Сашка Вагнер. Вера. Отвага. Честь - Олег Юрьевич Рой
Тот кивнул.
— Город не город, но дыма без огня не бывает, — сказал Вагнер, невольно цитируя Бианку. Та кашлянула, привлекая к себе внимание:
— Мне говорили, что здесь под землёй завод какого-то Минсредмаша.
— Атомщики, что ли? — спросил Борзой.
Вагнер кивнул задумчиво:
— Это многое объясняет. Например, то, почему они так за этот город держатся. Тогда непонятно, почему здесь так мало охраны. Впрочем, что взять с этих дебилов, у них вместо головы — жопа. Джейсон, наверх пробиться можешь?
— Нет, командир, — ответил мужчина, поправляя очки. — Тут, по ходу, экранирование нехилое. Если это строилось против ядерной войны, то оно и понятно: надо было защитить оборудование от электромагнитного излучения ядерного взрыва.
— Вот только нам от этого не легче, — кивнул Вагнер. — Навигаторы тоже не работают?
— У меня есть инерциальный, — ответил Джейсон. — Но точность у него плюс-минус сто метров. Если верить ему, мы сейчас движемся в сторону Ильиновки и «АЗОТа».
— К волку в пасть лезем, — заметил Щербатый.
— Типа того, — кивнул Вагнер. — Но пока выбор у нас небольшой. Если будут ответвления, надо сворачивать — хоть к чёрту в зубы, лишь бы не на «АЗОТ». А если нет — ну, будем выходить с боем…
— А эти? — спросил Борзой.
— Оставим с ними наших трёхсотых, — сказал Вагнер. — После концерта пусть дождутся, когда всё затихнет, и пробуют просачиваться поодиночке. Да уж, в чистом поле спокойнее, чем в этих трубах.
В тоннеле послышался шум, и в помещение, пригибаясь, вбежал Боцман с пулемётом:
— Командир, там метров через двести развилка, — доложил он. — Широкий ход, идёт в сторону Опытное — Весёлая Долина, но, по всему видно, обжитой. Свет в нем поярче, и сам коридор чище, чем этот. И ещё, он идёт с уклоном.
Глазами героя
Как хорошо, когда есть выбор. Например, к дракону в пасть или к чёрту на рога. Или, скажем, в ад или в пекло. К Сцилле или Харибде.
Что мы имеем на сию минуту? Один коридор, скорее всего, ведёт к «АЗОТу». Там бандеровцы засели — не выковыряешь. До «АЗОТа» далеко и могут быть ответвления… а могут и не быть.
Другой коридор уходит в нужном направлении… но при этом заглубляется. Что на том конце — одному Богу известно. Наверняка что-то важное для противника, иначе они бы не держали там подсветку, как у новогодней елки. Куда пойти, куда податься? В ад или в пекло, к Сцилле или к Харибде?
От моего решения зависит не только судьба моих ребят, но и будущее освобождённых нами гражданских. Измождённых, обессиленных, но идущих. И ни слова жалобы ни от кого, даже от детей, от стариков, даже от несчастных девочек, которых насиловали эти сволочи. Это…
Это страшно! Страшно, но привычно. Я вновь и вновь вспоминаю себя, свою левобережную юность. Всю жизнь меня преследовало чувство безнадёги, ужасной, чёрной, беспросветной. Потому я так легко прошёл через всё, что досталось потом на мою долю. Проходя круги ада, ты не чувствуешь разницы.
Сейчас в России другая жизнь. Я ещё не успел распробовать её на вкус. Россию я пока знаю только по чужим рассказам. Если честно, я рад. Я любил свою страну ещё тогда, когда в ней царили мрак и беспросветность, а теперь, думаю, полюблю ещё больше, увидев, как она изменилась. Правда, до этого надо ещё дожить.
А чтобы дожить, нужно выбрать путь для себя и своего отряда. Хорошо, когда выбор есть. Плохо, когда его нет. Намного хуже, правда.
…на «губе» я сумел даже поспать, сидя на крохотной лавочке (лежать на ней могла бы разве что змея, настолько она была узкая). Ближе к вечеру у меня появился сокамерник — какой-то, как мне показалось, старик, в совершенно заношенной, заляпанной грязью и, судя по запаху, блевотиной не то форме, не то просто лохмотьях. На ногах у деда были кроссовки без шнурков. Судя опять-таки по запаху, новый гость был пьян, как пивная бочка. Он кое-как взобрался на лавочку и даже ухитрился устроиться на ней лёжа, чего лично мне не удавалось вообще. Через минуту он, поминутно всхрапывая, уснул, лёжа ко мне спиной.
Я не сильно интересовался этим человеком, а зря, как оказалось.
За весь день, кстати, меня так и не покормили, хотя воды принесли жестяную кружку и оставили на полу у входа. Ни есть, ни пить почему-то не хотелось (помнится, Захар рассказывал, что для первоходов это нормально; с другой стороны, я же вроде как уже обжился за решёткой?). Внятных мыслей тоже не было. Я сидел на лавочке, чуть покачиваясь, в голове пусто — ни мыслей, ни надежд, ни ожиданий…
Мелькали обрывки воспоминаний: следователь Порфирьев, со злорадной улыбочкой говорящий: «Да ты, парень, прямо ногой в дверь камеры стучишься»; сидящий на спинке лавочки Захар с пузатой, как у пирата, бутылкой мерзкого болгарского «Слънчев бряга», разглагольствующий: «Тюрьма, она живая, пацаны; ежели кого хочет себе забрать, то не выпустит»…
Сколько времени прошло, не знаю; на «губе» окон нет, свет — от включённой днём и ночью тусклой лампочки. Потом только узнал, что это произошло под утро. За дверью раздались тяжёлые шаги. Затем скрипнула дверь, я невольно покосился туда…
Откровенно говоря, я удивился тому, что не удивился, даже не испугался. Избитые мною вчера «деды», с повязками, распухшими глазами, фиолетовыми фингалами… и с ножками стульев, кастетами — отливками, кто-то даже с ножом.
Добить решили. К тому же вся эта шелупонь ощутимо воняла свежайшим перегаром самогона из свекольного жмыха так, что даже запах от моего сокамерника перебивала.
— Ну что, — сказал коренастый крепыш — заводила, — сейчас мы тебя поучим, как жить.
Их было много. Не только побитые вчера — в толпе виднелись какие-то смуглолицые то ли грузины, то ли чеченцы (и как их занесло в наши края?). Я внезапно понял, что тюрьма — ещё не самое худшее. Вопреки даже тому, что, как пел Высоцкий, в тюрьме есть тоже лазарет. В таком количестве и с такой экипировкой, в таком состоянии они меня в лучшем случае убьют и не заметят…
— Что нужно, салаги? — Я удивлённо бросил быстрый взгляд туда, где лежал мой сокамерник. Тот был уже на ногах — стоял, слегка сутулясь, ноги чуть согнуты в коленях, руки — в локтях. Почему-то мне его поза показалась угрожающей. Но мои «учителя» были слишком пьяны, чтобы это понять.
— Ляг на место, дедуля, — ухмыльнулся крепыш. — Не то и тебе выпишем, мало не пока…
