Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев

– Не может быть!

– Слушай, Боря, тебя вызывал командир дивизиона. Зайди к нему.

– Ох и надоели мне эти вызовы, если бы ты знал! В чем дело? Не знаешь?

– Знаю, что глупость, – ответил Алексей. – Тебя снимают с дивизиона, меня назначают. А я только мечтал об этом.

– Ах во-он что?! – Борис, бледнея, покривился, потом со всей силы щелкнул прутиком по голенищу и, больше не сказав ни слова, зашагал прочь.

Когда через несколько минут он вышел из штабной палатки с холодным, застылым лицом и когда, уже пересилив себя, с превеселой бесшабашностью протянул руку Алексею, тот вскипел.

– Ты что – хочешь поздравить, что ли? Может, думаешь, что я мечтал об этом назначении, ночи не спал?

– Вот именно, хочу поздравить с повышением, Алеша! Спасибо, ты избавил меня от этой должности. Спасибо. Что ж, с удовольствием сдам тебе старшинство. Рад?

– Места от радости не нахожу!

Вечером второго дня помкомвзвода Грачевский сказал Бо-рису:

– Вы заступаете в наряд дневальным.

Взвод готовился к разводу караулов, все чистили карабины около пирамиды, в палатке были только Гребнин, Брянцев и Витя Зимин. Оба заступали часовыми: Гребнин, назначенный на самый дальний пост, был недоволен этим и, сидя на топчане, огорченно читал устав, Зимин сворачивал на полу скатку.

Борис, насвистывая, рылся в своем чемодане, который он принес из каптерки, достал оттуда папиросы – две роскошные коробки «Казбека»; услышав приказ Грачевского, он выпрямился, ногтем распечатал коробку и, продолжая насвистывать, помял в пальцах папиросу – у него был такой вид, будто он не замечал никого.

– Брянцев, вы слышали? – повторил Грачевский, и некрасивое лицо его напряглось.

– Ах, это ты?.. Что, голубчик, начинаешь мстить мне? Или – как позволите понимать? – со спокойной ядовитостью спросил Борис. – Ох, как ты быстро!.. Что, власть почувствовал?

Грачевский замялся.

– Я не мщу… Я не собираюсь мстить. Взвод идет в караул. Луца я не могу назначить второй раз дневальным. Ты ведь свободен. Целый год не ходил в наряд.

– А ты уж забыл, что старшина не ходит в наряд? Или постарался забыть? Я еще, голубчик, не разжалован, кажется.

– Но теперь ты… курсант, как и все.

– Теперь он будет курить махорку, а не «Казбек», – невозмутимо вставил Гребнин, перелистывая страничку устава. – И прутиком не будет хлопать, как Градусов. – «Часовой есть лицо неприкосновенное», – прочитал он углубленно фразу из устава и добавил: – Борис тоже считает себя лицом неприкосновенным.

– Что ж, тогда ты кури «Казбек»! Пожалуйста! – Борис швырнул коробку на стол и с выражением самоуверенной неприступности обернулся к Грачевскому. – Запомни: сегодня я в наряд не пойду. Понял? Завтра пойду, послезавтра, но не сегодня… Тебе все ясно? Или требуется перевести с русского на русский?

– Безобразие какое-то, – вздохнул Зимин и, подняв голову от скатки, захлопал своими длинными ресницами.

Не находя убедительных слов, Грачевский потерянно затоптался в палатке. Гребнин же взял со стола коробку папирос, с безразличием отбросил ее в сторону, сказал:

– Спасибо, милый Боречка. Тебя оскорбляет быть дневальным? Тебе не хочется подметать пол? Я видел таких пижонов на Крещатике. Ходили по вечерам с аристократическими галстучками. Мне хотелось таким побить морды. Но я воздерживался. Не потому, что морды у них стеклянные, нет. Не хотелось марать рук.

– Что ты сказал? – Борис рывком схватил его за ремень, притянул к себе. – Что? Повтори!

В это время в палатку вошел Алексей, бегло взглянул на обоих, устало спросил:

– Что стряслось?

– Выясняем добрососедские взаимоотношения, – ответил Гребнин, заправляя гимнастерку. – Все в порядке.

– Здóрово выясняете. А в чем дело?

– Благодари его, что все так обошлось, Сашенька! – насмешливо выговорил Борис, кивнув на Алексея. – В другой раз мериться силой можешь со мной на ринге, это будет разумнее для тебя и для меня!

– Не понимаю, при чем тут ринг? – спросил Алексей.

Когда Грачевский начал объяснять, в чем дело, и, хорошо зная об их дружбе, стал неуверенно, робея даже, подбирать мягкие, полуоправдывающие и себя и Бориса слова, Алексей, слушая этот лепет, вдруг не сдержался:

– Да что вы мнетесь, Грачевский? Что ж тут неясного, Борис? Что за нежности, черт возьми! Идет весь взвод – а почему ты не должен идти? – И, ругая себя в душе за эту горячность, он тише добавил: – А что касается ринга, то, прости, твоя угроза – глупость.

Он сказал это, чувствуя, что он, конечно, прав и, конечно, не прав Борис, но сейчас же подумал, что ему сейчас, в своем новом положении старшины, легче быть правым, – и внезапно ощутил жгучий, тоскливый стыд за свои слова, за свою несдержанность. «Что это со мной? Почему я так раздражен? Этого не должно быть между нами!..»

– Я очень хорошо тебя понимаю! Очень хорошо! – с язвительным и каким-то горьким удовлетворением произнес Борис, ударил коробкой «Казбека» о стол так, что рассыпались папиросы, и вышел.

Глава четырнадцатая

Дневник Зимина

13

Мы в лагерях! Стоим в лесу на берегу по-походному. Комары носятся тучами, спасенья нет. Они очень злые. «До наглости!» – говорит Полукаров. Но нашли выход. ШБС. Все чихают от дыма. Я стараюсь крепиться, но ничего не выходит. Кто-то уже сочинил стихи:

Вьется тучей Рой летучий,

Ситуация ясна.

Разведи-ка ШБСе,

Шишек много, где же кружка,

Легче будет на душе.

Вообще я полюбил свой взвод. Мне даже часто как-то весело, когда думаешь, сколько у тебя хороших товарищей. Вот Степанов, он тихий, он учился в университете. А как стрелял вчера! Он подготовил данные за несколько секунд в уме. Кап. Мельнич. похвалил его перед строем после стрельбы, а Степанов пожал плечами и стал поправлять ремень – у него всегда пряжка на боку, все время сползает, и никакой выправки. Во время вчерашнего купанья ст. дивизиона Бор. Брянцев сказал Степанову при всех: «Ты заранее знал расстояние до цели и батареи, шаг угломера». Степанов поглядел на него, улыбнулся и сказал: «Давай входные данные». Брянцев посмотрел на часы и скомандовал входные. Они стояли на вышке для прыжков. «Есть!» – сказал Степанов и нырнул в воду. Он вынырнул и сразу крикнул готовый угломер и прицел. На часах прошло 19 секунд. Все удивились. Брянцев подсчитал на бумаге и сказал: «Любопытно», – и ушел какой-то обозленный. Мне показалось, что он почему-то недоволен или завидует Степанову.

Сегодня Полукаров рассказал интересную вещь. Он хорошо знает английский язык и прочитал в одном военном американском журнале, что команда «Смирно!» у них подается так: «Парни, смирно!»

А вечером между Полукаровым и Степановым завязался горячий спор