Игорь Моисеенко - Сектор обстрела
— Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант! — вмешался связист.
— Колись, — ответил ротный, не поворачивая головы.
— Комбат на связи.
Ускоренным шагом Кузнецов направился к рации.
— Третий — первому! На приеме!
Через полминуты в наушниках раздался осипший от жажды голос комбата:
— Третий, вместе с «Васильками» — занять высоту 23–48! Сектор обстрела — южный склон 21–28 и проход между скалами. Занять высоту 21–28! Сектор обстрела прежний и ущелье с севера. Как принял?
«Васильками» кодировался минбат со своими трубами. Боеприпасы к ним распределялись по подразделению, которое сопровождает минометный расчёт. «Васильки» это хорошо. Это неплохо — "Васильки"", — промычал про себя Кузнецов и повторил задание в микрофон.
Комбат добавил:
— Поторопись, Саша! Через эту дырку они уйти могут. Часть их уже прорвалась. Мои только хвост колонны засекли.
Кузнецов отложил микрофон и, скорее по привычке, ответил самому себе:
— Есть…
Ротный достал планшет. Как оказалось, вершина, на которую предстояло идти, была расположена на левом хребте ущелья, в нескольких километрах от настоящего расположения роты. Что помешало высадить там пост — одному Аллаху известно, но приказ отдается не для обсуждения. Тем более, что третьей роте с самого начала операции отводилась роль резервной, в распоряжении оперативного штаба. Но пока комбриг не прибыл, командовал комбат.
— Роту на построение! — распорядился Кузнецов.
Через пять минут бойцы неровным строем стояли перед ротным.
"Ну и бродяги, — отметил про себя Кузнецов, глядя на собравшуюся ватагу, — цыганская свадьба". Только здесь, в Афганистане, он столкнулся с таким бардаком в обмундировании бойцов. Неизменно перед каждым выходом на «боевые» проводился строевой смотр, на котором штабное начальство отмечало для себя наличие у личного состава всех, какие положено по уставу, атрибутов. А на саму операцию бойцы уже наряжались, как на цыганскую свадьбу — кто во что горазд. Солдаты самостоятельно, используя традиции землячества, добывали амуницию: маскхалаты, кроссовки, плав-жилеты, трехлитровые афганские фляги и прочую дребедень. В результате на операцию выходило боевое подразделение, напоминающее своим внешним видом скорее разбойничью шайку, чем строевую роту.
Никто на это безобразие особого внимания не обращал. Даже поощрялось. Несмотря на бытующее стойкое убеждение, что советский солдат может выдержать любые испытания, заставлять личный состав носить во время операции уставную х/б, представлялось равносильным иезуитскому истязанию. Тем более, что в горах каждый штык на счету, а каждый миллиграмм лишнего веса приносил бойцу массу страданий. Перед операцией, чтобы облегчить ношу, солдаты даже письма на броне оставляли.
В строю не хватало Белограда. Ротный поискал его глазами, но, не обнаружив на ближайших машинах, набрал уже в легкие воздух распорядиться, чтобы за ним сгоняли на командирскую машину. Как бы там ни было, а пока что Белоград числился в составе роты. Но ротного оборвал нарастающий свист. "Ни чего себе! — промелькнула мысль. — Мина!"
— Рота, воздух! — заорал Кузнецов во все горло и метнулся к ближайшей машине.
Команду можно было и не отдавать. Наученные печальным опытом бойцы и сами, не дожидаясь, когда мина обрушится на головы и разорвется тысячей раскаленных осколков, разбежались во все стороны. Следом за первой летело, как минимум, еще две.
Падая под брюхо командирского БРДМа, краем глаза Кузнецов заметил, как в люк механика-водителя двенадцатой машины вдвоем влетели Шамиль и Старостенок. В мгновение ока эти два гиганта умудрились, не выпуская из рук оружие, втиснуться под броню и захлопнуть за собой люк.
"Ого…! Какие мандраж чудеса делает. Там и одному-то тесновато", — отметил про себя ротный.
Еще через полсекунды, первая мина с оглушительным хлопком разорвалась метрах в тридцати. Из-за корпуса стоящей рядом БМПшки Кузнецов увидел только тучу взметнувшейся в воздух пыли. Через мгновение по броне застучали осколки. Ротный успел перебросить тело к дальнему от взрыва колесу. Снова рвануло. На этот раз значительно ближе. Настолько, что раскаленная волна пыли и песка захлестнула БРДМ, иссекая ротному кожу на лице и впиваясь в глаза. Третья мина разорвалась где-то у реки.
Отплевываясь и протирая глаза, Кузнецов поднял голову и от того, что увидел возле соседней машины, похолодел. В тридцати метрах стояла его БМП. Левый десант был открыт, а рядом с ним… Выплевывая зубы, пытался подняться с колен Белоград. К машине его тащил за волосы Халилов. В правой руке узбек сжимал рукоятку штык-ножа.
— Твою мать! — выругался ротный.
Одним рывком Кузнецов выкатился из-под БРДМ и под пронзительным свистом падающих мин бросился к бойцам:
— Халилов, стой! Стоя…ять!
Халилов уже поднял голову Белограда так, чтобы тот видел изуродованный труп Рустама. Похоже, Богдан и не собирался сопротивляться: руки безвольно повисли вдоль тела. Слезы вперемежку с кровью заливали его лицо. Юсуф уперся коленом в спину сержанта и оттянул ему голову назад. Открытая для удара шея мелькнула белой полоской незагорелой складки кожи. Штык-нож уже взметнулся вверх.
Ротный явно не успевал. В отчаянном, безнадежном броске он закрыл глаза, чтобы не видеть, как парню перережут горло. Под ноги подвернулся булыжник. Кузнецов, утратив равновесие, рухнул на песок в метре от двери десанта. Уже утратив всякую надежду, он попытался вскочить и дотянуться до Халилова. Мощные удары под лопатку и, почти одновременно, в затылок повергли ротного наземь. Очередной взрыв накрыл его волной раскаленного воздуха и осколков.
Мина разорвалась на борту машины. Убить Рустама она уже не могла. А в правом отделении десанта с жалобным скрипом рухнула на пол гитара. Струнами на пулемет…
Глава двадцать третья
Конечно, лучше было бы дождаться приезда Богдана. Но сегодня Сан Саныч не смог отказать посетителям. Больной нужны были положительные эмоции. К тому же, попробуй не пусти. В больнице не скроешь от больных, что сегодня такой праздник — международный женский День. И хотя она была еще слаба, но невнимание со стороны близких, на фоне всеобщего праздничного настроения, только усугубило бы ее состояние. Розы красоты невиданной Валентина приняла, как и подобает — с легкой тенью презрения. Он уже привык — от нее всего, что угодно можно ожидать, она все равно сотворит все по-своему. И все же — своим звонить она ушла с улыбкой. Но ему настроение начали портить еще с утра.
Начмед ворвался в кабинет как печенег дикий. Следом за ним вошел, по всему видать, типчик с психикой уравновешенной совершенно и внешности неприметной абсолютно. Поздороваешься с таким на улице и через пол часа не вспомнишь, с кем встречался.
Федоренко навалился на стол своим чревом и выдал сакраментальное:
— Как!?
— Что, как? — на мгновение растерялся Сан Саныч.
— Ты представляешь, куда ты нас засандалил? И меня и главного, и… Как эта бумажка отсюда вышла? Как?
На стол из пухлой руки начмеда вывалился ядовито-фиолетового цвета бланк с едва различимым треугольным штампом в уголке.
— Васильич, может, Вы на нее посмотрите… сначала?
— Чего смотреть-то? Твоя подпись?.. Твоя?
Сан Саныч ждал этого «разгона». Но это было лучше, чем схватка с разъяренной Валентиной:
— Ну, моя, и что?
— А это главврач, да? Это, по-твоему, его подпись?
У Сан Саныча ни один нерв не дрогнул:
— Я не эксперт-лаборатория! Да, откуда мне знать?! Вы на больную посмотрите.
В разговор включился Лебедев:
— А что больная?
Вместо Сан Саныча вписался Федоренко:
— Да, встанет и побежит.
Сан Саныч не знал, как реагировать на вопросы незнакомца. Но, судя по всему, он имел вес, если сам начмед с больничного сорвался и впереди всех сюда прискакал.
— Да? А если не встанет? Вы с кого тогда спросите? — попытался возразить Сан Саныч.
Лебедев обратился к начмеду:
— А Вы как считаете?
Федоренко "взял стойку":
— Где ее история болезни?
Сан Саныч с пренебрежением на грани отвращения бросил папку на стол перед начмедом и добавил:
— У нее, на фоне стресса, инсульт с гемиапарезом.
— Что у нее парализовано? — спросил Федоренко.
— Правая сторона. Она, после комы, еще людей не узнает. Племянника за своего сына признала. А сын в армии. Если до нее дойдет, что сын еще не вернулся, я ни за что не ручаюсь.
Лебедев ухватился за ниточку: "Значит, ты знал про этого парня, — он отошел к окну. — Выходит, и что бумажка будет липовая, знал". Он подошел к окну, чем заставил врача повернуться за ним следом и оттуда произнес:
— Скажите, пожалуйста: когда Вы в последний раз общались с Вашим главврачом?
