Анатолий Полянский - Война - судья жестокий
— Торопишься, солдат? — усмехнулся взводный. — Правильно. Бери пяток бойцов — и вперед!
Я выбрал усатого сержанта, показавшегося надежным, крепыша ефрейтора, в упор смотревшего на меня и как бы просившегося в дело, и еще трех солдат постарше.
— Как зовут тебя? — спросил сержант. — Костей? А меня, так и быть, окликай Мишкой…
Я догадался: парня задело, что он попал под начало рядового.
Прикрываясь складками местности, мы бегом выдвинулись к изгибу шоссе. До блокпоста отсюда было рукой подать. Неподалеку на дороге торчал сломанный пополам шлагбаум. Похоже, возле него разорвалась ракета, расщепив полосатую балку на две части. Неподалеку виднелись окопы, откуда наши ребята вели огонь. Вспышки выстрелов мелькали также в амбразурах блиндажа, расположенного чуть правее. Поскольку стрельба велась вкруговую, стало очевидно: взвод, или то, что от него осталось, обложен боевиками со всех сторон.
— Что будем делать, Михаил? — спросил я сержанта. — Эта сволота вот-вот наших ребят сомнет.
— Самое время дать им прикурить, — злобно проворчал усач и, обернувшись к солдатам, крикнул: — Цели видите? По «духам» — огонь!
Шесть автоматов ударили одновременно. Бандиты явно не ожидали нападения сзади. По их расчетам подмога прибыть так скоро не могла. Они замерли в нерешительности, потом вскинулись и побежали теперь уже в нашу сторону. Стреляя на ходу, вражины двигались короткими перебежками, прикрывая друг друга огнем, и быстро приближались. Догадались, конечно, по нашим редким выстрелам, что за увалом находится всего лишь небольшая кучка солдат.
Мы встретили бандитов длинными автоматными очередями, отвлекая на себя часть сил, штурмующих блокпост. Но только с одной стороны, с другой же бой не ослабевал. Командир боевиков не мог не понять, что подходит подкрепление, и стремился как можно скорее разделаться с маленькой группой солдат.
Рядом плюхнулся старлей, приведший за собой остатки взвода.
— Как обстановка? — спросил он отрывисто.
— Отвратительная, — ответил я. — «Духи» жмут с другой стороны. Их много, наши могут не выдержать. Необходимо спешить, иначе выручать будет некого.
— Ты прав, солдат, — бросил старлей и распорядился: — Огонь прекратить! Гранаты к бою. Подпускаем поближе!..
Стрельба с нашей стороны стихла, вызвав у противника минутное замешательство. Но в следующее мгновение «духи» с новым энтузиазмом рванули к нам с остервенелым криком «Аллах акбар!». Их искаженные ненавистью лица были хорошо видны.
По моему разумению, следовало уже пустить в ход «карманную» артиллерию, но старший лейтенант, как я позже узнал, воевал здесь еще в первую чеченскую. Он, обладая завидной выдержкой, подпустил атакующих совсем близко и только после этого скомандовал:
— Гранатами — огонь!
Зато и эффект был впечатляющий. Цепь боевиков сразу поредела. По команде старшего лейтенанта взвод ринулся в контратаку. Мы быстро преодолели отделяющее от боевиков расстояние. Завязалась рукопашная, а тут уж десантникам, владеющим спецприемами, нет равных. Вскоре мы достигли блокпоста. Я спрыгнул в траншею и нос к носу столкнулся с ротным.
— Иванцов? — воскликнул он. — Ты-то здесь как?
— Прибыл к своим со взводом второй роты, товарищ капитан.
Пожалуй, впервые за последнее время он окинул меня одобрительным взглядом, но ничего не сказал, вспомнив, вероятно, все, что связано со мной. Лицо с ввалившимися щеками стало хмурым, недобрым. Глаза — две амбразуры — сузились.
— Сколько людей во взводе? — спросил Боярышников у подбежавшего старлея.
— Было двадцать восемь, товарищ капитан, но есть потери. А у вас?
— К сожалению, осталось мало. Они подползли по-гадючьи и навалились внезапно, — резко бросил Боярышников и зло выругался. — К тому же их в пять раз больше… Распределите своих людей по всей линии траншей. Боеприпасов хватит?
— Так точно! Вот-вот бээмдэшки подойдут.
— Больно долго чешутся. Устал ждать… Я в шесть доложил о случившемся, а сейчас восемь!
Боевики между тем ринулись в новую атаку. Они двигались с трех направлений большими группами все с тем же истошным воплем «Аллах акбар!». И хотя наш огонь прореживал вражеские цепи, но остановить их не мог. Лавина катилась неотвратимо.
— Придется снова отбиваться врукопашную, товарищ капитан. Разрешите мне, — попросил старлей. — У нас свежие силы, а вы прикроете огнем!
— Нет! — отрезал Боярышников и безапелляционно добавил: — В контратаку людей поведу я!
Старший лейтенант поглядел на него удивленно. Не дело старшего командира подставлять себя под пули. Он обязан руководить ходом боя — так трактует Боевой устав. Но спорить молодой офицер не стал. Он не знал, но я-то уловил: ротный рвется в гущу боя навстречу чудовищной опасности, словно ищет смерти. Это не было озарением, просто в душе я его понимал. Капитан, на лице которого были написаны решимость и обреченность одновременно, перешагнул рубеж, когда уже не за что зацепиться в этой горькой действительности.
— Там у меня четверо раненых, — сказал Боярышников. — Они могут еще стрелять. Из своих тоже возьми нескольких человек, хорошо владеющих оружием. Прикроете нас огнем. Остальные, за мной!
Дальнейшее осталось в памяти стремительно сменявшимися рваными картинками. Ротный первым выскочил из траншеи и с криком «Ура! Мать твою!..» рванул вперед. Такой скорости передвижения не припомню. Мы мчались следом за капитаном. Мы не бежали. Мы летели, точно выпущенные из подствольника гранаты. Мы были готовы на все! Боевики это поняли сразу, дрогнули и попятились. Полная ярости волна десантников накрыла их. В ход пошли ножи, приклады, каски и просто кулаки, которыми, зная приемы, можно запросто отправить человека на тот свет.
Совсем близко я увидел ротного. Схватив автомат за ствол, он прикладом размозжил голову какого-то типа в грязном камуфляже. Замахнулся на другого, но тот успел выхватить из-за пазухи пистолет и выстрелить. Боярышников вздрогнул, сделал несколько судорожных шагов и упал. Я бросился к нему. Камуфляж на груди капитана был опален и разорван. Из раны сочилась кровь.
— Санитар, сюда! — крикнул я. — Командир ранен!
Подбежавший молоденький солдатик с медицинской сумкой начал лихорадочно бинтовать офицера. Руки его тряслись. Поддерживая Боярышникова за плечи, я помогал санитару как мог. Сердце готово было выскочить из груди, а в голове билась мысль: лучше бы меня!..
— Потерпите! Потерпите, товарищ капитан! — однообразно приговаривал санитар, продолжая бинтовать.
Ротный захрипел. На губах выступила розовая пена. Глаза закатились — наступил шок.
— Промедол! — крикнул я санитару. — Скорей коли, черт бы тебя побрал!
Вырвав шприц из дрожащей руки растерявшегося вконец медика, я сам сделал укол капитану. Он дернулся и затих… А стремительная контратака продолжала развиваться с нарастающей силой. Братва безостановочно гнала «духов».
Приложив ухо к груди Боярышникова, я уловил неровные удары сердца.
— Подхватывай капитана за ноги! — крикнул я санитару, взваливая тяжеленного ротного на спину.
Пот заливал глаза, сознание туманилось. Идти не было сил, но я двигался, шаг за шагом одолевая огромное, казалось, расстояние. Санитар, постанывая, плелся позади, положив ноги ротного на хилые плечи. Сколько это продолжалось, не помню. Очнулся, когда кругом были свои. Кто-то крикнул:
— Носилки сюда! Вызывай вертолет!
Вскоре капитана уже погрузили в винтокрылую машину. Он был бледен, кровь отхлынула от лица. Глаза глубоко провалились. Медик с погонами лейтенанта из подошедшего наконец-то второго батальона полка тихо сказал:
— Не жилец капитан…
Я обернулся и гневно крикнул:
— Нет! Командир должен жить! И будет!..
9Два дня ваш покорный слуга, стараясь скрыть торжество от окружающих, ходил гоголем. Ну, еще бы! Вел себя на передовой геройски. Рискуя жизнью, пришел на помощь попавшим в беду ребятам, хотя вполне мог сачкануть. Да еще раненого командира роты вынес под огнем с поля боя. Когда тобой восхищаются салаги, нос задерешь непроизвольно, а тут комбат дровишек в костер подбросил: прилюдно объявил, что представляет некоторых отважных бойцов, в том числе меня, к правительственным наградам. Однако появившийся в полку на третий день после памятного боя Шелест сразу охладил мой восторг:
— Слыхал о твоих подвигах, Константин Иванцов. Вел, говорят, ты себя действительно храбро. — В его словах прозвучало скорее осуждение, чем похвала.
— Чем же, Николай Николаевич, я вам теперь не нравлюсь? — спросил я с подначкой.
— Почему же, — возразил Шелест. — Твои мужественные действия в глазах сослуживцев наверняка заслужили высокую оценку.
— А у вас — нет?
Ей-богу, я не видел ничего предосудительного в том, что сделал, и нисколько об этом не жалел. Но капитан смотрел с укором и даже с осуждением.
