Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака
Не прошло и получаса, как на немецкой стороне послышался рокот танкового мотора, а вслед за этим раздались два орудийных выстрела. Снаряды пронеслись вверху и разорвались на гребне высоты.
— Ответим? — предложил Янек.
— Нет. Они хотят, чтобы мы выдали свою огневую позицию. Не забыл, что я вам вчера говорил об обороне? — напомнил Василий Косу. — Пошли к танку, а то Саакашвили будет ворчать на нас.
Еще перед обедом они сняли с себя форму и надели комбинезоны прямо на голое тело, но, несмотря на то что все люки были открыты, внутри танка было горячо, как в печке. Шарик повертелся, вздохнул несколько раз и, опершись передними лапами на край люка механика, оглянулся на Янека: не разрешит ли тот ему удрать в лес.
— Ты, Шарик, не умничай. Раз всем в танк, значит, всем. — Кос боялся, как бы собаку не задела шальная пуля. — Ложись здесь.
Приняв дежурство от Григория, Янек сел на свое место, надел шлемофон — подарок генерала — и каждые четверть часа включал рацию. На волне бригадной радиостанции царила тишина. Решив проверить, хорошо ли настроился на волну, Янек легко тронул ручку, потом крутнул сильнее и вздрогнул от неожиданности — у самого уха раздался хриплый голос: «Ахтунг! Драй... цвай... айн... Бомбей!» — и сразу же другой по-русски: «Справа противник, иду в атаку, иду...»
Раздался свист, затем быстро застучали мелкие капельки звуков морзянки. И снова раздался голос русского: «Горит!.. »
Янек не знал, откуда доходят до него эти голоса: издалека или с близкого расстояния; он не понял, кто горит: то ли говоривший, то ли один из бомбардировщиков.
— Вернись на свою волну, — приказал ему Семенов.
Янек с неохотой снова настроил приемник на волну бригады; на ней опять ничего, кроме треска, шума и попискивания, не услышал. Шарик заворчал, повертел головой и, уткнувшись лбом в колени Янека, часто задышал, высунув язык, похожий на ломтик ветчины. Тяжело было смотреть на него, потому что от этого еще больше начинала мучить жажда. Семенов приказал экономить воду, но ведь Шарик этого не знал, и объяснить ему было нелегко.
— «Береза-пять», «Береза-пять». Я — «Ока». Я — «Ока»... -- Голос Лидки, дежурившей у бригадной радиостанции, был приглушен расстоянием. Она еще раз повторила: — Я — «Ока», прием, прием. — И снова наступила тишина.
С того времени, как Лидка вернула Янеку рукавицы, он видел ее несколько раз издалека и неизменно в сопровождении офицеров из штаба или хорунжего Зенека, но ни разу с ней не разговаривал. Сейчас у него уже и в помине не было рукавиц, которые она носила, потому что он отдал их вместе с другими ненужными вещами старшине штабной роты. Позывные «Береза-пять» относились не к ним, но Янек воспринял их как предупреждение. Он протер глаза тыльной стороной ладони, смахнул со лба капли пота, поудобнее уселся на сиденье.
Тишина в эфире длилась еще несколько минут, затем снова послышался писк и треск. Отозвался мужской голос, но слов нельзя было разобрать. Кто-то кого-то вызывал. Янек слегка повернул ручку и услышал:
— Я — «Береза-один», внимание...
— Слышу, «Береза-три»... «Береза-два» слышит.
— Я — «Береза-один», от левого вперед... Левый, быстрей... Перед тобой...
— Вижу... Готов.
— Механик, спокойнее... Огонь! Готов.
— «Береза-два», попал.
— Притормози, заряжай подкалиберным.
— Два горят.
— Третий готов.
— Попадание в гусеницу, горят баки!
— С машины.
— Заряжай, заряжай... О черт!
— Я — «Ока», я — «Ока». «Береза-пять», слышишь...
Голоса стихли, ушли куда-то дальше, и вдруг отчетливо прозвучало:
— Огурцы на грядке, у края леса, вправо пять от трубы...
Кто-то застучал но броне и крикнул:
— Ребята, воды хотите?
Над люком показалось лицо Черноусова. Обеими руками он протянул каску, до краев наполненную водой.
Василий поблагодарил старшину и взял у него каску. Передавая ее друг другу, все по очереди пили по пяти глотков, а другие считали — чтобы было по справедливости. Вода была теплая, с болотным привкусом, который долго потом оставался во рту. Остатки воды отдали Шарику, который быстро выхлебал ее, ворча от удовольствия.
— Василий, ты слышал?
— Слышал. «Береза» — это третья рота.
— Они бой вели. Что с ними стало?
— Неизвестно, но, думаю, жарко было.
— У нас тишина. Может, там Мы были бы нужней.
— Может быть.
Как бы в ответ на это замечание о тишине они услышали звук, похожий на скрежет огромных старых часов, с заржавевшими колесиками и пружинами, не заводимых много лет. Елень, сидевший на ящиках со снарядами, вскочил и быстро захлопнул все люки. И вовремя: в следующее мгновение один за другим загремели взрывы.
— Это химический миномет, небельверфер по-ихнему, — пояснил Густлик. — Знаю я этого черта, разглядывал его поблизости. У него шесть стволов. Вместе соединены. А как начнет лупить, так уж лупит вовсю.
Залп, ударивший впереди, был только сигналом. Теперь немецкие минометы начали лаять, как собаки в деревне на проезжающую по улице машину. Они лаяли то слева, то справа, будто распаляя друг друга, а огонь их, видимо корректируемый наблюдателем, искал окопы в лесу и неуклонно приближался.
Осколки, сначала редкие, теперь часто клевали по броне, стукались со звоном и отлетали, гудя, как шмели.
Запахло землей и пылью. Вдруг весь танк встряхнуло. В уши ударила волна грохота.
— А вот и нам попало, — нарушил молчание Саакашвили и добавил одну из немногих выученных им польских фраз: — Hex их холера...
— Ничего, — спокойно произнес Василий. — Это не самое страшное. У нашего коня крепкая шкура.
— Я выйду посмотрю, — забеспокоился механик. — Кажется, по жалюзи мотора ударило.
— У тебя они закрыты?
— Да.
— Тогда подожди, пока не кончат.
— Добрый конь, — повторил Янек. — Надо бы наш танк как-нибудь назвать.
— Может, Гнедым? — предложил Елень. — У моего старика был Гнедой, не крупный, но добрый, выносливый...
— Ну нет... Гнедой к танку не подходит, — запротестовал Кос.
— У Александра Македонского коня звали Буцефал, — улыбнувшись, заговорил Василий, — а у рыцаря Роланда во время битвы в Ронсевальском ущелье был Вейлантиф, быстрый аргамак...
— Вот и нам надо назвать наш танк как-нибудь возвышенно или как человека.
— Уж ты бы точно назвал его или Лидкой или Марусей, — съязвил Елень.
— Тише, — перебил его Василий. — Хватит разговаривать, послушайте.
Мины рвались реже и намного левее. В паузах между разрывами все услышали негромкий рокот.
— Это не танк, — с уверенностью заявил Елень.
— Погоди, опять ничего не слышно, — остановил его Василий. — Может, это только нам показалось.
С правого борта, со стороны леса, кто-то застучал по броне.
— Ну, чего надо? — заорал Елень. — Не лезьте хоть, когда мины рвутся.
— Откройте! — раздался знакомый мелодичный баритон.
— Вот так так! — только и мог произнести растерявшийся Елень, но тут же поспешно бросился открывать люк. — Пан генерал шел под такой пальбой...
Командир бригады стоял на броне со своей неразлучной трубкой в руке и улыбался.
— Ничего страшного, в меня не попадет. Я хотел бы с вами потолковать, но я не один. Может, залезем в танк? Разместите еще двоих? Толстого и худого.
Генерал, несмотря на свою полноту, ловко забрался внутрь башни, а вот второму, щуплому крестьянину в пиджаке, пришлось помочь, потому что он повис в люке и никак не мог нащупать ногами опору.
— Хвала Господу, — приветствовал он танкистов, не видя их из-за темноты, царившей в танке.
— Во веки веков, — вежливо ответил Густлик, включая освещение.
Теперь они увидели, что голова крестьянина тронута сединой и он, видно, не брился несколько дней. Седеющая щетина торчала на подбородке и на худой жилистой шее.
— Ой, тесно как тут у вас, — удивился он.
— В тесноте, да не в обиде. Воевать с нами собираетесь? — Елень покровительственно похлопал его по плечу.
— Ой, осторожно, пан, помаленьку, — взмолился крестьянин. Затем стал рассказывать: — Когда русские пришли к нам в избу и сказали, что будут отходить, мы с женой как раз хлеб пекли. Жалко было оставлять, и мы подождали, пока допечется, а потом, как немец начал бить, мы горячие буханки в мешок покидали, моя старуха взяла корову за веревку — и давай бог ноги. Со страху ничего не соображал. А когда попали мы к нашим, я пана генерала встретил, и пан генерал приказал посадить на грузовик, который за снарядами ехал, мою старуху с коровой и отвезти за Вислу, я ей мешок с хлебом отдал. Еще сейчас чую, как спина от горячих буханок горит. Мне ее одна солдатка жиром смазала. Я бы тоже поехал за Вислу, но, раз нужно помочь, я с радостью.
Генерал, не перебивая крестьянина, раскрыл планшетку, положил ее так, чтобы свет падал на карту, и сказал:
— Хочу вас ввести в курс дела. Вот посмотрите.
