Хайнц Конзалик - Штрафбат 999
— До окончательной победы над врагом, — ухмыльнулся Кроненберг.
В Борздовке их ожидал помощник санитара Эрнст Дойчман и несколько человек из 2-й роты. Снег на дороге через полуразрушенное село был убран, линии связи проложены. Убрали и большой сарай, и просторную крестьянскую хату, отведенные под госпиталь. Когда их небольшая колонна въезжала в деревню, у первой хаты в лучах фар мелькнула фигура — приземистый, широкоплечий и кривоногий русский. Он, оскалившись в радостной улыбке, замахал руками и побежал впереди грузовиков, показывая дорогу к месту, где их дожидались Дойчман и остальные. Эрнст Дойчман загодя развесил в сарае и хате несколько фонарей, работавших на аккумуляторах. Продрогший до костей Кроненберг, выбравшись из кабины, несколько раз присел, чтобы хоть как-то разогреть ноги.
— Добрый вечер! — с сильнейшим акцентом приветствовал его русский.
Кроненберг кивнул в ответ.
— Эй ты, пес хромоногий, подойди-ка сюда! Ты не из вспомогательного отряда?
— Да.
— Тогда отправляйся вон туда к герру штабсарцту и помоги разгрузить машины. Понятно?
— Да.
— Катись отсюда!
Петр Тартюхин с улыбкой затопал валенками к сараю, возле которого доктор Берген руководил разгрузкой.
Эрнст Дойчман и Кроненберг, обменявшись улыбками, похлопали друг друга по плечу. Дойчман не брился вот уже несколько дней, его задубевшее от холода лицо раскраснелось.
— В обморок больше не падаешь? — с ноткой озабоченности спросил Кроненберг, доставая из кармана тулупчика непременную бутылочку шнапса.
— Нет. Похоже, воздух России пошел мне на пользу.
— Все зависит от того, как переносишь витамин «СВ», — усмехнулся Кроненберг.
— Какой-какой витамин? — не понял Дойчман.
— Витамин «СВ» — витамин «свинец». Его в местном воздухе хоть отбавляй.
Оба, расхохотавшись, по очереди отхлебнули из бутылочки.
— А как там этот недоносок Крюль?
— Наружу не вылезает. Все ждут не дождутся, когда он наделает в штаны.
— А остальные? Бартлитц, Шванеке, Видек?
— Бартлитц заделался поваром. И преотличным. А остальные… Знаешь, они лучше других выдерживают эту каторгу — я имею в виду рытье траншей.
— А Обермайер?
— Отличный парень! — воскликнул Дойчман. — Всегда с нами, пока мы роемся в земле. Всегда при нем шнапс, всегда нальет нам, хоть это и запрещено. Даже думать не хочется, если с ним что-нибудь случится…
В темноте раздался зычный голос доктора Бергена, требовавшего к себе Кроненберга. Санитар, ткнув большим пальцем назад, откуда раздался рык, иронично усмехнулся и поспешил сделать глоток шнапса.
— Слышишь? Стоит мне только на пару минут отойти, как старик становится беспомощным, как грудной младенец!
Доктор Берген стоял у ящика, который уронил Тартюхин.
— Ух, тяжело! — отдуваясь, произнес русский, растерянно пожав плечами.
Узкими, как у монгола, глазами он разглядывал выпавшие из разбитого ящика на снег индивидуальные пакеты. Бинты, упаковки ваты… чего только здесь не было! Как бы пригодилось все это в лесу под Горками! Там, чтобы перевязать рану, приходилось разрывать собственную рубаху. Кроненберг, придя, тут же изгнал прочь Тартюхина.
— Убирайся отсюда к чертям, без тебя обойдутся! — рявкнул он на русского. — Давайте тащите остальные ящики в хату, а соломенные тюфяки и койки — в сарай. А с грузом, что на втором грузовике, поосторожнее — там стекло!
В свете фонарей разгрузка продолжалась. В хате спешно оборудовали временную операционную. Доктор Хансен лично установил раскладной операционный стол, помог собрать шкафчик для инструментов, в общем, подготовил помещение для проведения несложных хирургических операций. Поднявшись на стремянку, кто-то уже прилаживал у потолка большую лампу для освещения операционного стола. Оба окна завесили светонепроницаемыми шторами — яркий свет неизбежно привлек бы внимание русских ночных бомбардировщиков: легких бипланов, прозванных «швейными машинками». Со стороны дороги на Горки доносился гул. Кроненберг, стоявший у входа в сарай вместе с Дойчманом и Тартюхиным, поспешно спрятал сигарету.
— Кто это там пожаловал? Сани?
Дойчман кивнул:
— Из 2-й роты. Привезли доски, будут сколачивать шкафы и койки.
Из темноты показались очертания больших мотосаней, медленно, словно жук, ползущих по снегу. Сани, объехав стоящие грузовики, остановились у сарая. Из кабины выскочила закутанная фигура с автоматом в руке. Взмахнув оружием, прибывший бросился к Кроненбергу.
— Ах ты старый черт!
— Шванеке? Ты? Еще живой?
— Меня так просто не свалишь! — ухмыльнулся Шванеке.
Стоявший чуть поодаль Тартюхин прислонился к стене сарая. По телу его прошла дрожь. Его желтая азиатская физиономия вдруг налилась кровью и словно окаменела. Раненую левую руку он предусмотрительно спрятал в рукаве тулупа. Он до боли стиснул зубы, однако сейчас, в этот момент, боль была ему нипочем — его сейчас можно было порубить на куски, он и не пикнул бы.
Ага, значит, тебя зовут Шванеке, заключил Тартюхин. Он медленно закрыл глаза. Бог ты мой, думал он, глотку-то как перехватило! Словно удавкой стянуло! Нет, ни в коем случае нельзя этого показывать, ни в коем случае! Нужно вести себя так, будто ничего не произошло. И терпеть. Я твердо знаю: я успокоюсь только тогда, когда отправлю на тот свет тебя, Шванеке. Если я тебя укокошу, тогда и Россия выживет. Мысли, стремглав проносившиеся в голове, действовали на него, как крепкий самогон. Колени дрожали, и Тартюхин опасался, что его злоба, его безграничная, добела раскаленная ненависть выплеснется наружу. Но откуда она? Отчего он так возненавидел этого солдата? Только ли от раны, полученной от него? Или здесь замешано что-то другое?
Его привел в чувство мощный удар кулаком в солнечное сплетение. Открыв глаза, он увидел вплотную перед собой Шванеке. Тот стоял так близко, что Тартюхин в свете фонаря, который держал Кроненберг, успел разглядеть даже трехдневную щетину у него на подбородке. Жестокое, отталкивающее лицо. Лицо дикаря, не ведающего пощады. Убийцы. Маленькие, вездесущие глазки, широкая улыбка без тени радости. Тартюхин, сумев овладеть собой, часто-часто задышал, чтобы боль в животе утихла. Сейчас самое главное проявить выдержку, не броситься на него, не вцепиться зубами ему в глотку, не сдавить мертвой хваткой эту короткую мерзкую шею и не отпускать ее, пока эта зловещая улыбка не превратится в смертельный оскал. Пальцы, невольно сжавшиеся в кулаки, снова разжались.
— Послушай, ты, обезьяна желторожая, — произнес Шванеке, — давай к саням и разгрузи доски. И побыстрее!
Схватив Тартюхина за воротник тулупа, он ткнул его к саням, поддав пинка под зад. Петр растянулся на снегу в нескольких метрах от саней, но тут же, по-кошачьи ловко, вскочил и, изображая покорность, направился к саням. Ничего, тебе еще это горько отрыгнется, придет время, и я с тобой разделаюсь. Или я не Петр Тартюхин. Если есть бог, он мне простит. Тяжелее минуты, чем эта, в жизни Тартюхина не было. Когда он, подхватив несколько досок, бежал с ними через дорогу, Шванеке заливался хохотом. Кроненберг выключил фонарь.
— С этим вы не скоро подружитесь! — сухо бросил он.
— А я ни к кому в друзья не лезу, а уж к этому…
Шванеке, откупорив протянутую ему санитаром бутылочку шнапса, сделал внушительный глоток.
— Откуда он вообще здесь взялся? — спросил он Кроненберга, глядя, как Петр сгружает в снег доски.
Он чувствовал ненависть, исходившую от этого низкорослого человечка, видом напоминавшего азиата.
Дойчман покачал головой:
— Из вспомогательных, как и остальные. Похоже, ему крепко досталось при Советах, живет в какой-то конуре, да во все тяжкие бранит Сталина, Советы, да и нас заодно. Мечтает слопать целую миску щей. Понять не может, за что весь мир так окрысился на него — каждый норовит пнуть под зад, как только что ты.
— Так ты сам должен уже понимать — не первый день в армии! — не без издевки заметил Шванеке. — Да, кстати, мне велено тебя забрать с собой — у нас кое-что случилось, дорогой герр доктор.
— Когда? — спросил Дойчман. — Если днем, не выйдет — в светлое время дня по дороге не проедешь.
Шванеке, доложив о прибытии доктору Бергену и Хансену, стал помогать обустроить госпиталь. Тем временем небо на востоке светлело, освещаемые первыми лучами солнца деревья сбрасывали с себя ночной покров. Нет, днем нечего и мечтать ехать в Горки — семикилометровый участок дороги постоянно простреливался партизанами. Русские артиллеристы били без промаха — привыкли. И Шванеке пришлось полдня проторчать в госпитале, а остальные полдня он обходил крестьянские хаты в поисках того, что плохо лежало. Добрался он и до жилища Петра Тартюхина. Это была сложенная из толстых бревен хата с сараем и колодцем с полусгнившим журавлем. Распахнув ударом ноги дверь, Шванеке вдруг увидел сидящего у печки Тартюхина. Азиат курил цигарку. Он даже не пошевелился, когда немец ворвался в комнату с низким потолком — Шванеке чуть ли не упирался головой в него. Будто дожидался этого визита. Узкими словно щели глазами Тартюхин смотрел на немца.
