В январе на рассвете - Александр Степанович Ероховец
Чижов полз впереди, толкая перед собой лыжи — свои и Володькины, часто задерживаясь, выискивая безопасное направление. Больше он не думал о погибших, дурное самочувствие забылось на время, мысли были заняты лишь тем, как незаметнее проскользнуть через оцепление.
Опять выстрелили где-то неподалеку из ракетницы. Огненный шар полудугой прянул в сторону холма, резко шипя и полыхая, оставляя за собой змеисто-дымный хвост; на мгновение ракета зависла почти точно над ветлами и рассыпалась там в заснеженно-мерцающем небе на лохматые, брызжущие искрами комья, которые стали оседать на холм, заливая его ослепительно-обнажающим светом. Затем снова наплыла дымная темь, кусты вокруг шевелились.
— Пуляют, сволочи! — выругался шепотом Володька; он был с двумя автоматами — один на взводе, готовый в любой момент, если понадобится, открыть огонь.
Выбрались из кустов — посветлело, видимо, сквозь облачную вихревую завесу пробивалась луна.
Раздались голоса в поле, все приближаясь; шли патрульные, трое, вот они — в каких-нибудь сорока метрах, вынырнули смутно дрожащими силуэтами из белесой сумеречи. Поспешно разгребая возле куста снег, зарываясь поглубже, Чижов узнал в одном из них высокого офицера, которого успел разглядеть сегодня во время боя с холма. Офицер шагал широко, проваливаясь в снег, что-то сердито выговаривал на ходу сопровождавшим его автоматчикам.
Затаился Чижов, взмок весь. И вдруг уловил позади какое-то торопливое движение, глянул — Володька, выставив автомат, зачем-то привставал на колено.
— Ты… што? — Он рывком потянул Сметанина за край маскхалата; тот упал.
— Эх, смазать бы… сволочи! — задыхаясь, простонал Володька.
— Тсс… не дури! — придавил его к земле.
Немцы удалялись. Чижов ждал, когда они отойдут подальше. Потом оглянулся на товарища.
— Что, жить надоело? Наше счастье, что поземка завывает, потому и не услышали.
— Да это же самый главный из них, подлюга, гестаповец.
— Самое главное для нас — задание выполнить, — грубо сказал Чижов. — Карту принести Бате и с васинцами связаться. Понял? Ну двинули. Только давай без глупостей. — И он снова пополз, по-прежнему настороже, зорко озираясь по сторонам.
В поле, далеко за линией постов, они встали на лыжи. Позади крохотным пятнышком проблескивал костерок. В небе уже расплывчато туманилась желтоватая луна. Дымилась, стлалась по полю поземка, ветер бросал в лицо колкую снежную крупу.
— Ну вроде бы пронесло, проскочили! — сдавленным голосом произнес Чижов и нервно засмеялся.
Володька хмуро взглянул на него, ничего не сказал.
13
К Десне Чижов и Сметанин вышли на рассвете возле какой-то утонувшей в сугробах деревушки. Чижов внимательно сверил карту с местностью… Деревня Подлипки… Она… К тому времени холодная, пронизывающая насквозь поземка вроде бы затихать стала, посыпал снег, чуточку потеплело; маскхалаты на разведчиках заскорузли, обледенели, от одежды валил пар.
Последний час они уже едва двигались. Володька, который шел сзади, давно потерял счет времени и больше не старался понять, куда его ведет Чижов; хотелось пристроиться где-нибудь среди леса в затишке и хоть ненадолго прикорнуть; он почти засыпал на ходу. Но леса не было, было холмистое, в редком кустарнике поле, с темными прогалинами на вершинах, оструганных ветром и поземкой до самой земли. Снежный наст хрупко ломался под лыжами, слышалось царапанье снега по заледенелым валенкам. И, слушая отупело это шуршанье, ослабленное заунывными посвистами ветра, радуясь, насколько еще мог, вьюжной ночи, которая давала надежду на спасение, Володька бездумно подчинился бесконечному равномерному движению, полностью доверившись своему шагавшему безостановочно спутнику. Изредка, правда, Чижов на минуту-другую задерживался, чтобы осмотреться, и тогда Володьке казалось, что они добрались наконец-то до леса, где можно передохнуть. Но Чижов тут же трогался дальше, и Володька послушно следовал за ним, ни о чем не спрашивая, лишь дивясь втихомолку его крепости и выносливости, какой не ожидал от этого уже немолодого человека.
В тот момент, когда он, усталый, полусонный, опять едва не налетел на внезапно остановившегося Чижова, ему почудился собачий лай, причем где-то неподалеку. Он мгновенно вскинулся, торопливо оглядываясь, весь подобрался, взяв автомат на изготовку. Однако Чижов, глядя куда-то вперед, ничем не выразил беспокойства, и Володька, став рядом, тоже успокоился.
Они стояли на краю обрыва. Внизу лежала заснеженная, в торосах река. На том берегу сквозь мельтешащую завесу снегопада неясно проступали очертания темного зубчатого леса, и небо над лесом словно бы дымилось.
Стараясь отдышаться, Володька с жадностью смотрел на близкий лес. Вот он, рукой подать, только перейти по торосистому льду. А там — свой лесной край, партизаны, спасение. Но силы его были на пределе. Он стоял, широко расставив ноги, чувствуя, как они подкашиваются. Казалось, сделай он сейчас хоть один шаг — и рухнет, ни за что уже не подымется.
— Десна? — спросил хриплым голосом, как бы все еще не веря.
— Она! — кивком головы подтвердил Чижов. — Но где же Васин?
— Надо бы в деревню зайти, поспрашивать…
Тогда Володька обернулся в сторону деревни. Крохотные избушки по самые окна закопались в снегу, снежные шапки на крышах, лишь по редкому лаю да по клочьям дыма над сугробами можно было догадаться о жилье.
— Ну живем! — обрадовался Володька. — Заглянем в деревню, разузнаем что к чему. Если партизаны в лесу, то о них тут слыхали…
— А не нарвемся на полицию? — поостерегся Чижов;— Может, и гитлеровцы там.
— Ну, волков бояться — в лес не ходить, — со смешком отмахнулся Володька. — Все равно нужно расспросить о партизанах, где обитают. А то ищи-свищи их тут, в этих лесах, век не найдем.
Не хотелось Чижову идти в деревню, но какое-то подспудное чувство, что Володька смелый парень, что все-таки он командир из них двоих, взяло верх над его осторожностью.
Володька глянул на полузаметенные снегом следы. По лыжне струились змейкой вихри, вспыхивая дымными облачками на краю кручи, и сваливались вниз, под обрыв. Заметель понемногу выдыхалась, затихала, хотя и мела еще.
Спустились в лощину и под прикрытием обрыва двинулись к деревне, чутко прислушиваясь к собачьему лаю. Крайнюю избу, где могла быть засада, обошли стороной. В третьей избе тускло светилось оконце; под окнами сугроб, и на крыше сугроб, только бревенчатая стена чернеет; из трубы выметало клочья дыма, закидывало набок.
У изгороди, перед воротами, постояли, выжидая, не выйдет ли кто из хаты. Никто не выходил. Сквозь посвисты ветра было слышно, как в стайке под навесом жует жвачку корова, хрумкает сено; тянуло оттуда домашней живностью, свежим навозом, и Володьку обдало привычным — деревенским; не терпелось поскорее попасть в тепло, обсушиться у
