Владимир Першанин - Штрафник, танкист, смертник

— Куда перся? — спросил его Федотыч. — Собирай свою кухню и вари обед. Жрать-то нам надо?

Оглушенный повар, возрастом не моложе Федотыча, быстро пришел в себя. Свертывая трясущимися пальцами самокрутку, сказал, что на войне всякое бывает. Заглянув в измятые, исковерканные котлы, сообщил, что ведра три каши наскребет.

— Хлеб вот, — отвязал он мешок с треснувшего сиденья. — Покрошило только мал-мала. Есть можно.

Невозмутимость бывалого повара вызвала невольное уважение. На ругань, что он головой не соображает, кашевар ответил, что и мы не молодцы. Потеряли кучу танков и засели в кустах. А ему, повару, и подавно неизвестно, что у германцев такие меткие пушки. Невесело посмеялись. Перекусили остатками каши, раскрошенным хлебом, консервами. Потом на поселок налетели наши «илы», отбомбились, выпустили ракеты и принялись долбить видимые сверху огневые точки из пушек и пулеметов. Я поймал себя на мысли, что впервые за неполных два года войны вижу настоящую бомбежку. Девять «илов» под прикрытием истребителей хорошо поработали над немецкими позициями. Там что-то горело, взрывалось. Леня Кибалка доложил, что в бинокль видно, как из деревни выскакивают автомашины, а их преследуют штурмовики.

— Во… еще одну зажгли. Еще… Так их, блядей!

Потом открыл огонь подошедший гаубичный дивизион. Шестидюймовые пушки были посерьезнее, чем сопровождающие нас самоходки СУ-122. Тяжелые снаряды долбили вражеские позиции, поднимая огромные столбы дыма и земли. Кстати, когда снаряд взрывается на пустыре или мимо цели, пламени обычно не бывает.

Вспышка огня означает, что попали куда-то в горючее место. Разбили тягач или ящики со снарядами, размолотили дзот или танк. Но большинство снарядов падали, поджигая дома и сараи. Хорошей наводки по целям не было. Спасибо и за это! По крайней мере, пока оглушенные трехпудовыми снарядами фрицы придут в себя, у нас будут лишние минуты.

Младший лейтенант из пехоты, по-юношески серьезный и сосредоточенный, рассаживал взвод на три моих танка. Сам прыгнул на площадку трансмиссии и, открывая портсигар, угостил меня папиросой. Он был помоложе, лет девятнадцати. Я знал, что для него это второй бой, и понимал состояние. Тем более ему было неудобно за своих бойцов, которые торопились спрыгивать с брони, едва начинался обстрел. Сегодня ему придется особенно не сладко, потому что рота атаковала практически в лоб. Зеленые поля Орловщины, наливающаяся желтизной пшеница. Единственным прикрытием в лобовой атаке могли служить редкие тополя. Одна надежда, что бомбежка и артобстрел сделали свое дело хоть наполовину. Поэтому мы спешили. Очень спешили. Ракеты взлетели с левого и правого флангов. Вперед! Осколочный снаряд уже в стволе. Иван Федотович с открытым на четверть люком плавно тронул машину с места.

Я уже наметил маршрут. Вначале по прямой, до кучки тополей на обочине. Мы пролетели это расстояние на одном дыхании. Леня Кибалка не успел докурить самокрутку. Едва миновали тополя, растущие кружком, как первый снаряд пролетел в метре над башней. Точный прицел! Федотыч бросал танк из стороны в сторону. Я ловил взглядом вспышки. Для нашего орудия цели пока слишком далеки.

— Леша? Ты его видишь? — спросил меня заряжающий.

— Примерно…

Улучив момент, оглядел свой взвод, дорогу. Два танка не отставали, но одна машина дымила. Лотерея! Нашему танку везло вчера, сегодня с утра, но долго это продолжаться не может. Удар в литую грань башни. Накаркал! Невольно съеживаюсь. Что чувствует человек, сидящий в тесной железной коробке, по которой с маху бьет огромная кувалда! Закладывает уши. Леню сшибает с сиденья, он летит вниз на боевую укладку.

— Ленька, жив?

Кибалка сплевывает на ладонь кровь, рассматривает ее. Танк делает очередной зигзаг. Мы уходим еще левее, самовольно меняя направление, и поднимаемся к горящему селу по узкой ложбине. Нас почти не видно. Метров четыреста пройдем в относительной безопасности, если на прямую наводку не выкатится немецкий танк или самоходка. И если не налетим на мину. Разведанные минные поля и сделанные в них проходы на моей карте отмечены. Но это весьма относительно. Сколько раз я был свидетелем, как под огнем наши саперы (и немецкие тоже) быстро устанавливали противотанковые и противопехотные мины, почти не маскируя их, а лишь слегка забрасывая землей. В горячке боя, на скорости под пятьдесят, трудно разглядеть эти небольшие бугорки. Я дал команду уменьшить скорость. Танки Фогеля и Худякова шли, не отставая. Десант тоже пока держался на броне, хотя из села вели огонь Не только орудия, но и пулеметы.

Самый трудный момент будет, когда мы выскочим из ложбины и очутимся всем взводом под прицелом. Немецкие артиллеристы этого ждали. Если попробовать раньше? Я понял, что, уходя от опасности, загнал все три свои машины в ловушку. Конечно, немцы видели верхушки мелькавших в низине башен, но стрелять не торопились. Зачем? Ложбина кончится, мы очутимся как на ладони. Экипаж молчал. Леня Кибалка двинулся ближе ко мне. Теперь его прикрывал массивный казенник пушки. Это было инстинктивное движение. Неизвестно, с какой стороны прилетит снаряд. Может, он врежется в нижний угол корпуса, когда мы будем переваливать бугор.

— Стой, Федотыч!

Танк мгновенно остановился. Шедшая позади машина Фогеля едва не уткнулась стволом в башню. До конца ложбины оставалось сотни две метров.

— Федотыч, глянь на тот гребешок. Будем выскакивать там.

Гребешок — это метров семьдесят укрытия, где три машины смогут расползтись, набрать скорость и не оказаться всей кучей в рамке немецких прицелов.

— Алексей, — в наушниках трещало и щелкало. Вызывал Таранец. — Я потерял твой взвод. Ты где?

Замполит батальона наверняка добавил бы слово «прячешься».

— Антон, мы атакуем. Идем слева.

Все. Времени у меня не оставалось. Высунувшись из люка, дал знак остальным: «Делай, как я!» Федотыч рванул вверх, вылезая с опасным уклоном, зато мало теряя в скорости. Но у Миши Худякова не слишком опытный водитель. Перевернется к черту!

— Иван Федотович, бери левее.

Левее — это подъем около тридцати градусов. Предел для «тридцатьчетверки». Двигатель ревел на полных оборотах. Я понял, что механик не хочет снижать скорость и рвет на запредельном газу. Фогель выскочил тоже, а Худяков оставался внизу. Мы неслись по направлению яблоневого сада и баньки возле ручья. Снаряд прошел мимо. Еще один шлепнул в мягкое. Страшный звук! Его скорее чувствуешь, чем слышишь. Болванка разорвала тело одного из десантников. Я выстрелил наугад, потом еще раз. Высунувшись, увидел забрызганную кровью броню. Уцепившись за скобы, позади башни прятались младший лейтенант и ефрейтор. Танк Фогеля не отставал, стреляя на ходу.

Наконец показалась «тридцатьчетверка» Михаила Худякова. Догоняя нас, он жал по прямой, забыв все наставления о зигзагах во время атаки. Танк Худякова умудрился не только пролететь открытое место, но и выстрелить из пушки, а потом пулеметными очередями прижал к земле расчет 50-миллиметровой пушки. Эта «гадюка» с трехметровым стволом понаделала бы нам достаточно гадостей. Фогель, развернувшись, влетел через проем в яблоневый сад и раздавил орудие. Догнал и подмял корпусом одного, второго артиллериста.

Теперь нам оставалось спешить, как никогда. Мало того, что мы потеряли столько времени, заходя с фланга и выбираясь из оврага — нас уже хорошо слышали в поселке. Внизу горели еще два танка. Мы шли клином: я — впереди, Фогель и Худяков — метрах в сорока по сторонам. Выбрались из сада. Посреди улицы стоял без башни легкий Т-70 и мотоцикл. Рядом лежали несколько тел. Разведка нарвалась на засаду. Мы открыли огонь по окнам полуподвалов и подозрительным местам.

Нам ответили точным выстрелом. «Тридцатьчетверка» Павла Никифоровича Фогеля, опытного пехотинца и лучшего командира танка, застыла на месте. Неужели убит! Стрелял танк Т-4, который, уходя от ответных снарядов, исчез за стеной каменного амбара. Я нарушил сегодня столько инструкций боевого устава, что терять оставалось нечего. Главным было выяснить, жив ли экипаж Фогеля. Выпрыгивая, крикнул Лене:

— Прикрывай! Бей вдоль улицы!

— Щас я им, — отозвался Кибалка.

Подкалиберный снаряд прошел между шаровой пулеметной установкой и люком механика. Откинулись оба верхних люка. Сначала вылез Паша Фогель, потом потянул за собой заряжающего. Я перехватил руку, и мы вдвоем выдернули раненого парня. Он открывал рот, как рыба, онемев от шока и боли. Ступня и кусок голени болтались в облепленной кровью штанине. Когда мы опустили парня на траву, боль вырвалась наружу, и он завыл, как тяжелораненое, обреченное животное. Подбежал младший лейтенант из десанта, умело перехватил ногу ремешком повыше раны. Из люка вывалился механик-водитель. Половина лица была залита кровью, танкошлем изодран в клочья.