше, надо знать, как это сделать лучше.
Между Пашей Савельевой и Дмитрием Ящуком установилось взаимное доверие. К этому прибавилось и его хорошее отношение к девушке, которая ему нравилась.
О существовании группы Савельева ничего не сообщила Ящуку, но как-то поинтересовалась, печатаются ли в типографии бланки удостоверений.
— Да, но за этим цехом установлен строгий надзор.
