Аарон Аппельфельд - Цветы тьмы

На следующий день Кити пришла навестить его. Удивленное выражение ее глаз не проходило и говорило: „В чем ты согрешил, что заслужил такое суровое наказание? Ты симпатичный юноша, чье место за школьной партой, а не в темном сыром чулане“.

Хуго и до того замечал это удивление, и ему хотелось сказать ей: „Я еврей, а евреи, как видно, нежеланны. Точной причины этого я не знаю. Надо думать, что если всем они нежеланны, есть для этого какая-то причина. Я рад, что для тебя я желанен“.

Так хотелось ему ответить ей, но эти простые фразы отчего-то отказывались облечься в звуки, и он ответил лишь пожатием плеч. Глаза Кити раскрылись еще больше, и она сказала:

– Странно, очень странно.

Он заметил, что напряженное внимание Кити почему-то переносит его домой и к тому словарному запасу, каким он там пользовался, и ему хочется отвечать ей такими словами, как „предположим“, „по всей вероятности“, „что-то в этом есть“, которые так часто звучали у него дома. Но эти слова, хоть он и помнит их, утратили свой облик, будто и не слова они вовсе, а лишь их останки.

– В какой школе ты учишься? – спросил он и тут же осознал глупость своего вопроса.

– Я уже много лет не учусь. Окончила начальную школу и с тех пор работаю, – ответила она и улыбнулась. Улыбка обнажила ее мелкие белые зубки и добавила ее щекам юношеской пухлости.

– Я тоже позабыл школу, – сказал он.

– Не может такого быть.

– Я обещал маме делать упражнения по арифметике, читать и писать. Только я не выполнил обещания, вот и позабыл все, чему учился.

– Юноши вроде тебя так легко не забывают.

– Верно, можно было бы ожидать, что юноша, который пять лет учился в школе и которому мать каждый вечер читала книги, будет читать, писать и делать упражнения, но со мной такого не произошло. Я отключился от всего, что во мне было, от всего, что знал, и даже от своих родителей.

– Ты очень красиво говоришь, не похоже по тебе, чтобы ты позабыл, чему учился.

– Я не продвинулся, ни по какому предмету не продвинулся. Отсутствие продвижения – это топтание на месте, а топтание на месте означает забывание. Вот тебе пример: по алгебре мы должны были начать учить уравнения, начали учить французский. И все это стерлось у меня из памяти.

– Ты замечателен! – Она была поражена потоком речи Хуго.

Слова, которые он сказал Кити, выбили затычку из его памяти, и у него перед глазами предстал их дом: кухня, где он любил сидеть за старинным столом, гостиная, родительская спальня и его комната. Маленькое царство, полное волшебных вещичек, паркетный пол, миниатюрная электрическая железная дорога, деревянные кубики, Жюль Верн и Карл Май.

– Хуго, о чем ты думаешь? – спросила Кити шепотом.

– Я не думаю, я вижу то, чего уже долгое время не видел.

– Ты очень образованный, – сказала она уверенным голосом. – Сейчас я понимаю, почему все говорят, что евреи такие умные.

– Они ошибаются, – сказал, как отрезал, Хуго.

– Я не понимаю.

– Они не умные, они чересчур чувствительные. Моя мама, если позволишь привести ее в качестве примера, она фармацевт с двумя дипломами, однако всю свою жизнь посвятила бедным и страждущим. Один Бог знает, где она сейчас и о ком заботится. Вечно в бегах и оттого возвращается домой усталая и бледная и сразу валится в кресло.

– Ты прав, – сказала она, как будто поняла смысл его слов.

– Тут не в правоте дело, дорогая моя, а в правильном понимании ситуации.

Как только эти слова вылетели у него изо рта, он вспомнил, что так говаривала Анна. В способности формулировать мысли с ней трудно было соревноваться. Только Франц, ее постоянный соперник, мог с ней сравниться, а прочие выглядели заиками, валили слова в кучу, добавляли или убавляли их где нужно и где нет. Только Анна умела ясно выражать идеи.

– Спасибо за беседу, мне нужно идти, – сказала Кити своим детским голосом.

– Тебе спасибо.

– Мне-то за что?

– Благодаря беседе с тобой перед моими глазами предстали родители, дом, мои школьные друзья. За месяцы в этом чулане я их лишился.

– Я рада, – ответила Кити и шагнула назад.

– Этого подарка я не ждал, – сказал Хуго, и слова сдавили ему горло.

Он хотел записать все в тетрадке и заодно прояснить несколько ощущений, возникших у него от разговора с Кити, но тут же почувствовал, что с имеющимися в его распоряжении словами этого не получится.

Каждый раз, когда он пишет – а пишет он немного, – он чувствует, что проведенное в чулане время обеднило его активный словарный запас, не говоря уже о словах, почерпнутых им из книг. После войны он покажет свою тетрадку Анне, она почитает, потупит на миг глаза, набираясь уверенности, и скажет: „Мне кажется, это стоит еще раз обдумать, а еще подсократить и подредактировать“.

Она всегда относилась к написанному ей как к математическому выражению, которое надо сократить, а в конце говорила, что этого еще недостаточно, еще осталось тут лишнее, еще не звучит так, как следовало бы. Иногда Хуго смотрел на ее работу и испытывал чувство неполноценности.

Их учитель немецкого, прочитав слабое или небрежно написанное сочинение, говорил:

– И это все мысли, что пришли тебе в голову? Ты добился успеха: ни одного достойного слова. Хорошо бы этого сочинения вообще не существовало. В будущем не подавай мне таких сочинений. Лучше напиши сверху или снизу листа: „Я еще не достиг уровня мыслящего существа“.

Зима продолжалась, набирала силу, покрывая поля и дома толстой снежной пеленой. Снова стало холодно, но на этот раз тревожиться не следовало – Хуго спал с Марьяной, каждую ночь укутанный теплотой и мягкостью. Как и все, они спят допоздна. Иногда во сне она притягивает его к себе. Хуго уже знает, что нужно делать.

– У меня еды осталось на четыре дня, – не забывает Виктория предупреждать обитателей дома. – После этого можете хоть стенки жевать.

Теперь каждая минута дорога, и женщины это знают. Они выпивают, играют в карты, рассказывают о своих похождениях и исповедуются друг другу. Хуго видел, как одна из женщин стояла на коленях возле иконы, крестилась и молилась. Во время трапез Марьяна выводит его из чулана, и он сидит со всеми. Это веселая и оживленная компания, которая посреди зимы внезапно получила отпуск. Они получают удовольствие от общества друг друга и делают что им вздумается.

– А теперь пусть Хуго рассказывает, – остановила одна из них поток болтовни.

– Чего ты хочешь от него, он еще подросток.

– Он с нами уже полтора года, интересно же, что там у него в голове вертится.

Марьяна вмешалась и сказала:

– Ни о чем другом ты думать не можешь, все об одном и том же.

– Двенадцатилетние уже знают, что такое грех.

Хуго внимательно слушает и получает удовольствие от их острословия, нахальства и проницательности. Он уже отметил, что между их мыслями и разговорами нет большого различия. Они рассказывают обо всем, что их радует или огорчает, хотя и не одним и тем же тоном.

Повторяющиеся угрозы Виктории, что припасы подходят к концу, уже их не пугают. Одна ей сказала:

– Хорошо хоть, что ты не геенной огненной нас стращаешь.

– Я-то стращаю, да что толку в этих угрозах, если уши заложены.

– Не беспокойся, когда-нибудь и мы вернемся в лоно религии.

– Наверное, я не сподоблюсь дожить до такого дня.

– Мамаша, нельзя терять надежды.

– Вы только поглядите, кто говорит, – ответила Виктория, делая странное движение головой.

Слово „Бог“ тут не редкость. О нем не раз разгорались споры, и чувство подсказывает Хуго, что если бы в зал вошел священник или монах, женщины упали бы на колени, замерли на местах или взмолились об отпущении грехов. Он слышал, как одна из них пространно объясняла:

– Бог в каждом месте, нет такого места, где бы Его не было, Он даже здесь присутствует, на этой помойке. Это мы от Него отдалились, а не Он от нас.

– Ты не права, я все время о нем думаю, – ответила другая.

– Кабы ты все время о нем думала, не была бы тут.

– Я тут потому, что нет у меня выбора.

– Это отговорка. Это нам ты можешь рассказывать, а не Господу. Господь знает в точности, что правда, а что вранье.

При этих словах женщина замолкла, но ненадолго. Внезапно она разразилась слезами. Услышав ее плач, вокруг нее собрались товарки и сказали:

– Да не слушай ты ее. Ты ведь ее знаешь. Недостатки она ищет у других, только не у себя.

Внезапно появилась мадам. Со времени ухода сторожа со своего поста она стала осторожнее и больше никому не угрожает. Она красивая женщина и могла бы быть здешним женщинам матерью. Она говорит по-украински и уснащает свою речь немецкими словами. Ее появление поразило Ху го.

– Как поживают мои девчата? – обратилась она к присутствующим.