Юрий Стрехнин - Здравстуй товарищ !
— А правду, товарищ старший лейтенант, говорят, что ихний король никак жениться не может? На простой ему не положено, а принцессы, какие есть, опасаются: выйдешь замуж, а муженька с престола сократят. А безработных королей и так на свете полно… Вот и не соглашается ни одна. Правда это, товарищ старший лейтенант? Я от румын слыхал.
Гурьев усмехнулся:
— Не знаю я про михаевы личные дела. А вообще — должность его ненадежная… — И добавил серьезно: — Давайте-ка не о королевской женитьбе беспокоиться, а о том, как бы чего не просмотреть. Федьков, держи карабин наготове! Да поглядывай. Всякое может случиться.
Дорога вела всё выше и выше, становилась всё извилистее и извилистее. Колеса почти беспрерывно чиркали по камням. Лесистая гора, ещё синевато-сизая от утреннего тумана, запутавшегося меж деревьев, надвигалась с левой стороны, всё больше заслоняя небо. Вот лес подступил уже к самой дороге: могучие тёмносерые, почти черные стволы старых буков, вперемежку с серебристо-белыми стволами кленов и тополей. И выше, по крутому склону, видны были все эти черные и серебристые стволы. И только там, совсем высоко, где гора становилась ещё круче, вздымались темнобронзовые колонны сосен. На самой вершине её — продолговатой, почти плоской — сосны стояли ровной колоннадой с густозеленой крышей тесно сомкнутых крон.
Начиная от самой дороги, под стволами деревьев лежала рыхлая, непримятая, пожелтевшая, а кое-где и почерневшая листва: здесь в горах уже давала о себе первую весточку осень.
Продолговатые клочья оставшегося с ночи тумана, цепляясь за стволы, медленно сползали вниз, наперерез путникам, и, не достигая дороги, таяли на ходу. Казалось, деревья на горе медленно распутываются от пухлой ваты, которой были укутаны на ночь.
Все вокруг было полно очарования раннего лесного утра, безмятежной тишины, когда не шелохнется ветка, не хрустнет сучок.
«Взглянула бы Лена на эту красоту!» — захотелось Гурьеву.
Узкие, не известно кем — людьми или зверьем — протоптанные тропки, вившиеся меж стволами, спускались по склону. Вот наверху, у тропинки, мелькнуло что-то светлое. Человек? Нет, беловатый ствол тополя. «По таким тропам пробиралась Наташа», — Гурьев представил себе её идущей через безмолвный, неведомый лес…
Почти ненаезженная, чуть заметная колея, полузаросшая травой и засыпанная широкими багряными и желтыми листьями, вела всё глубже и глубже в чащу. И справа и слева вплотную один к другому теснились стволы.
Всё теснее и теснее становилась узкая лощина, по которой медленно взбиралась в гору одинокая повозка. Воздух был полон той особенной, грибной прохлады, которой всегда так заманчиво дышит лес в утреннюю пору.
В лесной тишине особенно громкими казались стук колес и пофыркиванье лошадей. «Побродить бы сейчас меж деревьев, — пришло в голову Гурьеву, — грибков пособирать…»
— Эй! Кто? — крикнул вдруг Федьков приподымаясь. Ветви одного из кустов направо от дороги покачивались.
— Человек там! — Федьков соскочил с повозки, взяв карабин на изготовку.
Гурьев спрыгнул следом.
В кустах никого не оказалось. Но кто-то там, несомненно, только что был: помятые ветви медленно расправлялись.
— Не показалось тебе, Федьков? — усомнился Гурьев. — Может, зверь какой пробежал?
— Мой глаз — верный! Человека я видел! — стоял на своём Федьков. — А какой он — не успел рассмотреть.
— Поглядывай в оба… Поехали дальше.
Они вернулись к повозке.
Далеко внизу, в лощине, пробираясь сквозь заросли, поспешно уходил вглубь леса Марчел Петреску.
Всю ночь пробродил он неподалеку от села, не зная: куда деваться? После долгих колебаний решил: пробираться в Брашов, шеф там поможет.
Припоминая знакомые с юных лет тропы, он к концу ночи перешел, изрядно вымокнув, через ручей и побрел дорогой, ведущей в горы.
Вдруг впереди себя увидел в предрассветном тумане фигуру человека, идущего в том же направлении, что и он.
С похолодевшим сердцем Марчел бросился в придорожные кусты. Он успел заметить, как человек обернулся и ринулся в другую сторону. Долго лежал Марчел под кустом выжидая. Неизвестного не было ни видно, ни слышно: наверное, ушел. «Кто бы это мог быть? Неужели из русских?» Долго, пока не наступило утро, не выходил Марчел из своего убежища. Но вот на дороге послышались голоса. Увидел повозку с тремя военными в советской форме, обрадовался: «Шеф!» Высунулся из кустов и в страхе отшатнулся: ехали те самые русские, с которыми он уже встречался на пути к Мэркулешти. Они-то спросят, зачем он здесь. Бежать, бежать!
«О грибах, брат, размечтался? — подтрунивал над собою тем временем Гурьев. — Забыл про войну? Слушай да посматривай!» Но всё было тихо вокруг. Только откуда-то снизу, с земли, доносился нежный звук.
Гурьев прислушался: скрытый в высокой лесной траве, чуть слышно побулькивал невидимый ручеек. Его журчание становилось всё громче и громче. Ручеек бежал рядом с дорогой, словно указывая путь. Потока ещё не было видно, но было ясно, что он близко, рядом, почти где-то возле повозки. А вот и мелькнул меж трав, вот он, говорливый, прозрачный, перебегает с камешка на камешек. Как будто раздвигая траву, спешит и спешит вперед, наперегонки с путниками. Всё явственнее заметна цветная мозаика его дна, оправленная в яркую зелень травы. Вот разделился, и уже две дорожки живого хрусталя поблескивают в траве. Вот, наткнувшись на большой обомшелый камень, круто свернул и выбежал прямо на дорогу, вернее, дорога пошла прямо по нему. Под копытами лошадей засверкали брызги воды, под колесами защелкали, подскакивая, мелкие гладкие камешки.
Журчанье воды слышалось всё громче. Звенел не только ручей, бегущий вдоль пути. Звенело справа и слева. То тут, то там меж стволами деревьев, перескакивая с камня на камень, сбегали вниз, к дороге, проворные ручейки. Их было множество, и весь лес полнился прозрачным хрустальным перезвоном.
Ручеек, струившийся то рядом с дорогой, то прямо по ней, то поперек её, становился всё шире и звучнее. Иногда он скрывался под густыми, плотном сомкнувшимися кустами и исчезал из вида; только по его звонкому голосу можно было догадаться, где бежит он. Но потом, вырвавшись из-под кустов, петляя меж крупных камней, вновь поблескивал прозрачной своей струей.
Чувствовалось, что солнце взошло уже довольно высоко: верхушки деревьев золотились, вся зелень кругом выглядела ярче, и небо, обрамленное и справа и слева вершинами сосен, тянувшихся по горным гребням, приобрело уже ясную голубизну летнего дня.
Ручей стал уходить правее и ниже; дорога вновь повела вверх. «Напиться бы напоследок!» — Гурьев спрыгнул с повозки, сошел с дороги ниже — высокие стебли лесной травы шуршали по голенищам, — опустился на колени и, опершись ладонями в прохладные камешки дна, припал к воде губами. Крохотная волна шутливо лизнула его в щеку. Он увернулся от неё и с наслаждением втянул в рот холодную, изумительного вкуса и чистоты влагу. Пил долго, словно вдыхая прохладу этого лесного ручья. От холода уже ломило в зубах, а он всё не в силах был оторваться…
Ручей ушел далеко в сторону. Невидимый теперь, он лежал где-то в глубокой темной промоине, сплошь заросшей сверху кустами, и только по его глухому шуму можно было догадаться, где он.
Дорога раздваивалась: одна колея пошла дальше по долине, другая — вверх по лесистому склону. Илие показал: надо ехать вверх.
Петляя меж толстыми, в два обхвата, буковыми стволами и острыми, полузасыпанными листвой, одетыми в зеленый бархат мха камнями, чуть заметная колея вела в гору. Собственно, колеи почти никакой не виднелось: её скрывал слой пожелтевшей листвы. Местами прямо на дороге стояла высокая, ещё сочная трава.
Все слезли с повозки. Илие пошел вперед.
— Як же по такой горище ездить? — покачивал головой Опанасенко. — Всех коней побьешь! То ли дело у нас в степу.
Илие, уже поднявшийся вверх, обернулся и махнул рукой. Повозка догнала его и остановилась.
Старик стоял высоко, на самом гребне. За ним, меж золотистыми стволами сосен, в ясном утреннем воздухе голубели снежные вершины.
— Трансильвания. Унгария! — произнес Илие, показывая на далекие горы.
Минутной дрожью зашлось сердце Гурьева: «Вот одну страну прошли… А сколько стран, Лена, ляжет ещё между мной и тобою?»
* * *Узкая дорожка тянулась по гребню хребта. И справа и слева, почти от самых колес, склоны круто уходили вниз, деревья сбегали по ним — в глубокие лощины, полные темной, почти синей зелени и таинственных теней. Лес по сторонам стал совсем непроглядным, только в редких просветах меж стволами голубело небо. Но вблизи от дороги вся листва была пронизана солнцем. Блики его лежали на багряных, желтых, темнобурых листьях, усыпавших путь.
Наконец, деревья стали редеть. Повозка выехала на опушку и остановилась.
