Свен Хассель - Трибунал
— Нет, поднялся снова на помост без помощи. Не доставлял нам беспокойств. Обзывал штабс-фельдфебеля неумелым болваном, понятия не имеющим, как вешать людей. Теперь петля затянулась крепко, и даже приговоренный сам сказал, что доволен. Но все равно ничего не вышло. Он снова выскользнул, будто угорь.
— Так можно убить самого крепкого негра, какой только жил на свете! — кричит матрос, второй раз вылезая из-под помоста.
Штабс-фельдфебель рассыпается в извинениях, а офицер-юрист обещает матросу, что если не получится повесить его и в третий раз, он получит помилование. И хоть верьте, хоть нет, он выскальзывает опять. Штабс-фельдфебель, ошалев, носится кругами по помосту, будто хочет укусить свою задницу. И не успели мы его остановить, как он надел петлю себе на шею и красиво спрыгнул в открытый люк. Когда мы подбежали, он был уже мертв. Исполнил на себе самом превосходное повешение.
Священник заговорил с Богом на латыни, а офицер-юрист, обвинитель и защитник пустились в юридический спор, и у них едва не дошло до драки. Матроса приговорили к смерти один раз, а казнили три раза подряд. Защитник сказал, что это противоречит правилам. Они решили обратиться за решением в военно-юридическую службу. Напрочь забыли, что обещали матросу помилование, если повешение не удастся в третий раз.
Все наблюдатели ушли. Не могли больше выносить этого. Вешать человека три раза за день — слишком для самого крепкого желудка.
Когда они разошлись, все мы, охранники, пошли к отверстию вытащить матроса, но он не хотел подниматься. Потерял всякое терпение.
Дежурный унтер приказал нам спуститься за ним, но такого желания ни у кого не было.
Мы привели из камеры военного моряка. Он продал катер местным жителям, когда служил в Норвегии, был дружелюбным человеком, умел говорить с людьми убедительно. И без всякого труда уговорил матроса подняться.
По этому поводу жутко спорили в разных судах и в конце концов надумали вернуть матроса во флот, чтобы там его могли расстрелять, однако кое-кто считал, что пули срикошетят от него, потому что он был костистым.
Какой-то умник в Киле сообразил, что наверняка избавиться от этого матроса можно, только утопив его, поэтому решили устроить ему протаскивание под килем корабля, как в добрые старые дни. Как вы знаете, приговоренных к смерти возить поездом запрещено, поэтому его повезли в Киль в «кюбеле». Это спасло ему жизнь. «Кюбель» так и не доехал до Киля, где матроса собирались «килевать».
За Целле пролетал английский истребитель-бомбардировщик, увидел «кюбель» и атаковал его, и трое «охотников за головами»[64] погибли. От них остались только каски и значки, но матрос не получил ни царапины. Смерть не хотела связываться с таким мешком костей, как он. Матрос будто в воду канул.
— Sacru nom de Dieu, ici commence a bouillir[65]. Как бы мне хотелось, взяв с собой в вещмешке все, что у меня есть, отправиться во Францию, — вздыхает Легионер, закуривая сигарету. — Франция, стакан хорошего вина и большая тарелка буйабеса. Mon Dieu, тоска меня просто гложет!
— Ты не собираешься дать деру, а? — с беспокойством спрашивает Порта. — «Охотники за головами» тут же тебя схватят.
— Если собираешься, то действуй, — говорит Малыш, — иди в ту сторону.
И указывает на запад.
Наблюдатели нетерпеливо расхаживают возле домика. Дождь перешел в мокрый снег, покрывающий их одежду. Внутри раздраженно звонит телефон. Все смотрят на домик.
— Казнь откладывается на два часа! — кричит нам адъютант юриста, словно объявляя изменение в расписании поездов.
— Черт возьми, — бранится Старик, — значит, искусственный свет.
— Может, их помиловали? — с надеждой говорит вестфалец. — Я был бы впервые рад, что потерял в ожидании столько времени.
— Сейчас уже никто не получает помилований, — угрюмо отвечает Старик. — Они зашли так далеко, что уже не могут себе этого позволить.
— На днях в Халле двум девушкам отрубили головы только за то, что те купили талоны на масло на черном рынке, — говорит им Грегор, осторожно ощупывая шею.
— В таком случае лучше уж есть маргарин, — пожимает плечами Малыш.
— Что слышно насчет ужина? — кричит Порта из-за кустов, где сидит на корточках со спущенными брюками.
— Майор ничего не сказал, — задумчиво отвечает Старик, — ну и черт с ним. Действуйте!
Малыш с Грегором быстро, бесшумно бросаются к грузовику.
— Если хоть притронетесь до возвращения к фасоли со свининой, пристрелю! — кричит Порта, подтираясь большим каштановым листом.
Контейнер с едой пахнет замечательно. Фасолевый суп густ, как каша. Там еще пол-ящика пива, и мы приходим в хорошее настроение.
— Отъезжающие гости не могут получить лучшего угощения, — радостно говорит Порта, набивая рот.
Нам забыли дать нож, поэтому куски свинины приходится передавать из рук в руки и откусывать. Вкус ее от этого не становится хуже.
— Натереть бы ее слегка чесноком, — продолжает Порта, запуская зубы в мясо.
— Буду рад, когда война окончится, — говорит Хайде, — и мы сможем снова заняться обычными маневрами.
— У тебя, должно быть, дерьмо вместо мозгов, — кричит Порта, покачивая головой. — Как только кончается одна война, вы, ублюдки, выходите на маневры и тут же начинаете новую войну, чтобы проверить, правильно маневрировали или нет.
— Войны больше не будет, — уверенно говорит Хайде. — Наша мировая война будет последней!
— Тогда на кой черт нужны армия и маневры? — удивленно спрашивает Старик.
— Армия — такая же естественная необходимость, как тюрьмы и полиция, — отвечает Хайде с изящным жестом.
— В этом что-то есть, — соглашается Грегор, задумчиво утирая подбородок. — Страна без армии — все равно, что мужчина без яиц.
— Хочешь поесть? — спрашивает Старик писаря офицера-юриста, который сел неподалеку от нас.
— Нет, спасибо, аппетита нет, — отвечает пожилой писарь.
— Оставь его, — говорит с отрывистым смешком Легионер. — Ему страшно видеть, как расстреливают людей!
— Зрелище не из приятных, — спокойно подтверждает Старик.
— Заставить бы всех, кто кричит о смертной казни, посмотреть, каково это — расстреливать человека, — говорит Грегор, согревая дыханием покрасневшие от холода руки.
— В Мадриде мы не поднимали из-за этого шума, — говорит Барселона. — Выстраивали приговоренных вдоль длинной стены и стреляли из пулемета. Всякий раз слева направо. Это было похоже на работу косилки в пшеничном поле. Потом смывали из шлангов кровь, очищая место для очередной партии. О наблюдателях и всем прочем не беспокоились. Зачастую обходились даже без суда.
— Выпьем молока от бешеной коровы, чтобы отогнать неудержимый страх, — говорит Порта, наполняя наши кружки.
— У вас есть шнапс? — удивленно спрашивает писарь.
— Вижу, это твой первый выезд, — смеется Барселона. — На таких загородных прогулках всегда есть огненная вода.
Порта протягивает миску за добавкой. Живот у него заметно раздулся. Он откусывает большой кусок свинины, проглатывает и запивает пивом и шнапсом.
— Господи, ну и обжора же ты, — удивляется Старик. — Куда только у тебя все вмещается?
Порта начисто облизывает ложку и сует в голенище, откуда может быстро вытащить, если проголодается снова.
Потом ложится на спину в вереск и подкладывает под голову каску вместо подушки.
— Убери с моих глаз свинину,— приказывает он Малышу. — Как только вижу ее, у меня заново начинаются муки голода, — вздыхает он. — Я всегда был таким.
И, приподняв зад, оглушительно портит воздух; звук долетает до домика, где мерзнут свидетели.
— Ты когда-нибудь наедаешься досыта? — спрашивает Старик со снисходительной улыбкой.
— Никогда! Честно, никогда, — отвечает Порта, даже не задумываясь. — Всегда есть место еще для нескольких глотков. В доме старого герра Порты на Борнхольмерштрассе на двери кладовой висели два громадных замка, чтобы его лучший сын не опустошил ее полностью. Аппетит довел меня до беды и в зеленной лавке, где я работал. Хозяин обнаружил, что я снимаю пробу со всех деликатесов.
Он достает из голенища флейту. Малыш начинает петь низким басом:
Sie ging von Hamburg bis nach BremenBis dass der Zug aus Flensburg kam.Holali-holaho-holali-holaho!Sie wollte das Leben nehmenUnd legt sich auf die Schienen dann.Holali-holaho-holali-holaho.Jedoch der Schaffner hat's gesehenEr bremste mit gewaltiger Hand.Holali-holaho-holali-holaho.Allein der Zug, der blieb nicht stehen,Ein junges Haupt rollt in den Sand…[66]
К нам с возмущением подходит военный священник.
— Я запрещаю вам петь эту неприличную песню! — кричит он срывающимся голосом. — Фельдфебель, ты можешь поддерживать здесь порядок?
— Да, — отвечает Старик, продолжая сидеть на вереске.
— Какая отвратительная непристойность, — брызжет слюной священник. — Ведете себя, как уличные мальчишки!
