Свен Хассель - Блицфриз
Так спокойно продолжалось около двух лет, пока в тюрьму не проник проверяющий из гестапо, переодетый обер-ефрейтором. Фюрер захотел узнать, что там творится. Было утро понедельника, как и сейчас. И снег тоже шел. Лейтенант Либе не был предупрежден об этом визите и, словно с целью опорочить свое прекрасное имя[58], принялся орать и браниться, как всегда. И потом не успел опомниться, как повел отделение артиллерии на конной тяге прямо на фронт. Несомненно, он бы добился успеха в полученной роли передового наблюдателя. Если б не погиб почти сразу после ее получения.
— Герр штабс-фелдфебель, — лицо Порты принимает суровое выражение. — Вы готовы отдать жизнь за фюрера, народ и отечество?
Штабс-фельдфебель Брумме сглатывает ком в горле и всеми силами старается выглядеть патриотичным. Он не может понять, кто эти двое — эсэсовцы или странные типы, отчаянно пытающиеся спастись. И решает, что лучше быть предельно осторожным. Если они эсэсовцы, его дело плохо. Указывает на противоположную стену, украшенную большой фотографией Адольфа Гитлера.
— Вот висит наш фюрер! — говорит он с гордостью.
— Хорошо висит! — нагло ухмыляется Порта и старательно нюхает воздух. — Не чувствую запаха Валгаллы или героических подвигов. Думаю, мы понимаем друг друга. Наслаждайся жизнью, пока возможно, и держись как можно дальше от этих шумных военных действий.
Штабс-фельдфебель бросает задумчивый взгляд на хитрое, крысиное лицо Порты.
— Вы сомневаетесь в окончательной победе? — спрашивает Порта, обвиняюще указывая на него пальцем.
— Нет конечно! — ревет в смятении Брумме. Странный вопрос, думает он. Только идиот на смертном одре ответит на него отрицательно.
— Слушали вы последнюю речь фюрера? — с инквизиторским видом спрашивает Порта.
— Так точно, — лжет Брумме. — Он хорошо говорил.
И отчаянно пытается догадаться, что за ахинею нес Адольф последний раз.
— Есть евреи в вашей семье? — продолжает Порта с опасным, гестаповским выражением глаз. При этом вопросе Малыш угрожающе нахмуривается.
— Свидетельство об арийском происхождении у меня в порядке, — отвечает Брумме, теперь заметно нервничая. Со страхом вспоминает, что оно обрывается на бабушке. Он из рейхсвера, где арийской бабушки было достаточно. Проклятые евреи!
— Знаете, кем была ваша прабабушка? — безжалостно продолжает Порта. — Ее звали, случайно, не Рахиль?
— Нет, Руфь, — поспешно отвечает Брумме.
У него была когда-то светловолосая девушка по имени Руфь, и он думает, что, должно быть, это истинно арийское имя.
— Интересно, — улыбается с оживлением Порта. — Долг каждого настоящего немца докладывать комиссии по расовой чистоте о существовании еврейского потомства в великом немецком вермахте. Таким образом разоблачили генерал-лейтенанта Хозенфельдера. Он сделал себе арийский нос, но один обер-ефрейтор заметил, что генерал никогда не ел свинины. Он доложил об этом, в одно прекрасное утро приехали двое расовых специалистов из СС и забрали генерала с арийским носом. Такой предатель с генеральскими погонами мог разложить всю немецкую армию, и мы так и не дошли бы до Москвы. Гордый немецкий флаг никогда не взвился бы над Кремлем, гордая немецкая пехота никогда не смогла бы устроить парад на Трафальгарской площади, и фюрер не достиг бы своего желания получить беззубого британского льва перед Букингемским дворцом. Герр штабс-фельдфебель, разве это не было б невыносимо для нас, истинных немцев?
— Зиг хайль! — выкрикивает пропитым басом штабс-фельдфебель и возбужденно вскидывает обе руки в нацистском салюте.
— Наши доблестные солдаты в серо-зеленой форме примут участие в величайшем из всех крестовых походов освобождения, — патриотично провозглашает Порта. — Цель национал-социализма — уничтожить варваров и таким образом создать lebensraum[59] для порабощенного немецкого народа. Где проходят коричневые штурмовые отряды культуры, никаких других культур не остается. Мы, немцы, будем решать, что должны думать другие. Они не будут думать! Фюрер будет думать за них!
«Партийный придурок, — думает Брумме в отчаянии. — Эти фанатики смертельно опасны. Они готовы кричать "хайль" овце с отрезанной головой, если сочтут, что это австрийский ефрейтор в личине».
— Ein Volk, ein Reich, ein Führer![60] — воодушевленно кричит Малыш.
Он больше не может держать рот закрытым.
В конторе на несколько секунд воцаряется полная тишина. Все трое тупо глядят друг на друга. Вдали слышится орудийный гром. Малыш щелкает каблуками и вскидывает правую руку.
Die Fahne hoch, Die Reihen fest geschlossen,S.A. marschiert mit ruhig festem Schritt…[61] —
горланит он, фальшивя.
Стоя по стойке «смирно», с вскинутыми в салюте руками, все трое допевают песню до конца. Постороннему наблюдателю это показалось бы торжественным и патриотичным зрелищем.
— Как думаете, герр штабс-фельдфебель, что произойдет, если вы мне предложите выпить? — доброжелательно спрашивает Порта. — Думаете, я откажусь?
Брумме молча снимает с полки большую бутылку и с кислой улыбкой наливает шнапс в кружки, которые Малыш услужливо поставил на стол. Штабс-фельдфебель обещает себе потом расплющить их.
Порта и Малыш с прочувствованным «А-а-ах!» пьют до дна.
— Может, еще по одной? — спрашивает Порта. — В такое великое время не следует себя ограничивать!
Злобно сверкая глазами, Брумме наливает снова. С каким удовольствием он заткнул бы бутылку пробкой и вышвырнул за дверь этих разбойников!
— Герр штабс-фельдфебель, вы заведуете мясным складом, — говорит Порта, довольно икая. И с импульсивной внезапностью бьет кулаком по лежащим на столе гроссбухам. Штабс-фельдфебель испуганно отскакивает, словно кто-то сказал: «Предать трибуналу этого мошенника!»
— Руководить военным мясным складом — нелегкое дело, — угрюмо продолжает Порта. — Кому попало не доверят такую задачу. В сущности, она должна рассматриваться как священная миссия, на одном уровне с корпусом войсковых священников из шестого отдела Генерального штаба.
— Секс? — недоуменно бормочет Брумме.
— Понимаю вас, штабс-фельдфебель, — кивает Порта. — Когда я слышу о шестом отделе, мне приходят на ум полевые бордели, а не священники. Между прочим, есть у вас хорошо обученные рубщики мяса? Чтобы добиться успеха на войне, повсюду нужны мастера своего дела.
— Все мои подчиненные — первоклассные специалисты из мясницкого училища в Дрездене, — с жаром заверяет его Брумме.
— Рубка мяса — столь же ответственная работа, как военная картография, — продолжает Порта наставническим тоном. — Для нее требуются умные, смыслящие в математике люди.
— В математике? — нервозно бормочет Брумме и чувствует, как по спине струится пот. — Это мясной склад, а не артиллерия, где рассчитывают попадание снаряда с точностью до сантиметра. Я знаю все о мясе и ничего о математике и прочей ерунде. Умею складывать и вычитать, взвешивать в килограммах и граммах; знаю, что на роту нужно сто семьдесят пять пайков, и половина из них должна быть постным мясом. Ничего больше в интендантской службе не нужно знать. Спросите Альберта Шпеера[62]. Он прослужил два года в строительном отделе интендантского корпуса, где помешался оттого, что занимался математикой. У меня есть счеты: откинул на них сто семьдесят пять вправо, и рота получает то, что полагается по норме.
— Как ты глубоко ошибаешься! — восклицает Порта с язвительным смехом. — На военном мясном складе совершенно необходимы математические способности. Перед тем как приступать к рубке мяса, нужно подсчитать отходы. В телах у животных много воды, как и у солдат. Получаешь ты, к примеру, четыреста килограмм свинины. В них содержится большой процент воды и костей, а голодным солдатам не нравится, когда они получают кости вместо мяса, но ты, ты сам проверил вес. Ты получил четыреста килограмм мяса и думаешь, что столько же выдал. Но когда приходят ревизоры и проверяют твои книги, они обнаруживают преступную недостачу тридцати пяти процентов. И тебе приходится расплачиваться, потому что ты не учел естественного уменьшения веса.
С тушами иметь дело непросто. Я понял это, когда работал рубщиком в благотворительной больнице. Забитая свинья поначалу занимает много места, но через несколько дней сильно сжимается. Когда порубишь ее и изжаришь, она может уместиться в сигарной коробке. Я никогда не принимал их по весу. Я давал расписку только за «одну тушу». Мой предшественник, который расписывался за вес, получил из-за естественной его потери серьезные неприятности. Решили, что он в сговоре с владельцем гастронома, в особенно вкусной колбасе которого при анализе обнаружили человеческое мясо.
— Я никогда не относился к рубке мяса так легко, — мямлит штабс-фельдфебель Брумме, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. — Всегда взвешивал порции на армейских весах, и рядом со мной стоял учетчик. Я веду на своем складе бухгалтерский учет по методу двойной записи, — добавляет он с гордостью, словно сам изобрел эту сложную систему. — Столько-то постного мяса, столько-то костей, столько-то отрезанных сухожилий и несъедобных отходов. Тут невозможно просчитаться!
