Бела Иллеш - Обретение Родины
Военнопленные понимали, куда клонится дело. Они не могли взять в толк только одного: почему не ударят в тыл немцам американцы и англичане?
— Когда же наконец откроется второй фронт? — чуть не каждый день спрашивали они Тулипана.
Тулипан злился.
— А бог их ведает! — срывалось у него. — Вернее, не бог, а чертова бабушка!
Как-то после обеда Тулипан провожал пленных до лесной делянки. Усевшись и на сей раз на ствол поваленного молнией дуба, он заговорил вдруг о своем детстве. Вот тогда-то и узнали гонведы, что отец его был ижакский бедняк, хозяйничавший на четырех хольдах земли. Прежде чем старший из его троих детей успел кое-как опериться, клочок отцовской земли за долги кечкеметскому банку был пущен с торгов под барабанный бой — коронный номер сельского глашатая.
— Здорово умел барабанить дядя Пинтер, наш ижакский помощник старосты, — негромко произнес Тулипан. — Теперь, должно быть, там барабанит уже кто-то другой.
— В свое время я мечтал стать табунщиком, — после долгой паузы продолжал Тулипан. — Но дальше подпаска не пошел. Пас коров. А к лошадям впервые получил доступ, только когда император Франц-Иосиф забрал меня в солдаты. Я стал гусаром. Черт бы побрал…
Кого должен был побрать черт — Франца-Иосифа, лошадей или гусаров, — Тулипан так и не уточнил.
— Да, Пастор! Почему ты вспыхнул давеча, словно красная девица, когда я рассказывал о Матэ Залке?
— В давыдовском лагере, — нехотя ответил Пастор, — один советский офицер, тоже венгр — его звали майор Балинт, — пошутил, что я буду вторым Матэ Залкой.
И Дюла снова покраснел, как и в первый раз.
— Гм… Выходит, ты знаком с лысым майором? Я его тоже знаю. Вы ведь с ним земляки. Он, как и ты, вырос в лесистых Карпатах. Работал там в свое время партийным секретарем или кем-то в этом роде. Потом угодил в тюрьму, не то мукачевскую, не то ужгородскую, а оттуда уехал в Москву. Неужели не рассказывал? Удивительно. Он же страсть до чего любит рассказывать. В жизни не встречал человека разговорчивее, чем твой Балинт. Может, оттого и щедр так на слова, что человек он пишущий. Живет тем, что сочиняет различные истории, как другие существуют тем, что тачают сапоги, шьют платье или пашут землю.
Из слов Тулипана, вернее, по его тону Пастор почему-то заключил, что усатый капитан недолюбливает майора Балинта. Это его покоробило. Он успел привязаться к обоим — и к Балинту, и к Тулипану.
«Как же так? — с невольным удивлением подумал он. — Разве не все коммунисты любят и уважают друг друга?»
Тулипан умел читать мысли собеседника.
— Ты у меня смотри! — шутливо обратился он к Пастору. — Посмей только забить в свою дурную башку, будто я злюсь на Балинта! Не злюсь я на него, а завидую, вот что! Завидую тому, что вот он, чернильная душа, находится сейчас там, на передовой, а я, старый вояка, вынужден торчать тут, в глубоком тылу, и собирать грибы да ягоды. А вообще — Балинт — молодчина и мой закадычный друг! Ты знаешь, что он от вас заразился тифом? Самым настоящим сыпняком. Долго провалялся, но из беды все же выкарабкался и вроде бы снова на фронте.
Вечером, перед самым отбоем, Тулипан снова наведался к гонведам. Не обмолвившись ни словом о том, зачем вдруг явился в такое неурочное время, он прошелся из конца в конец по узкому проходу между двумя рядами коек, распорядился еще раз перед сном основательно проветрить помещение и оставить на ночь открытыми пару окон. Затем пожелал всем спокойной ночи и ушел.
— Сдается мне, он хотел нам кое-что сказать, притом весьма интересное, — после его ухода заявил Ковач. — Да к сожалению, должно быть, передумал.
На следующее утро против своего обыкновения Тулипан при раздаче завтраков не присутствовал, а пришел только в полдень, когда четверо гонведов уже отправились с бачками за обедом. Явился он в сопровождении майора Балинта.
* * *Прежнего Балинта не сразу узнали даже те, кто на протяжении двух недель ежедневно сталкивался с ним на его лекциях в давыдовской церкви.
Майор сильно изменился: осунулся, побледнел, круги под глазами. А когда он снял фуражку, чтобы стереть со лба пот, всем сразу бросилось в глаза, что волосы его, венком обвивавшие лысую голову, заметно поседели. Но настроение у него было отличное. Он радостно смеялся, похлопывая по плечу старых давыдовских знакомых, и пожимал им руки.
Первым Балинт узнал Пастора, назвал его по имени. Запомнился ему также Мартон Ковач, но, когда тот подошел, майор его узнал не сразу:
— Гляди-ка, до чего располнел! — сказал он смеясь.
С Шебештьеном он молча обменялся рукопожатием.
Дудаша, который начал было напоминать, кто он и откуда, Балинт прервал на полуслове. Его обращение к бывшему батраку показало, что майор его не забыл.
— Ну, друг, — сказал он Дудашу, — скоро мы сломаем палку твоего милостивого герцога.
— Мы слыхали, — заметил Дудаш, — что господин майор тяжко болел, но господь сохранил его для нас.
Балинт ничего на это не ответил, только еще раз пожал ему руку.
— Итак, гонведы, — произнес он, когда все собрались в столовой вокруг него, — я привез вам хорошие новости. Скоро узнаете. А пока приятного аппетита.
Увидав неожиданно появившегося в их бараке Балинта, почти все военпопленные-давыдовцы невольно принялись высчитывать, сколько же времени отделяет их от того момента, когда они впервые увидели лысого майора в Давыдовке.
— Неужели всего-навсего семь месяцев? — воскликнул Пастор.
Капитан Тулипан отдал распоряжение, чтобы в этот день двадцать два гонведа не уходили на послеобеденные лесные работы.
— Когда отправятся остальные, все вы явитесь на лагерный стадион. Товарищ Балинт и я будем вас там ждать.
В Давыдовке, в непосредственной близости к фронту, майор Балинт разговаривал с пленными совсем не по-фронтовому. Пускался в объяснения, убеждал, даже иногда упрашивал. Но сейчас, в глубоком тылу, речь его звучала коротко и решительно.
Он стоял в углу стадиона, на груде шлака. Тулипан и пленные расположились на траве.
— Ребята! — начал Балинт. — Прямо, без всяких предисловий сообщаю вам привезенную мной весть. Скоро вы получите возможность сражаться за венгерский народ. Пленные гонведы многих лагерей, в том числе и вашего — правда, вы это сделали в последнюю очередь, — просили дать им оружие, чтобы бороться против гитлеровцев и предателей родины, венгерских господ.
Майор Балинт говорил громко, но с расстановкой, как бы отделяя каждое слово. Мадьяры, знакомые с его красноречием по Давыдовке, слушая его несколько суховатую речь, испытывали нечто вроде разочарования. Когда Мартой Ковач поделился этим своим впечатлением с капитаном Тулипаном, тот рассмеялся:
— Есть вещи, которые в словесных завитушках не нуждаются.
— Пленные венгры писали в своих письмах, — после короткой паузы продолжал Балинт, — что они не хуже чехов и румын. А чехи уже сражаются с оружием в руках против Гитлера, против предателей своей родины, за свою свободу и независимость. Румыны пока еще этого не добились, но и они стоят на правильном пути: образовали Румынский национальный комитет, которому предстоит организовать вооруженные силы, чтобы бороться против Гитлера и румынских помещиков. Поляки уже давно воюют, и превосходно воюют. Даже часть военнопленных немцев начала организовываться для борьбы против Гитлера.
«А что же мы? Или мы хуже других, хуже поляков, румын и чехов?» — с полным правом вопрошают мадьяры. — Нет, не хуже. Все народы равны между собой, нет среди них ни лучших, ни худших. И каждый имеет право бороться за свободу, чтобы ее завоевать. «Вот мы и хотим тоже бороться за Венгрию, за наш венгерский народ», — заявили гонведы. Но они думали сначала, что главное — это только получить оружие. И тогда, мол, давай вперед, на врага! А для войны требуется не одно оружие. Победить не поможет никакое оружие на свете, если сражаешься за неправое дело!
Следовательно, первой задачей является разъяснить всем, за что надо бороться, против чего и против кого идти в бой Найдутся люди, которые заявят: что, дескать, об этом много толковать, и без разговоров ясно, за что боремся — за свободу. Но попробуй их спросить, что такое свобода, и наверняка получишь самые удивительные ответы.
Лично я экспериментировать не хочу и никому такого вопроса задавать не собираюсь. Только скажу, что вот мы, коммунисты, под этим словом понимаем истинную свободу, прекращение любого угнетения, любой эксплуатации. И мы боремся за родину, за независимость. Но за родину не для господ, а для народа. За независимость, но не за ту, что отгораживается от других народов, а за такую, благодаря которой народ Венгрии станет полноправным членом единой великой семьи свободных народов… Ради этих целей стоит бороться всеми силами.
