Юрий Иваниченко - Крымскй щит
Орлик покосился на него из-под густой чёлки и скептически фыркнул.
Впрочем, он напрасно себя недооценивал…
Высоко взбрасывая передние ноги, он скакал по грудам битого кирпича и брустверам заросших воронок, каким-то образом умудряясь по-прежнему не поднимать головы с развевающейся смоляной гривой.
То ли видеть не хотелось Орлику бесперспективной своей будущности, то ли, напротив, всматривался опытный конёк в неприметные тропки, проложенные в развалинах рачительными коккозцами, топавшими по кирпич, шифер или другой какой стройматериал.
К понуканиям и правлению Сергея Хачариди, стоявшего в телеге во весь рост, беспробудно глухой Орлик прислушивался исключительно задницей — ляжками и крупом, которые Серёга яростно оглаживал кнутом, позаимствованным у старика. Так что залихватский разбойничий посвист производил впечатление только на карателей.
Те как-то разом бросили стрелять, приседая в укрытиях и выворачивая назад головы, провожая изумлёнными взглядами телегу, которая неслась по развалинам, грозясь рассыпаться в пух и прах.
С грохотом подкидывая задок, задирая трещотки колёс, точно как Орлик задние копыта, телега пронеслась прямиком через залегших румын, так и не успевших сообразить, что это оно такое было…
Прямо Илия в колеснице — вот какой там был возничий.
Вроде бы в штормовке маскировочной такой же, как и у них, и вроде бы матерится по-свойски: «Дутен!..», но, если ясно куда, то кого посылает, совершенно неясно. И отчего этот «румын» в кавалерийских, с кожаным седалищем, галифе, которых и не у каждого эскадронного увидишь? Да и нет тут никаких кавалерийских частей. И вообще какое может быть доверие к амуниции в партизанской войне? И так уже только что рядовых Василеску и Гаврилиу подстрелили ни за хвост собачий…
А что господа офицеры?
А у господ офицеров, как всегда, разлад.
Румынский подполковник Миху, оскорблённый тем, что операцию по захвату диверсионной группы возглавил какой-то лейтенант немецкой полевой жандармерии, бежит, пригибаясь, вдоль цепи стрелков наперерез телеге и орёт, чтобы не стреляли. Вознице орёт или своим стрелкам? Непонятно.
Немец же, напротив, лично взгромоздился на колясочный БМВ-32 и, подняв мотоциклетные очки на каску, лягнул рычаг акселератора.
Унтер-пулемётчик в коляске дёрнул на себя затвор МГ, повёл ребристым кожухом ствола, пытаясь поймать «колесницу».
Но… Как только тяжелый мотоциклет распинал ржавые бочки и взобрался на ближайшую кирпичную насыпь, латунный жетон с распластанным орлом на груди пулемётчика пробили чёрные дыры, из которых засочились вишенные струйки.
Унтер помотал головой и осунулся лбом на ложе приклада. А тут и с плеча лейтенанта сорвало алюминиевую косицу погона, и сам он свалился куда-то набок…
Будто лихая махновская тачанка прыгала по ухабам и рытвинам, сея грозу и страх. Из-под рогожи на задке телеги частил и плевался огнём пулемёт, выбивая перед залёгшими карателями пыльные фонтанчики.
Как при такой тряске Володька умудрился скосить жандармов, он и соврать не сумел бы. Но скосил ведь…
С принадлежностью «чёртовой колесницы» всё стало ясно, но как-то поздно. Она уже скрылась за сиренево-рыжими отвалами позади котельной.
— Товарьищ! Товарьищ! — схватился Родриго за сбрую взмыленного Орлика.
— Румын, что ли?! — опешил Серёга, присев на облучке, не столько, впрочем, от удивления, сколько от цвиркнувшей над головой в штукатурку пули.
После того как словак из дивизии «Быстра» снабдил его «шкодой»[13], он уже мало чему удивлялся, но всё-таки…
— Вы «Еl guerrilleros»? Партизаны, да? — больше с мольбой об утвердительном ответе, чем просто с вопросом, смотрел парнишка в глаза Хачариди.
— А вы кто? — высунулся из-под рогожи раскрасневшийся, как из парной, Володька.
— El comunista espanol, sovietico, — затарахтел горячечно Родриго. — Viva la revolution![14]
— И тебе того же… — спрыгнул с облучка Серёга. — Ты что, по-русски совсем не рубишь?
— Нет, почему? Понимаю, конечно… — смутился парнишка. — Просто…
— Понятно… — кивнул Хачариди. — Обос… Переволновался, в общем. Много вас тут?
— Ещё командир, он ранен, много крови потерял… — потащил его за рукав Родригес к развалинам котельной, но Серёга вырвался.
— Володька, помоги малому! — распорядился он, выхватив у Володи пулемёт и жестянку с обоймами. — А я пока этих постращаю…
…А испанцев мы вытащили. Вывезли на телеге почти до того же самого места, где ты её отнял у старика на дороге. Почти все патроны расстреляли, отгоняя настырных румын, которым ну очень хотелось достать то ли нас, то ли испанцев. Орлик тянул и тянул, и только когда увидел хозяина, подогнул передние ноги, а потом свалился и забился в агонии. Не знаю даже, сколько в него пуль попало…
Дальше пробирались пешком, майор их держался неплохо, хоть и всё темнел лицом, а скоро на выручку подоспели наши…
No volaran![15]
— Ну, что ж… — Фёдор Фёдорович поскреб пальцами в куцей каштановой бородке, внимательно разглядывая карту из планшета майора Боске. — Раз уж вас интересует перегон между Джанкоем и Владиславовкой… — Беседин ткнул в карту тупым концом карандаша. — Пожалуй, есть у меня один кадр, который мог бы решить, если не всё, то многое…
Беседин откинулся от стола и поднялся с лавки. Подошёл к чугунной буржуйке, которая с невероятным упорством следовала за ним с самого 41-го года, даже когда очередная передислокация партизанского отряда откровенно походила на бегство и теперь с жаром «оправдывала доверие», а также отнюдь не лишнее место, которое она занимала в штабной телеге или, как во время последнего отступления, в волокуше.
Погрел руки над малиновым пятном раскалённого чугуна и наконец продолжил:
— Но для этого я сначала должен связаться со штабом бригады.
— Это долго? — спросил Мигель.
— Может, и долго, майор, но обязательно… — Беседин потёр горячие ладони. — Видите ли, речь идет о глубоко законспирированном подполье как раз на этом участке железной дороги, но я, в общем-то, даже имею к ним сравнительно свободный доступ… Одним словом, знаю я человечка, с этим подпольем связанного, но… — Фёдор Фёдорович пожал плечами. — Без санкции командования я не имею права. Очень уж ценные это люди, майор, хоть сами они составы под откос, конечно, и не пускают, а только статистику грузоперевозок ведут, но…
— О, я понимаю… Теодор… Фьодор Фьодорович… — поморщился Боске, лелея за пазухой козьего тулупчика простреленную руку. — Статистика, это, конечно, очень серьёзно. Но ведь нас как раз для того и прислали, Фьодор Фьодорович. Подвести кое-какой дебет под эту бухгалтерию. Довести работу ваших товарищей, так сказать, до логического завершения…
Беседин внимательно посмотрел на испанца через плечо, снова пощипал бородку и, проворчав под нос невнятно:
— В конце концов партизаны мы или козе барабан… — махнул рукой. — И то правда, кой чёрт смысла в разведке, если потом не воевать. Сведу я вас…
Командир отряда вернулся к столу и кликнул:
— Вестовой!
Ничего не случилось.
— Вестовой! — рявкнул командир так, что смигнул огонёк в керосиновой лампе, бросающей красноватые блики посреди карты.
Фёдор Фёдорович смущенно кашлянул в кулак и позвал негромко:
— Иннокентий, твою в Гитлера!..
— Я, дядь Фёдор! — Из-за брезентового полога объявился «Иннокентий» лет тринадцати, с физиономией, изрядно перепачканной золой.
— Ты что, тетеря, не слышишь, тебя командир зовёт?.. — проворчал Беседин.
— Меня?! — изумился мальчишка, ткнув себя в грудь надгрызенной печёной картофелиной.
— А то кого?
— Вестового какого-то, я его не знаю…
Переглянувшись с майором, который также не сдержал улыбки на смуглом лице, Беседин покачал головой.
— Ну и видишь ты тут его?
— Кого?.. — шмыгнул носом пацан, начиная теряться.
— Вестового…
— Не-а… — затравленно оглянувшись кругом, констатировал Кешка.
— Значит, не дозвался… — вздохнул Беседин. — Ну, тогда кликни мне комиссара, где он там…
Яблоневый сад хозяйства им. Калинина находился достаточно далеко за Шкуровской, километрах в трёх, и в этом году никем толком не убирался. Когда-никогда случалось нашествие жителей соседних сёл, но и те после поголовного отселения особо не рвались приближаться к железнодорожному узлу: себе дороже — посты полицаев на каждом шагу, патрули полевой жандармерии то и дело стрекочут тяжёлыми БМВ и «Цюндапами» по просёлкам…
Звучно, по-лошадиному, хрупнув увядшим с одного бока, но всё ещё солнечно-жёлтым яблоком, Давид Далиев оторвался от щели в дощатой, неконопаченой стене весовой, с сожалением посмотрел на огрызок.
