Эркман-Шатриан - Рекрут Великой армии

— Берта, полковник хочет вас видеть.

Я удивился и почувствовал легкий испуг. О чем он хочет со мной говорить? Я перешел через большой двор, взошел по лестнице и тихо постучал в дверь.

— Войдите! — сказал полковник.

Я с трепетом вошел в комнату. Полковник — худой, высокий, загорелый человек — прохаживался из угла в угол посреди своих книг и чертежей.

— А, это вы, Берта! Я должен сообщить вам плохую новость. Третий батальон, к которому вы принадлежите, отправляется в Мец.

Услышав эту ужасную весть, я вздрогнул и ничего не мог ответить. Полковник поглядел на меня и сказал:

— Не беспокойтесь. Вы недавно женились и, кроме того, вы хороший мастер, — все это заслуживает внимания. Вот передайте это письмо капитану Демишелю, в арсенале, в Меце. Это мой друг и он наверняка найдет вам работу при своих мастерских.

Я взял письмо, поблагодарил и вышел.

Дома я увидел Зебеде, Катрин и дядюшку Гульдена. На их лицах было выражение отчаяния: они уже знали обо всем.

— Третий батальон выступает, — сказал я им, — но это ничего не значит. Полковник только что дал мне письмо к начальнику арсенала в Меце. Не беспокойтесь, я не буду участвовать в походе.

— Ну, тогда твое дело в шляпе, — сказал Зебеде.

— Да, тебя, значит, оставят в арсенале в Меце, — добавил дядюшка Гульден.

Катрин поцеловала меня со словами: — Какое счастье, Жозеф!

По-видимому все верили, что я останусь в Меце. Я старался скрыть свое волнение, но почти не мог удержать рыданий. Я решил поэтому пойти сообщить новость тете Гредель.

— Хотя я покину город ненадолго и останусь в Меце, но все-таки надо известить об этом тетю, — сказал я. — Я вернусь часам к пяти. К тому времени Катрин приготовит мой ранец, и мы поужинаем.

— Да, иди, иди, Жозеф! — отвечал дядюшка. Катрин ничего не сказала. Она едва удерживалась от того, чтобы не разрыдаться.

Глава ХIII. Разлука

Я выскочил из дому, как безумный. Зебеде, возвращавшийся в казарму, сообщил мне, что офицер, заведующий обмундировкой, будет в мэрии в пять часов и что мне надо быть к этому времени там. Я выслушал эти слова как сквозь сон. Выйдя за городскую черту, я побежал бегом. Не могу описать своего ужасного состояния. Я был готов бежать так до самой Швейцарии.

Тетя Гредель в это время находилась в своем огороде, где она подставляла колышки к бобам. Она заметила меня издали и очень удивилась: «Ведь это Жозеф! Что он там делает в поле?»

Я выбежал на ухабистую, песчаную дорогу, раскаленную солнцем и стал медленно подниматься по ней. Я шел, опустив голову, и думал: «Ты никогда не осмелишься войти!» Вдруг из-за изгороди раздался голос тети:

— Это ты, Жозеф?

Я вздрогнул:

— Да… это я…

Она вышла в небольшую аллейку бузины и, заметив мою бледность, сказала:

— Я догадываюсь, почему ты пришел: ты отправляешься с полком. Так ведь?

— Я останусь в Меце, при арсенале… Все остальные пойдут далее… а я, к счастью, останусь в Меце.

Она ничего не сказала. Мы вошли в кухню, где было весьма прохладно по сравнению с тем, что творилось снаружи. Тетя села, и я прочел ей письмо полковника.

— Ну, слава богу, — сказала она.

Затем мы сидели и молча глядели друг на друга. Через несколько минут она обняла меня за голову и крепко поцеловала. Я заметил, что она тихо плакала.

— Вы плачете… Но ведь я останусь в Меце!..

Она ничего не ответила и пошла в погреб за вином. Налив мне стакан, она спросила:

— Ну а что говорит Катрин?

— Она и дядюшка Гульден очень довольны, что я останусь при арсенале.

— Да, это хорошо. Они приготовят тебе все, что надо?

— Да, и в пять часов я должен получить в мэрии форменную одежду.

— Ну, так иди! Поцелуй меня… Я пойду в город… Я не хочу поглядеть на отправку батальона… Я останусь дома… Я хочу жить дольше… Катрин нуждается во мне…

Она начала рыдать, но сразу удержалась и спросила:

— В каком часу вы отправляетесь?

— Завтра, в семь часов.

— Ну, так я приду к Катрин к восьми часам. Ты будешь уже далеко, но будешь знать, что мать твоей жены там… что она любит вас… что у нее на свете есть только вы одни…

Старуха разрыдалась. Она проводила меня до дороги, и я пошел домой, ничего не видя и не слыша.

В пять часов я был в мэрии, в том самом проклятом зале, где я вытянул несчастливый солдатский жребий. Мне выдали шинель, брюки, гетры и башмаки. Зебеде велел одному из служителей отнести все это в казарму.

— Ты придешь надеть все это пораньше, — сказал он мне. Твое ружье и патронташ в казарме.

Когда я вернулся домой, дядюшка Гульден сидел за работой. Он обернулся, но ничего не сказал.

— Где же Катрин? — спросил я.

— Она наверху.

Я подумал, что она плачет там. Хотел подняться наверх, но ноги не повиновались, и у меня не хватало мужества. Я рассказал дядюшке о своем посещении тети Гредель. Потом мы сидели, погруженные в свои мысли, и не осмеливаясь взглянуть друг на друга.

Настала ночь. Когда Катрин спустилась, было уже совсем темно. Она накрыла на стол. Потом я взял ее за руку и посадил к себе на колени. Так мы сидели с полчаса.

— Зебеде не придет?

— Нет, его задержали на службе.

— Ну, так давайте ужинать.

Ни у кого не было аппетита. Часов в девять Катрин убрала со стола, и мы разошлись спать. Это была самая ужасная ночь в моей жизни. Катрин была, как мертвая. Я окликал ее, она ничего не отвечала. Я пошел сказать об этом дядюшке Гульдену. Старик оделся и поднялся к нам. Мы дали Катрин воды с сахаром. Она пришла в себя и встала.

Она опять села мне на колени и стала просить не покидать ее, как будто я уходил по доброй воле. Она была вне себя. Дядюшка хотел пойти за доктором, но я воспротивился. Лишь к утру она немного оправилась. Долго плакала и наконец заснула на моих руках. Я перенес ее на кровать, но не осмелился поцеловать и тихо вышел.

Когда мы спустились, дядюшка Гульден сказал:

— Она спит и ничего не знает… Так лучше… Ты уйдешь пока она спит.

Я благословлял Бога, что Катрин заснула.

Мы сидели, прислушиваясь ко всякому шуму. Наконец барабаны загремели сбор. Дядюшка серьезно посмотрел на меня, и мы встали. Он взял ранец и молча надел мне его на плечи.

— Жозеф, — сказал мне старик, — повидай в Меце начальника арсенала, но не очень рассчитывай на него. Опасность так велика, что Франция нуждается во всех своих сыновьях.

Мы вышли на улицу, и я направился к казарме.

Зебеде показал мне, где находится моя форменная одежда. Я припоминаю еще, что старик Зебеде свернул мое штатское платье и обещал отнести его нашим после ухода батальона.

Батальон прошел по улицам города. За нами бежало несколько мальчишек. Часовые у ворот взяли на-караул.

Мы ступили на дорогу, которая вела к Ватерлоо.

Глава XIV. Письмо не пригодилось

В Саребурге мне довелось ночевать у типографщика Жаренса, который знавал дядюшку Гульдена. Он посадил меня обедать за свой стол. Со мной был и мой новый товарищ Жан Бюш, бедняк, всю жизнь питавшийся одной картошкой. У меня не было аппетита, но зато Бюш обгладывал мясо до кости, и это раздражало меня.

Дядюшка Жаренс хотел меня утешить, но его слова только увеличивали мою печаль.

На следующий день мы дошли до деревни Мезьер, потом до Вика. На пятый день мы стали подходить к Мецу.

Не приходится долго говорить о нашем походе. Солдаты, белые от пыли, с ружьями и ранцами за плечами, болтали, смеялись, заглядывались на крестьянских девушек, смотрели по сторонам и ни о чем не беспокоились. Я шел грустный, вспоминая о доме, о Катрин, о старых друзьях, и все проходило мимо меня, словно тень.

Однако при виде Меца с его высоким собором, старыми домами и сумрачными укреплениями я несколько пришел в себя, вспомнил о начальнике арсенала и ощупал письмо. У меня все-таки была некоторая, хотя и очень маленькая, надежда.

Зебеде более не разговаривал со мной, только изредка он оглядывался и посматривал на меня.

Теперь было не так, как в былые дни: он был уже сержантом, а я простым солдатом. Что вы хотите? Мы, конечно, по-прежнему любили друг друга, но между нами была уже некоторая разница.

Жан Бюш шагал рядом, сгорбившись и ступнями внутрь, как волк. Он мне несколько раз повторил, что обувь только мешает ходить и ее следует надевать лишь на парады. Два месяца бился с ним унтер, но не мог выпрямить ему спину и исправить его косолапость. Тем не менее Бюш вышагивал по-молодецки, ничуть не уставая.

Мы подошли к Мецу около пяти часов. Барабаны забили. Раздалась команда. Мы вступили в город и пошли по узким, грязным улицам, заставленным ветхими домами. Город кишел солдатами.

Нас выстроили на площади перед казармой. Мы думали, что придется переночевать в ней, но нам раздали по двадцать пять су и выдали билеты для постоя. Мы снова пошли вместе с Бюшем. Он не видел раньше никакого другого города, кроме Пфальцбурга.