Гюнтер Бломертц - Откровения пилота люфтваффе. Немецкая эскадрилья на Западном фронте. 1939-1945
В таком состоянии духа Фогель вылетал по несколько раз на день, почти всегда возвращался с новыми победами, а потом в задумчивости сидел в углу, как старик, размышляя о своем трагичном одиночестве: он всегда побеждал и не мог разделить судьбу своего друга.
Однажды солнечным утром в воздухе появились тридцать «Тандерболтов», которые несли на своих брюхах бомбы. Когда мы бросились в укрытия, только сумасшедший Фогель вылетел навстречу врагам. Истребители-бомбардировщики один за другим добрались до середины летного поля и стали «откладывать там свои яйца». Вероятно, это были бомбы замедленного действия, поскольку заряды не взрывались. Бомбы весом в центнер не врезались в землю. Более того, они мирно лежали на траве. Только полчаса спустя мы осмелились приблизиться к месту их падения. Там нас ждал приятный сюрприз – «Тандерболты» просто избавились от дополнительных топливных баков. Мы с глуповатым видом переглянулись и расхохотались. Потом нам стал понятен рыцарский поступок неприятеля: таким безобидным знаком противники предупредили, что скоро с неба посыплются настоящие бомбы. Очевидно, командир их эскадрильи наслаждался этой изощренностью, и мы поблагодарили его за это.
– Фогель погиб! – вдруг крикнул кто-то.
Механик провел нас к находившейся неподалеку лесопосадке, где мы нашли тело нашего друга. Он лежал лицом вниз. Когда мы подняли голову Фогеля, из открытого рта начали вываливаться зубы. Его тело внутри летного костюма превратилось в мягкую массу. От удара все кости, видимо, раздробились. Мы были огорчены, несмотря на то что каждый день ждали этого несчастья.
Вернер посмотрел на кольцо парашюта:
– Наверное, он не смог дернуть его.
Но каждый из нас знал, что Фогель, впервые сбитый в воздушном бою, просто не захотел открывать парашют.
Вернер прикусил губу.
– Бред! – процедил он сквозь зубы, и я тоже недоуменно покачал головой, хотя в глубине души мы чувствовали симпатию к поступку Фогеля. Мы стояли над телом товарища и смотрели друг на друга. Только нас двое и осталось от «аббевилльских ребят». Кто следующий?
К полудню в небе появились крупные эскадрильи «Боингов». Один за другим они пролетели над нашим аэродромом. Бомбы со свистом посыпались вниз. А когда глухой гул канонады и облака пыли стали приближаться к нам, мы поняли, что нужно паковать чемоданы, чтобы на следующее утро покинуть этот милый городок и где-то ждать следующего разгрома, может быть, последнего.
Когда пришел апрель с его переменчивой погодой, грозами и первыми распускающимися цветами, германская армия была на последнем издыхании. Высшее командование принимало решительные меры, чтобы предотвратить надвигающийся разгром войск. Генералы встречали свою смерть на виселицах. В разрушенных городах дети и старики устраивали на мостах и дорогах баррикады из мусорных баков и канистр из-под бензина. Остановить врага должен был невооруженный фольксштурм.
Тысячи необученных молодых девушек призвали несколько месяцев назад в подразделения люфтваффе на западе, чтобы возложить на них ответственную работу опытных авиамехаников. Когда на Восточном фронте срочно потребовалось затыкать прорехи, тысячи солдат стали перебрасывать туда. Но они так и не добрались до цели. Людей долго держали в транзитных лагерях, а потом возвращали в их старые подразделения или расселяли в уже переполненных казармах. Неприятель прекрасно знал о положении дел в наших войсках. Пока командующий люфтваффе обрушивался с бранью на истребителей, а мы запирали дверь и ставили граммофонную пластинку с записями его полной обвинений речи, британское радио призывало нас сдаваться.
Самолеты различных форм и размеров сотнями стояли по краям поля нашего аэродрома, а новые машины постоянно садились, надеясь найти укрытие на этой странной стоянке. Здесь же располагались раненые, прибывшие с Восточного фронта, женские военные формирования с севера. На летном поле разгружалось оружие и даже мебель. Командиры без войск, солдаты без офицеров – все собрались на аэродроме в отчаянии или в молчаливой надежде, что скоро смогут отправиться домой. Только в одном уголке продолжалась методичная активность – в нашем лагере, в огороженной зоне, которую мы теперь делили с пилотами самолетов с турбинными двигателями. Это была испытательная эскадрилья, в которую перевели Георга.
Инженеры, прошедшие летную подготовку, но не имевшие опыта и практики, как у асов, сталкивались с очень серьезными проблемами. Загадочные неполадки машин новой конструкции оставались необъяснимыми: ни расчеты, ни испытания высокоскоростных турбин для одноместных самолетов не выявляли никаких дефектов. Пока никто не решался поднять в воздух машину, которая даже на взлете не поддавалась управлению. Практически каждый, кто садился в кабину такого самолета, вскоре глушил двигатель. Теперь специалисты заменяли руль направления и проводили дополнительные регулировки, чтобы наверняка добиться успеха.
– Я считаю, господа, – заявил главный инженер, – что решение нашей проблемы может иметь огромное значение.
Мы с ним стояли на взлетной полосе, где сейчас должен был начаться очередной эксперимент. Три стремительные на вид одноместные машины с двумя турбинными двигателями ждали начала испытаний. Громкоговоритель был связан с наземной станцией управления, чтобы можно было информировать наблюдавших за экспериментом пилотов и давать полезные советы.
Главный инженер залез в кабину первого самолета. Турбины двигателей дико взвыли. Раскаленный воздух с бешеной скоростью вырвался из сопел. Странная птица проехала несколько метров.
Главный инженер кивнул нам из кабины.
– Я взлетаю, – донеслось из громкоговорителя.
Вой турбин стал оглушающим. К нему начал добавляться невыносимый глухой полутон. Самолет сорвался с места и помчался по бетонной полосе.
– Машина собирается взлететь, – объявил по радио главный инженер. – Я тяну штурвал на себя, еще, еще на себя. Полный газ!
Он не собирался выравнивать самолет. Момент был тревожный.
– Штурвал вперед! – снова послышался взволнованный голос пилота. – Машина поднимается слишком круто!
Мы увидели, как нос самолета задрался вверх.
– Я больше не могу держать ее. Она сейчас перевернется!
На последнем слове голос главного инженера превратился в вопль. Вспыхнуло яркое пламя, и облако дыма в форме гриба взлетело вертикально в небо. Через несколько секунд мы услышали взрыв.
– Кажется, теперь поднимать ее должен я, – заметил молоденький второй инженер, выбросив окурок.
Когда он залез в кабину, его лицо сильно побледнело. Молодой человек натянуто улыбнулся нам. Мы снова отступили от взлетной полосы и зажали уши, когда машина промчалась мимо.
– Уже собирается взлетать, скотина! – крикнул инженер.
Мы понимали, как лихорадочно он должен был действовать сейчас в кабине.
– Я выравниваю перегруженный нос, – спокойно продолжал молодой человек. – Машина все еще стремится задрать его вверх. Выравниваю ее дальше. Толкаю штурвал вперед. Теперь она взлетает! Хорошо, снова выравниваю. Отлично. Летит нормально.
Мы увидели, как самолет перед самым лесом поднялся в небо, оставляя за собой черный след выхлопных газов.
– Деревья чертовски близко от меня! – быстро крикнул инженер. – Верхушки слишком близко. Все!
Он еще кричал, когда второе пламя взмыло в небо. Мы замерли как парализованные.
Другого выхода не было. Дефекты можно было обнаружить только в воздухе. Инженеры покачали головой.
– Так никакого толка не будет.
– Конечно! – громким, резким голосом произнес Георг. – Я полечу. Подняться в воздух можно. Разбег должен быть длиннее и не перед лесом.
– Остановись, Георг!
Но он не слушал никого из нас.
– Сумасшедший, – прошептал Вернер. – Разобьется точно так же.
Георг откатил свой самолет как можно дальше. Фургон с громкоговорителем отвез нас к самому ограждению вокруг поля аэродрома.
– Слейте половину бака топлива, – приказал Георг.
Пока выполняли это указание, он подошел к нам покурить. Парень выглядел абсолютно уверенным в себе, когда указал на инженеров.
– Почти все они летают, используя свои мозги, а нужно прежде всего лететь чувствами и только потом привлекать мозг.
Мы опять попытались отговорить Георга от безумной попытки.
– В таких случаях все решает испытание, – сказал он, снова не слушая нас. – Да еще чувство машины, которое должно быть у тебя в заднице. У кого-то оно есть, а у кого-то нет. У меня есть.
С тех пор как Георг получил ранение и сильное сотрясение мозга, у него стали появляться странные идеи. Мы говорили друг другу, что парень сошел с ума.
Георг залез в самолет и сжался в кабине. Мы держали за него кулаки.
– Увеличиваю давление и выравниваю, – доложил он.
Самолет оторвался от земли и начал подниматься над лесом. Все выше и выше.
