Василий Щур - Пограничными тропами
Ефремкин и Иваненко лежали не шевелясь, ждали, когда басмачи выйдут из-за деревьев. И они вышли. Вначале продвигались робко, прячась за камни, потом осмелели и пошли не пригибаясь. Взметнулись две гранаты, заполнив ущелье громом взрывов, криками раненых басмачей. Красноармейцы, воспользовавшись замешательством врагов, успели убить из винтовок еще по нескольку басмачей. Уже израненные, они бросили еще по одной гранате.
Весь этот бой видели джигиты, посланные Ибрашем в откочевку.
— Басмачи стали резать красноармейцев ножами, — закончил рассказ один из них. — Оба еще были живы, но сопротивляться уже не могли, только стонали.
Помолчав немного, рассказчик добавил: «После этого никто уже не согласился возвращаться из откочевки. Судить, говорят, теперь будут нас, расстреляют».
— А где Кудашев? — прервал его Самохин.
— Не пробился. Как стемнело, ушел. Видно, к перевалу Алайгыр.
— Что будем делать, командир? — обратился к Самохину Ибраш.
— Оставь двух своих, я — одного. Отвезут на заставу убитых. Сами — вперед. Ударим с тыла. Успеем. Кудашев на Алайгыре задержит банду.
Отряд встретил рассвет на перевале Ашутур. Еще десятки километров тяжелого горного пути остались позади, теперь до перевала Алайгыр было совсем недалеко — часов шесть-семь езды даже на уставших лошадях.
Справа серебрились на солнце ледники Семенова и Мушкетова, высилась озаренная солнцем пирамидальная вершина Хан-Тенгри, а внизу, в ущелье, едва различимая в предутренних сумерках, пенилась речка Сарджаска.
Комотрядовцы и пограничники невольно залюбовались хоть и привычной для них, но каждый раз неповторимо красивой картиной горного восхода, однако, любуясь рассветом, они одновременно просматривали местность и неожиданно заметили группу всадников, выехавших на небольшую поляну, расположенную по правую сторону Сарджаски, в километре от отряда. Самохин достал бинокль. На поляне были не пограничники.
— Надо проверить, — отнимая от глаз бинокль, проговорил он. — Со мной поедут пять человек.
Небольшой отряд начал спускаться по крутому склону к шумевшей внизу речке.
Всадники на поляне спешились и залегли, а когда группа Самохина стала приближаться к ним, открыли огонь из винтовок, высоко над головой пролетела граната и с оглушительным треском разорвалась недалеко от коней, оставленных пограничниками в укрытии.
— «Дьяконова»! Наши на поляне! Не стрелять! — громко закричал Самохин, рассчитывая на то, что его голос услышат и те, кто укрылся за камнями и обстреливает их. Но его надежда не оправдалась — выстрелы заглушили голос.
«Как убедить их, что мы не враги?! — думал Самохин. — Погибнуть от пули своих — нелепость! Что предпринять?» Он уже хотел вынуть носовой платок и помахать им, но в это время над головой пролетела граната «дьяконова» и он решился на другое.
Гранаты «дьяконова» были только на вооружении пограничников. Специальная мортирка надевалась на ствол винтовки, которая, стреляя, бросала специальной конструкции гранату, та летела далеко, громко разрывалась, но почти никого не убивала. Иногда лишь фиксировались случаи легкого ранения. О гранатах этих так и говорили: «Шума много — толку нет!»
Самохин подполз к красноармейцу, у которого была винтовка с мортиркой, надел на мортирку гранату и, подумав: «Теперь догадаются, что свои», — выстрелил в сторону поляны.
Граната «дьяконова» подействовала, выстрелы прекратились и начались «переговоры».
Отряд Самохина встретился со взводом пограничников и группой добровольцев-крестьян, выехавших на преследование банды, разграбившей обоз с обмундированием и переодевшейся в пограничную форму, пыталась уйти за кордон. Банда эта пришла из Киргизии. Возглавлял операцию по уничтожению банды командир взвода Швец.
— За басмачей вас приняли, — оправдывался Швец. — Черт знает как здесь воевать, в этих проклятых горах. На фронте все было ясно, а здесь… Опознавательные сигналы установить, что ли?
— Научимся и здесь воевать, — задумчиво проговорил Самохин. — Научимся… Дорого только учеба эта обходится. Очень дорого. А опознавательные сигналы — это хорошо, это нужно ввести. Я доложу по команде.
Проинформировав друг друга о своих задачах, отряды разъехались. Самохин торопил уставшего коня, злился на то, что без толку потерян еще один час дорогого времени (на перевале, может быть, уже идет бой и нужна помощь), обвинял и себя, и командира взвода в тактической безграмотности, даже в трусости, досадовал на ехавшего впереди, как ему казалось, слишком медленно Ибраша Сапаралиева.
— Побыстрей можно?! — ворчливо проговорил Самохин, обращаясь к нему.
— Не горячись, командир, коней беречь надо. Скоро бой, — спокойно ответил Сапаралиев и улыбнулся доброй, ласковой улыбкой. — Трудный бой будет.
Улыбка Сапаралиева подействовала на Самохина успокаивающе, его душевное напряжение стало спадать, и теперь он не так мрачно оценивал перестрелку в горах со своими. Он стал думать только об одном — о предстоящей схватке с откочевкой. Мысленно он распределял отряд на группы, определял каждой из них задачу, чтобы выйти к перевалу с трех сторон и, окружив басмачей, вынудить их сдаться. О полном уничтожении откочевки он не думал — там были не только баи и их подручные, но и обманутые бедняки, которые наверняка не будут сильно сопротивляться.
Тропа шла по берегу небольшого ручейка. На ней хорошо были видны свежие следы откочевки. Сапаралиев иногда пускал коня рысью. Вот тропа круто повернула влево и, петляя, поползла к перевалу Алайгыр. Туда лежал путь отряда, но Ибраш остановил коня у поворота.
— Откочевка не пошла на перевал, командир, по ущелью ушла — видишь следы, — недоуменно пожал плечами он. — Там дороги нет, там — ледник. Куда пошли — не знаю.
Снова небольшое совещание, на котором решили послать двух пограничников на Алайгыр к Кудашеву, выделить три дозора, один (головной) по следу банды, два других (боковых) по склонам ущелья, чтобы не повторилась трагедия Тую-Аши, в головной дозор послать Невоструева и Даулетова.
Все круче и круче вверх поднималось ущелье, здесь уже не росли стройные тянь-шаньские ели, а лишь гнездились между камней чахлые кустики шиповника да пестрел ковер трав яркими цветами незабудок и ромашек. Необходимость в боковых дозорных отпада: здесь уже не могло быть засады, укрывшейся в густом лесу склонов. Невоструев, оставив дозорных дожидать ядро отряда, поехал по следу откочевки только с Даулетовым.
Подъем становился еще круче. Даже привычным к горам лошадям были не под силу иные участки. Приходилось спешиваться и вести коней в поводу. Вот уже совсем близко ледник. Он серебрится в лучах заходящего солнца. Там, на вершине, оно еще светило, а в ущелье уже начинает темнеть. Суживающиеся высокие стены кажутся фантастическими замками, одинокие кустики напоминают замерших часовых. Невоструев и Даулетов стали продвигаться совсем медленно, внимательно изучая каждый клочок горной местности. Они чувствовали, что откочевка где-то совсем близко, знали, что охранение обязательно выставлено и что с минуты на минуту они столкнутся с этим охранением. Невоструев и Даулетов внимательно вслушивались, не донесется ли до них блеяние овец или лай собаки, но было тихо. И вдруг они даже вздрогнули от неожиданности: громко заорал ишак и сразу же смолк — кто-то, видно, вынудил замолчать расшумевшегося горлана.
— Сбатуем коней и — пешком, — натягивая повод, предложил Даулетов.
Невоструев кивнул головой, вынул ногу из стремени, чтобы спешиться, и вместе с конем рухнул на камни. Сверху, из ущелья, зазвучали частые выстрелы. Конь Невоструева был сразу же убит, у Даулетова пулей сбило малахай, но он успел спрыгнуть с коня и укрыться вместе с ним за высоким камнем. Пули хлестали гранит, отщипывали от него мелкие крошки и обсыпали ими дозорных.
— Оставь коня здесь, сам — вниз. Доложи обстановку, — приказал Даулетову Невоструев и, помолчав, добавил. — Хорошо бы до темноты сбить заслон.
— Зачем кровь проливать. Куда отсюда пойдут? — ответил на это Даулетов и ящерицей пополз между камнями вниз.
Невоструев, выбрав удобную позицию, стал наблюдать за басмачами. Они стреляли, не показываясь из-за укрытий. Видно было, что они собираются только обороняться.
«Может быть, все же есть дорога через этот ледник? — думал Невоструев. — Наверняка есть. Зачем же тогда они сюда? А может, правы Ибраш и Танат, может, не зная, что по их следу идет большой отряд, басмачи зашли сюда, чтобы сбить с толку Кудашева, дождаться, пока он снимет засаду с перевала, а потом уже уйти за границу».
Оба предположения могли быть верными, и Невоструев высказал их Самохину, когда тот с двадцатью пограничниками и комотрядовцами подполз к нему.
