Гусейн Аббасзаде - Генерал
— Ну, что ж, полковник, продолжим?
— Да, господин генерал, выпьем еще раз.
И они выпили еще по два бокала.
Воздух в жарко натопленном помещении, насыщенный дымом, запахами сигарет, вина, духов и одеколона, был просто невыносим, но ни Вагнер, ни Динкельштедт этого не чувствовали; полковник даже завел патефон, оставил пластинку Мендельсона, и под звуки песни без слов, посвященной венецианским гондольерам; и под храп и сопение уснувшего генерала продолжал пить и что-то мурлыкать себе под нос — да, он был немного огорчен, что судьба обходит его, но надеялся, что она же о нем и вспомнит. Так что почему, почему не выпить накануне исторического, как сказал Вагнер, решающего дня?
4
Прошло уже более двух месяцев, как Елена Смородина убедилась, что беременна.
Сначала она, как водится, совершенно не, думала о последствиях близости с Прониным, и открытие, что близость эта имеет такие последствия, сначала ее потрясло.
Когда она училась в медицинском институте, у нее была подруга, которая на третьем курсе вышла замуж. Оба — и муж, и жена, очень желали ребенка, но прошел год супружеской жизни, еще полгода, а никаких признаков беременности у подруги не появлялось. Ходили по знахарям, ходили по докторам. Наконец, было установлено, что такая с виду здоровая, веселая, цветущая женщина страдает бесплодием. Каких только лекарств она ни принимала, куда только ни ездила — и все без пользы. Видимо, с тех пор, как Лена наблюдала страдания подруги, у нее зародился страх, что она тоже может оказаться бесплодной, что переживания первых месяцев войны наверняка сделали ее бесплодной, и поэтому она не проявляла никакой осторожности. И вот — беременность. Когда прошло потрясение — пришла радость: она может стать матерью! И вот эта глупая радость помешала ей вовремя прервать беременность. А той порой бежали день за днем, и скоро уже нельзя будет никакими ухищрениями скрыть то, что есть, и будет поздно предпринять что-либо.
Однажды ей приснилось, что ребенок, очень похожий на Николая, лежит рядом с ней на кровати, и она кормит его грудью, Когда младенец уснул, и она отняла грудь, он проснулся, заплакал, и она проснулась от этого плача. А в другой раз ей приснилось, что у нее не мальчик, а девочка, и что нет никакой войны, нет свирепой морозной зимы, на дворе яркий солнечный майский день, и они с Николаем дома, в Сталинграде. Николай и она ведут девочку на прогулку, гуляют по берегу Волги… А однажды… Впрочем, после того, как Лена узнала о своей беременности, она видела столько прекрасных снов, что их невозможно припомнить…
Но сны снами, а есть реальность. Что теперь делать? Можно, конечно, объявить о своем положении. Для Николая это тоже бесследно не пройдет. А ей придется сдать медсанчасть и уехать в тыл. Что подумают о ней товарищи? Чем, в таком случае, она отличается от тех женщин, которые сходятся с мужчинами для того, чтобы забеременеть и таким образом избавиться от передовой и уехать в тыл? Чего только ни говорили люди вслед таким женщинам! Вот, мол, такая-то надула себе пузо до самого носа, кто теперь удержит ее на фронте? Вот, мол, стерва, какой героизм проявила: люди задыхались в огне и крови, а она той порой развлекалась любовью, жила в свое удовольствие, и теперь живая и здоровая отправляется домой. Фронтовичка! Плевать ей на то, что скажут там, в тылу! Объявится отец ребенка — хорошо, а не объявится — не велика беда, государство заменит отца…
Говорили кое-что и похлеще.
Лена еще не успела поделиться с Николаем своим открытием беременности. Она только что собралась сказать ему, но тут началась эта история с лейтенантом Гасанзаде. Не потому хотела сказать, чтобы заручиться согласием Николая оставить ребенка, нет! Она хотела только сказать, что давнее ее беспокойство оказалось напрасным, и она, как и всякая другая женщина, может стать матерью. Да, она хотела поделиться с ним этой большой радостью. Кому еще могла она сказать об этом, кроме него? Кто был ей ближе него? Но даже если бы Николай стал настаивать на том, чтобы она сохранила ребенка, она не решилась бы на такой шаг. Что есть, то есть, этого не зачеркнешь, но ведь не для того она ехала на фронт, чтобы забеременеть и вернуться обратно. Она должна воевать.
Вот с этими мыслями, и радостными, и тревожными, и позвонила она Николаю, и шла к нему, а он? Он грубо, без всякой попытки выслушать ее или самому объясниться, отвернулся. Он подозревает, что она неверна ему! Господи, в чем он ее обвиняет! Есть ли у него голова на плечах? Хотя бы попытался найти какие-то доказательства измены. Показалось — и все. Верно говорят: для того, чтобы узнать человека, надо с ним съесть пуд соли…
В дверь автофургона, в котором жила начальник медсанчасти, постучали. Связной полка передал капитану Смородиной телефонограмму и ушел. Телефонограмма была из соединения. В ней говорилось о необходимости выслать требование на получение медикаментов и перевязочных средств. Санчасть испытывала нужду во всем этом — не хватало лекарств, вата и бинты тоже были на исходе, так что телефонограмма пришла вовремя, но у Лены не было сейчас ни желания, ни настроения, ни сил составлять докладную. Хоть бы Маша забежала, она перепоручила бы ей это дело…
Но черт ее знает, эту Машу, где ее носит теперь. Не иначе, хороводится с Мустафой, и тоже беду себе наживет.
Делать нечего, Смородина взяла бумагу и карандаш, села писать докладную, но мысли ее были о другом: пока не начались боевые действия, пока не хлынул поток раненых, надо принимать какие-то меры. Надо решаться…
Глава восемнадцатая
1
Кольцо окружения, в которое попали шестая общевойсковая и четвертая танковая армии немцев в последние дни ноября, стягивалось все туже. Теперь окруженную немецкую группировку от своих войск отделяла полоса шириной по меньшей мере километров в шестьдесят, а в некоторых местах расстояние от внутреннего и внешнего обвода окружения достигло ста двадцати километров.
Немецко-фашистское командование готовило операцию по прорыву кольца окружения, по деблокированию и спасению армии Паулюса.
Что оно предпримет попытку вызволения окруженных войск, было ясно всем, и для отражения вражеского наступления советское командование принимало срочные меры. Войска Юго-Западного фронта заняли оборонительные позиции на западном направлении, вдоль рек Кривая и Чир. Части войск Сталинградского фронта занимали оборону вдоль реки Аксай. К тому времени в результате наступательных действий на Среднем Дону тормосинская группировка немцев, которая могла принять участие в деблокировании армии Паулюса, истощила свои силы. Все надежды и усилия немцев были сосредоточены на котельниковской группировке. Здесь Манштейн собрал мощный бронированный кулак.
В составе армейской группы «Дон» — было около тридцати пехотных, танковых и механизированных дивизий. Кроме того, она была усилена войсками генерала Гота, передовые части которого были в ста двадцати километрах от окруженных немецких войск.
Двенадцатого декабря, как и было намечено, Манштейн бросил свою армаду в наступление от станции Котельниково вдоль железной дороги, в общем направлении на север. На острие удара шел танковый корпус, прикрываемый с флангов румынскими корпусами.
Наступлению наземных войск предшествовали артподготовка и обработка позиций советских войск с воздуха.
Первый таранный удар принес немцам успех; они прорвали оборону ослабленных в непрерывных боях частей 51-й армии, продвинулись на сорок километров, на второй день наступления вышли к населенным пунктам Заливский и Водянский, заняли хутор Верхне-Кумский. Наши войска отходили с боями от рубежа к рубежу; в ночь с 14 на 15 декабря по приказу командования они отошли на реку Аксай и заняли жесткую оборону по ее северному берегу.
Название этой неведомой многим реки, как потом и название речки Мышкова, войдет в историю. Но в те дни никто не знал, что на берегах этих рек, на высотках и у безвестных хуторов будет решаться исход Сталинградской битвы. Не знали об этом бойцы Второй ударной армии, и не знали об этом бойцы и командиры частей из соединения генерала Черепанова, которым предстояло принять на себя всю тяжесть удара войск Гота и Манштейна и задержать их до подхода гвардейской пехоты. Но все знали главное: врага надо остановить во что бы то ни стало; войска Паулюса удержать и добить в гигантском Сталинградском котле.
В соединении Черепанова, находившемся в подчинении 51-й армии, к началу декабря была всего сотня танков, немногим больше орудий и минометов; пополнение техникой и людьми еще не подошло, а приказ поступил, и в то самое время, когда Манштейн бросил свои дивизии на прорыв нашей обороны, корпус Черепанова из района Логовского, сдав свой участок фронта стрелковым частям, устремился на юг, навстречу Манштейну. Немцы бомбили войска Черепанова на марше, но, тем не менее, к утру 14 декабря, они вышли к Верхне-Кумскому и с ходу отбили попытки врага пробиться на север. Сразу же было принято решение наступать с трех сторон на Верхне-Кумский и, обтекая противника с флангов, выходить на рубеж Дорофеевский, Водянский, Заливский, чтобы отрезать врагу пути отхода от Верхне-Кумского.
