Валерий Поволяев - Список войны (сборник)
— Вот мать твою! — Повернулся к связисту, который вслед за разведчиками протянул на высотку телефонный провод, выкрикнул: — Связь!
С высотки даже невооруженными глазами можно было рассмотреть, как далеко, почти у самого горизонта, висят столбы дыма, грязи, порохового взвара, висят и не падают, словно бы поддерживаемые чем-то снизу, висят также ошмётки кустов, обломки досок, тряпки… Зрелище это, для фронта, в общем-то, обычное, заставляет каждый раз замирать душу — душа сжимается в комок, превращается в цыплёнка, кровь в груди делается холодной, Артюхов немигающим взором полководца вглядывался в эту картину до тех пор, пока щуплый большеголовый связист не сообщил сдавленным голосом:
— Есть связь!
Артюхов схватил трубку, протянутую связистом, выругался в неё и только потом перешёл на язык цифр, внёс поправку в огонь своих орудий. Следующий залп ушёл за горизонт. Горшкову сдавило уши, боль была сильной, ему показалось, что у него лопнула одна из барабанных перепонок в левом ухе, ладонью старший лейтенант отёр щеку, посмотрел — показалось, что ладонь в крови… Крови не было.
Снаряды, когда идут над головой, прессуют, плющат воздух, делают его раскалённым, он вскипает — того гляди, под каской загорятся волосы…
Артюхов сделал новую поправку.
Через несколько минут он перенёс огонь на переднюю линию фрицев, на окопы, сделал это умело — в воздух полетели доски, которыми они обшивали ходы сообщения (воевать немцы любили с комфортом), какое-то тряпьё, пустые ящики из-под патронов, котелки и изломанные, погнутые винтовки; за первым залпом окопы фрицев накрыл второй.
Немцы попробовали огрызнуться, в глубине их обороны зажато гавкнули два орудия, отплюнулись снарядами, потом снова ударили — ни Артюхов, ни Горшков место нахождения пушек не определили, тем не менее Артюхов вновь перенёс огонь в немецкую глубину.
Хоть и освещало пламя предутренний сумрак, делало его днём ясным, но дым, пыль, грязь, повисшие в воздухе, вернули всё на свои места — темень вновь окутала землю.
Вдруг связист, находившийся при Артюхове, протянул Горшкову потрескавшуюся телефонную трубку, перевязанную матерчатой изоляционной лентой.
— Товарищ старший лейтенант — вас…
Слышимость была хорошая — молодец связист, несмотря на несобранный вид и цыплячью шею, он своё дело знал, — Горшкова срочно вызывали на командный пункт — прибыли разведчики из штаба дивизии.
Раз дивизионные разведчики приходят к полковым — значит, дело затевается серьёзное, обычно полковых выдергивают наверх, в дивизию…
Пробыл Горшков на командном пункте недолго — полчаса, ну непростая дорога туда-сюда, когда пару раз пришлось сунуться мордой в землю, заняла ещё полчаса, а вернулся он и не узнал облюбованную сопочку — половина её была срезана снарядами. Хорошо, что хоть срезана была не поверху, а сбоку, косо, — это давало надежду, что снаряды наблюдателя с разведчиками не зацепили.
У Горшкова защемило сердце, он пригнулся, выпрыгнул из окопа, устремляясь к высотке, услышал сипящий грозный звук — со стороны немцев летел снаряд, пригнулся, вжимаясь коленями в живот, в следующее мгновение плюхнулся в землю, плотно притиснулся к ней — показалось, что снаряд точно ляжет на место, где он находится, подтянул к себе ноги и замер.
Снаряд с грохотом воткнулся в землю неподалёку от Горшкова, приподнял здоровенный, ровно обрубленный словно бы для памятника камень, поворочался немного и затих. Выждав несколько секунд, старший лейтенант изумлённо приподнял голову — снаряд не взорвался… Такое бывает, хотя и редко — есть халтурщики и на германском производстве.
Горшков засмеялся облегчённо словно мальчишка, вскочил проворно и сделал небольшую перебежку, устремляясь к сопочке. Не удалось полку подавить немецкие пушки, как и фрицам не удастся накрыть наши пушки и зарыть их в землю…
Старший лейтенант снова распластался на опаленной тропке, заполз в какую-то канаву — опять шёл немецкий снаряд.
Стволов у немцев было больше, чем у нас, и снарядов было больше… Во рту Горшкова сделалось горько, словно он съел стручок перца, в уголках глаз проступили мелкие неприятные слёзы. Едкий дух рвал ноздри. После взрыва немецкого снаряда Горшков потряс головой и вновь вскочил на ноги.
Сопочка дымилась — сизые плотные клубни пробивались наружу сквозь тесные поры высотки, им тесно было внутри, макушки уцелевших кустов подрагивали обречённо. На середине сопочки снова пришлось лечь на землю, в гулко звеневшей, какой-то опустошённой голове опять возникла боль, виски сдавило — со стороны немцев опять неслись чушки — несколько… Ну хотя бы поберегли фрицы снаряды! Счёта снарядам у них нету.
И голос у немецких снарядов противный, наши не воют так тошнотно.
Минут через пять Горшков был уже у своих. Уютный, хорошо замаскированный окопчик был раскурочен и задымлен, сизая завеса стояла над окопчиком, будто фанера, и не двигалась ни туда ни сюда, большеголовый связист был убит — осколок срезал ему половину лица вместе с левым ухом, в сторонке, прислонившись спинами к земляной горбушке и по-рыбьи раскрывая рты, сидели Мустафа с Соломиным, таращили вывернутые из орбит глаза — таращили их, да хлопали губами.
Неподалёку от них сидел Артюхов в изорванной телогрейке и окровавленными руками плотно прижимал к себе ногу. Горшков вначале не понял, что произошло, чего Артюхов так бережно держится за свою ногу, потом у него в висках заколотились медные молоточки.
— Долго ходишь, Иван, — тихо, словно бы приплыв из далёкого далека, нёсся до него слабый голос Артюхова, — помоги мне…
Артюхову отозвало ногу, она висела на сухожилии, старший лейтенант, чтобы не было большой потери крови, держал её на весу и крепко прижимал оторванную голень к себе. Бледное лицо его было спокойным, ослабший голос тоже был спокойным.
— Вот мать твою!.. — не удержался Горшков от восклицания, рот у него горько дёрнулся.
— Доставай нож! — Артюхов повысил слабый голос. — Переруби мне сухожилие!
Горшков неуклюже перехватил руками тяжёлую неувертливую ногу в располосованном до самой пятки сапоге, выдернул из-за голенища нож.
— Отрезай! — скомандовал Артюхов.
— Юра, погоди, может, к врачу? Давай я поволоку тебя… Доволоку ведь. Надо узнать, что он скажет?
— Нет. Отрезай ногу! — побелевшее лицо Артюхова сморщилось от боли, на грязном лбу появился пот, струйками пополз вниз. — Действуй, земеля! — пробормотал он решительно и обречённо.
Горшков понял, что через несколько мгновений Артюхов потеряет сознание, закрутил головой протестующе, но Артюхов, накрыв своими руками руки Горшкова, притиснул оторванную ногу к себе и так глянул на командира группы разведки, что тому холодно сделалось.
Ощущая, как у него нехорошо подрагивает лицо, Горшков освободил свою правую руку и, просунув лезвие ножа между торцом оторванной ноги и сочащимся кровью и мозгом обрубком, сделал несколько резких пилящих движений.
Нога вместе с сапогом беззвучно хлопнулась на землю — в грохоте ничего не было слышно.
— Мустафа! — закричал, пытаясь своим голосом одолеть войну и её звуки Горшков, но Мустафа не услышал его, продолжал сидеть оглушённый, только глазами начал хлопать чаще обычного. — Мустафа!
Старший лейтенант выругался и, изогнувшись неловко, вытащил из полевой сумки бинт, разорвал облатку зубами. Артюхов глянул на него дикими белыми глазами, затем, заскрипев зубами, тихо пополз по стенке окопчика вниз — потерял сознание. Стремительно окунулся в горячую красную реку и плыл сейчас по ней, плыл…
Горшков приподнял обрубок ноги и, перехватил его чуть выше колена бинтом, перетянул крепко — надо было перекрыть ход крови, потом, порывшись в кармане телогрейки, выдернул прочную недлинную бечёвку — всегда держал при себе обрывок, на случай, если попадётся какой-нибудь вражина, чтобы было чем скрутить ему лапы, — перетянул ногу дополнительно бечёвкой. Прямо по бинту.
Пока бинтовал ногу, Артюхов стонал от боли — хоть и без сознания он находился, хоть и грёб вёслами по кровяной реке, а боль проникала и туда, в его одурь.
— Тихо, тихо, тихо, — пробовал успокоить земляка Горшков, но тот продолжал стонать. Старший лейтенант метнулся к Мустафе, с силой тряхнул его за плечи. — Очнись!
Мустафа помотал головой — оглушение не проходило. Старший лейтенант кинулся к Соломину, по дороге носком сапога зацепил телефонную трубку, выпавшую из руки мёртвого связиста, та отлетела на несколько метров, шлёпнулась в выдранные корни какого-то куста, — тряхнул Соломина:
— Сержант!
Соломин, сидевший с открытыми глазами, закрыл их, потом открыл снова, глянул на командира безразлично, устало, — старший лейтенант понял, что тот, контуженный, не узнает его, тряхнул сержанта сильнее:
