Свен Хассель - Генерал СС
— Не представляю, как вы отвертитесь, — сказал Гейдрих, неторопливо улыбнувшись. — Мы все несем ответственность за действия своих подчиненных. Я только вчера разговаривал на эту тему с рейхсфюрером и рейхсмаршалом[52], оба держатся того же мнения. Этот замысел возник в вашем ведомстве, и потому осуществлять его нужно вам.
Канарис медлительно закурил перед тем, как ответить.
— Вам не принудить меня страхом к этому, обергруппенфюрер. Я информирован не хуже вас и совершенно уверен в фактах. Я сам недавно разговаривал с фюрером и объяснил ему свою позицию. Я не хочу иметь никакого отношения к этой операции. — Он выпустил из ноздрей тонкие струйки дыма и искоса взглянул на застывшего Гейдриха. — Я нахожу весь замысел совершенно порочным. Он не имеет никакого отношения к контрразведке, и предупреждаю, что вы восстановите против себя всю армию.
— На этот риск необходимо пойти.
Канарис пожал плечами.
— Пойдете скорее вы, чем я.
Какое-то время они ехали рысью в молчании, потом Гейдрих подался к адмиралу и легонько хлестнул по шее его лошадь.
— Адмирал Канарис, поздравляю вас! Вы ловкий старый лис и знаете все хитрости. Но предупреждаю: у каждой лисы наступает свой срок! Они все плохо кончают, рано или поздно…
Обергруппенфюрер развернул лошадь и поскакал галопом к ждавшему его черному «мерседесу». Адмирал продолжал ехать рысью один.
БЕССУДНЫЕ КАЗНИ
Среди ночи на аэродроме возле Сталинграда приземлился «Хейнкель 111». Никто в 6-й армии не знал о его прибытии, никто не догадался бы о личности прилетевшего на нем пассажира. При посадке присутствовало только несколько отобранных унтер-офицеров из десантного полка МАТУК[53]. Самолет тут же замаскировали, и заступившие на его охрану десантники получили приказ стрелять без предупреждения.
Первым с самолета сошел Теодор Эйке, человек, прежде всего ответственный за управление концлагерями, командир 3-й танковой дивизии «душегубов»[54]. Свирепая жесткость Эйке и, разумеется, его подчиненных потрясла даже фюрера, и вся дивизия была лишена отпусков до конца войны. Держи зверей за решеткой, пользуйся вовсю их в высшей степени отталкивающими способностями, но не выпускай на волю среди гражданского населения…
Следом за Эйке вышла группа эсэсовцев, мастеров в нацистском искусстве ликвидации. Их ждали мотосани, предоставленные десантным полком, но постоянного водителя заменил обершарфюрер Генцель, любовно прозванный в Дахау «Убийцей».
Мотосани со зловещими пассажирами понеслись в снежных облаках к Сталинграду, к штабу 6-й армии. С саней по приказу вечно бдительного Эйке убрали опознавательные знаки военно-воздушных сил и заменили буквами СС. Он обращал почти психопатическое внимание на детали и ничего не оставлял на волю случая: это могли подтвердить заключенные Дахау, начиная с австрийского канцлера Курта фон Шушнига, одного из «особых», и кончая самыми жалкими евреями, которых вытащили из укрытии в берлинских закоулках.
6-я армия устроила штаб в подземном бункере, ранее принадлежавшем НКВД. Неожиданное появление Эйке вызвало там суету и неразбериху. Паника быстро распространилась по бункеру вплоть до самого генерала Паулюса. Когда Эйке вошел в его кабинет, он встал и протянул слегка дрожавшую руку. Эйке не обратил на это внимания. Он стоял в дверях, расставив ноги, и с холодным презрением оглядывал Паулюса с головы до ног. Генерал представлял собой жалкую фигуру, закутанную в две потерявших форму шинели, походил на маленькое, серое существо, раньше времени пробужденное от спячки. Эйке был одет в неизменное кожаное пальто, хорошо скроенное и элегантное. Он, не спеша, закурил сигару и лишь потом заговорил.
— Кто вы? — презрительно спросил он.
— Я генерал Паулюс. — Командующий армией робко улыбнулся и опустил руку. — Можно узнать, с кем имею честь говорить?
— Честь? — произнес со смехом Эйке, смакуя это слово. — Да, вы удачно выразились. Мне нравится. — И неторопливо вошел в комнату, пренебрежительно глядя по сторонам. — Вы имеете честь говорить с обергруппенфюрером СС Теодором Эйке. Я здесь от имени фюрера. Он хочет знать, что здесь происходит.
— Что происходит…
— В частности, — продолжал Эйке, — ведете вы войну или устраиваете себе зимний курорт?
Паулюс начал с беспокойством массировать пальцы. Длинные, изящные, тонкие, предназначенные для более благородных дел, чем война. Пальцы пианиста или хирурга. Изваянные природой, чтобы созидать, а не уничтожать.
— Когда я вошел, — безжалостно заговорил Эйке, — первой мыслью было, что меня привезли не туда. Вы показались мне больше похожим на… старого большевистского заключенного, греющегося в немецкой шинели, чем на командующего 6-й армией! Вид у вас не очень-то генеральский, а?
— Нам всем здесь приходится очень трудно… — начал Паулюс, но Эйке снова перебил его.
— Я не удивляюсь отсутствию дисциплины в ваших войсках, генерал! Атмосфера здесь насыщена пораженческим духом… и он идет прямо сверху! Очевидно, придется сказать фюреру, что один из его генералов перестал сражаться.
— Это неправда!
Изящные руки задрожали. Протест Паулюса прозвучал скорее оправданием, чем возмущением, однако на его защиту выступил начальник штаба. Генерал Шмидт был полной противоположностью командующего: твердый, вспыльчивый, очень уверенный в себе.
— Обергруппенфюрер, вы не должны так говорить! Я подам жалобу!
— Это ваше право, — признал Эйке. — Пожалуйста, подавайте… Кому будете адресовать ее? Фюреру? Если да, могу избавить вас от хлопот: я его официальный представитель в Сталинграде.
Он вынул из внутреннего кармана пальто документ и бросил на стол. По этому документу обергруппенфюрер Теодор Эйке имел полную власть устраивать от имени фюрера Адольфа Гитлера трибуналы и выносить те приговоры, какие сочтет нужным.
Паулюс в отчаянии схватился за голову.
— Что фюрер хочет знать? Разве он не получал моих докладов о положении здесь? Я изложил ему свои предложения в общих чертах — генерал Шмидт составил превосходный план, который можно почти немедленно привести в действие. Фюреру нужно только одобрить его, и я уверен, что мы сможем спасти по крайней мере часть 6-й армии.
Эйке с презрением посмотрел на Паулюса.
— Фюрера интересует только победа, а не спасательные операции. Видит Бог, он дал вам достаточно времени. А вы только и способны клянчить у него солдат, продовольствия, боеприпасов… Что вы сделали с солдатами, которые у вас были? Куда девались все боеприпасы? Истратили на фейерверки?
— Это нелепое… — начал было во весь голос генерал Шмидт.
Эйке повернулся к нему.
— Вся эта болтовня о планах и предложениях лишь попытка прикрыть свою неспособность! Фюрер поручил мне напомнить вам, что немецкая армия не бежит от орды советских недочеловеков! Должен сказать еще раз, что фюреру нужна только победа!
— Как ее одержать? — сухо спросил Шмидт.
— Как? — выкрикнул Эйке. — Это забота не моя и не фюрера! Как выиграть это сражение, решать вам — потому вы и носите генеральское звание. — Он шагнул к Шмидту и направил на него указующий палец. — Но вы спрашиваете меня! Как? Хорошо, скажу… Изгоните большевиков из Европы, вот как! Господи Боже, у вас в этой треклятой армии двадцать пять дивизий… шестьсот тысяч людей и восемьсот танков… чего вам еще нужно? С такими силами можно выиграть пять мировых войн, тем более покончить с горсткой примитивных советских крестьян!
Генерал Хубе, сидевший все это время молча, теребя пустой правый рукав, больше не мог выносить наглости Эйке. Он поднялся с побледневшим от гнева лицом.
— Вы понимаете, с кем разговариваете? Это вам не концлагерь, знаете ли, это Сталинград! И мы не заключенные, а офицеры и солдаты!
— А, — произнес Эйке, поворачиваясь к нему, — вы генерал Хубе, так ведь? У меня есть для вас сообщение. От генерала Бургдорфа.
Он протянул Хубе письмо от начальника управления делами личного состава[55]. Это был приказ вернуться в Германию и явиться в ставку фюрера. Хубе смял письмо и сунул в карман. Он интуитивно чувствовал, что этот приказ не предвещает ничего хорошего. Хотя он мог означать и продвижение по службе, генерал в этом сомневался. Вызовы к фюреру бывали сомнительной честью даже в лучшие времена. Мысли Хубе сразу же устремились к возможности собственной казни… тюремное заключение — расстрельная команда — ликвидация всей его семьи… Он бросил взгляд на Эйке, злорадно смотревшего на него из облака сигарного дыма, и с усилием произнес:
— Благодарю вас.
Хубе сел за стол и больше не принимал участия в разговоре. Ему казалось, что в любом случае, останется ли он ждать русских в Сталинграде или вылетит в Германию на вызов фюрера, его почти наверняка ждет смерть.
