Щит веры. Часть 2. Воину-защитнику и гражданскому населению в помощь (ПТСР, боевая психическая травма) - Иеромонах Прокопий (Пащенко)
Уже упоминалось, что некоторые специалисты отмечают: многие вопросы, которые встают перед людьми, выходят за рамки психологии и становятся на стыке религии, этики, философии. Например, проблему жизни и смерти человек не может самостоятельно решить никогда. И здесь позиция священника более выгодна, чем позиция психолога, потому что священник может показать человеку значение истории, значение личности в истории, показать, что человек — не песчинка в жерновах истории. Не обвиняя огульно всех психологов подряд, стоит ещё раз упомянуть, что некоторые психологические техники очень напоминают сектантские. Проговаривание проблемы, например, в чём-то напоминает саентологический подход. Если человек пережил какую-то катастрофу, потерял близкого, был на войне, ему предлагается эту историю бесконечное число раз рассказывать, и в это время определённый приборчик измеряет уровень его возбуждения. И когда человек на приёме рассказывает свою историю в 530-й раз, стрелка приборчика не дёргается, и, с точки зрения саентологии, вопрос считается закрытым, но на самом деле он не закрыт. Если у человека кусок души был выгрызен, повреждён, что-то внутри него было повреждено, и он не может рассказывать о том, что он был изнасилован или что его товарищу отрезали голову, он не может от слёз это рассказывать. Но тут через многократное повторение он натренировался именно этот эпизод рассказывать без слёз. Но если он натренировался рассказывать эти мысли, это не значит, что рана в его душе заросла. Эта рана потом себя проявит в другом. Одна женщина, которая прошла несколько тысяч часов саентологических тренингов, рассказывала, что потом, придя на саентологическую встречу, увидела, что люди там тазиками едят салаты. Она поняла, что если люди так много едят, то у них не всё в порядке, и что у неё тоже травма. Тогда она ушла из этой организации. Нацеливание специалистов на проговаривание иногда даже напоминает насилие: человек может не хотеть этого делать, но его заставляют говорить о своём опыте. Но где гарантия, что он это проговорит, а потом не покончит с собой? Что с этим проговорённым опытом ему потом делать?
Джудит Герман, в частности, описывает одну из популярных в Соединённых Штатах психологических техник борьбы с ПТСР, которая называется техникой затопления. В ситуации безопасности ветерану предлагается до мельчайших подробностей изложить воспоминания о событиях, повлёкших травматический опыт. Много раз повторяя эту ситуацию, ветеран наконец сделает её частью своей личности и уже сможет более-менее успокоиться — идея такая. Также применяется «техника свидетельства» для людей, прошедших политические репрессии и пытки, — они тоже рассказывают о своём опыте в мельчайших подробностях. В обоих случаях видна интуитивная попытка эту доминанту, лежащую в глубинах памяти, подковырнуть, вывести на поверхность. Но того, что её вывели на поверхность, недостаточно — выведя на поверхность, её нужно переосмыслить, внести в неё новые смыслы, новые ростки, иначе ситуация не изменится.
У современного английского психолога Стивена Джозефа есть книга «Что нас не убивает. Новая психология посттравматического роста»[99]. Она не только о ветеранах-военнослужащих, но ещё и о людях, переживших авиакатастрофы, рождение больных детей и так далее. В этой книге есть парадокс, характерный для многих психологов. Автор справедливо отмечает, что проблема такого явления, как ПТСР в том, что на определённом этапе развития психологии это явление стали рассматривать с помощью терминологии, которую выработал Зигмунд Фрейд. То есть ПТСР стали рассматривать как болезнь, в то время как более правильно было бы — и эта позиция согласуется со словами святых отцов — всё-таки найти какие-то ресурсы в человеке, помочь ему развиваться в правильном направлении, и тогда пережитый опыт сможет стать источником мудрости. Каким образом это происходит? В качестве иллюстрации можно привести историю, которая рассказана в фильме «Охотник на оленей» (1978) с участием Роберта Де Ниро, который там играет православного христианина. В фильме показана православная община на Аляске, члены которой время от времени своей мужской компанией выезжают в лес на охоту. В одной из сцен герой Роберта Де Ниро выслеживает оленя и убивает его одним выстрелом. Затем героев фильма призывают во Вьетнам. Главный герой теряет своих друзей, по-христиански пытаясь спасти их ценой собственной жизни, но безуспешно. Потеряв друзей и вернувшись домой, чтобы как-то свою идентичность восстановить, он снова идёт на охоту, как в старые добрые времена, выслеживает оленя и, когда берёт его на прицел, опускает винтовку, потому что понимает: хватит, итак было много смертей. Он отпускает оленя. В каком-то смысле этот шаг — это символическое изображение того, что человек меняет что-то очень глубоко в своей жизни, и благодаря этому изменению у него будет шанс освободиться от своего травматического опыта. В терминологии Стивена Джозефа такое изменение личности названо посттравматическим ростом.
«Побег из лагеря смерти» — свидетельство сбежавшего узника северокорейского концлагеря как пример неудачной попытки преодолеть травматический опыт
Ещё один пример посттравматического расстройства, которое невозможно излечить, не выведя человека на уровень высших смыслов, — это книга «Побег из лагеря смерти»[100], рассказывающая о побеге заключённого северокорейского концлагеря[101]. Мальчик Шин, герой книги, живёт в трудовом концентрационном лагере Северной Кореи. Все рождённые в этом лагере дети рождались потому, что охранники давали какому-то отличившемуся мужчине право на сексуальные контакты с женщинами. Подобные контакты без разрешения каралась расстрелом. Дети, рождённые в лагере, должны были там умереть. Условия труда были очень суровыми, люди долго там не
